Пример литературного анализа

КАК СОЗДАТЬ АТМОСФЕРУ?
___________________________

Всем знакомо выражение, которое используют читатели: «Увлекательно пишет такой-то!.. Так и забирает! Захватывает!»

Все три слова – ключевые. Писатель увлекает читателя в созданный им мир, забирает читателя в путешествие, захватывает его внимание. Как этого добиться? Созданием атмосферы, прежде всего.

А как создать атмосферу? Как забрать читателя в этот мягкий, обволакивающий душу плен – и написать так, чтобы читатель начал сопереживать героям повествования, чтобы книжные герои – опосредованным образом, через авторский текст, слог, стиль – стали чуть ли не личными друзьями или врагами читателя?

Атмосферу создаёт отнюдь не сюжет. Сюжетная линия – это просто скелет, костяк, палочка от пирамидки, и на эту палочку писатель нанизывает разноцветные кружочки – главы, части, эпизоды повествования. Чем необычнее и ярче кружочки, чем в более индивидуальной и оригинальной манере они нанизаны автором на стержень – тем внимательнее вникает в текст читатель.

Сам собою напрашивается вывод: писать – для создания атмосферы – надо образно.

Образом может стать абсолютно всё. Это уже зависит от таланта писателя – и от его словарного запаса, от умения выстраивать ассоциативные и образные ряды, рисовать картины, вместо кисти или карандаша используя единственный инструмент писателя – СЛОВО. Писатель – тот же художник, недаром же существует литературоведческий термин - «художественная литература». Не просто «литература», а именно – «художественная»!

Разберём простой пример. Допустим, писателю надо описать всем знакомое явление: ночь.

Как бы взялся за это дело графоман? Очень просто - он бы написал примерно так: «Была ночь». Если бы он вспомнил о прилагательных (а графоманы крайне редко используют выразительные прилагательные, обычно они берут самые простые, всем привычные, невыразительные, просто констатирующие некий факт прилагательные - и «втыкают» их в текст), то фраза выглядела бы так, если убрать скобки: «Была (тёмная) ночь. На небе (ярко) светили звёзды. Дул (сильный и холодный) ветер».

ТАК атмосферу не создать, ни в этом маленьком отрывке, ни вообще в тексте. Это простая констатация фактов, ничего от себя, от своих впечатлений и переживаний графоман в текст не внёс. А переживания героя таким образом и тем более невозможно передать. Ну, ночь. Ну, тёмная. Ну, звёзды светят. Ну, ветер дует, ну, сильно дует. Читатель вряд ли испытает какие-либо эмоции по поводу того, что очередной эпизод в книге разворачивается ночью. Читателю, в общем, будет всё равно, если вместо подобного «описания» ночи такими же простыми словами графоман «изобразит» утро, скажем.

А теперь возьмём классический пример. Все знают этот отрывок, его учат наизусть в школе.

«Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее. С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник — ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь! И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба... Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят. Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин».

Если разбирать этот отрывок подробно, по фразе, по каждому слову, мы выясним, какими приёмами пользовался Гоголь во время написания этого изумительного отрывка, с которого начинается цикл его повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки». Сопереживание читателя – или же отторжение, такое тоже случается – «включается» моментально. Равнодушно, для «галочки» или от нечего делать, такую фразу читать и воспринимать изначально невозможно.



Начинает Гоголь с непосредственного ЛИЧНОГО обращения к читателю: «Знаете ли вы украинскую ночь?» Это личное обращение к КАЖДОМУ человеку, взявшему в руки «Вечера на хуторе близ Диканьки», сразу включает КАЖДОГО же читателя в эмоциональные переживания автора.

Что делает Гоголь дальше? Он начинает с читателем СПОРИТЬ, утверждая: «О, вы не знаете украинской ночи!»

Восклицательный знак в конце фразы усиливает её эмоциональный накал. Почему это так действует? А если бы стояла просто точка – что бы изменилось? Многое: фраза превратилась бы… в вызов читателю, как ни странно. Получилась бы констатация ложного или же ничем не подтверждённого факта – Гоголь бы просто заявил (безосновательно, подумал бы, например, украинец, думающий, что-то уж точно знает, что такое украинская ночь!), что ВСЕ читатели не знают, что такое украинская ночь. Читатели подсознательно обиделись бы – и были бы правы. А восклицательный знак – это способ выразить личные эмоции автора, способ подчеркнуть их; и – приглашение читателю разделить с автором эти эмоции.

Помните важный факт: знаки препинания – полноправные члены предложения. С их помощью передаются оттенки чувств, эмоций автора (в косвенной речи) и героев (в косвенной или прямой речи).

Третья фраза – прямое обращение к читателю, чуть ли не приказ: «Всмотритесь в неё». Разумеется, Гоголь вовсе не требует от читателя исполнения этого приказа в буквальном смысле слова – читателю не велят бросить все дела, купить билет на поезд или самолёт, ехать на Украину, дожидаться ночи и всматриваться в неё. Этот «приказ» - на самом деле, приглашение всмотреться в ту ночь, которую нам «рисует» словами Гоголь. И Гоголь делает это, поистине, замечательно, в своей неповторимой манере:

«С середины неба глядит месяц. Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он».

Три фразы. Первая написана простейшими словами, но! Месяц-то у Гоголя – словно живое существо! Он «глядит», и не просто глядит, а – с середины неба. Написал бы так графоман? Никогда. Графоман просто констатировал бы тот факт, что «На небе светит месяц». И какое, собственно, читателю дело до того, что месяц светит? Никакого. Совсем другое дело, когда месяц «глядит» - на читателя глядит, ведь читатель уже начал всматриваться в украинскую ночь Гоголя!

«Необъятный небесный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее».

«Необъятный» - Гоголь повторил это слово два раза во второй фразе. Зачем понадобилась ему эта тавтология? Не лишнее ли это, не графоманская ли фраза прокралась в его отрывок? Отнюдь нет. Само по себе слово «необъятный» призвано вызвать у читателя мысль о бесконечности Вселенной, о чём-то таком огромном, что невозможно объять – это слово настраивает читателя на возвышенный лад. Читатель настроился, и тут… Гоголь специально подчёркивает, что небесный свод «раздался, раздвинулся ещё необъятнее». Только-только читатель подсознательно проассоциировал первое слово «необъятный» с Вселенной, с безграничным Космосом – и вдруг пространство становится ещё больше, выше, шире; оно – мастерством писателя, благодаря его СЛОВАМ, - «раздаётся» и «раздвигается», становится «ещё необъятнее»! И невольно у отзывчивого читателя перехватывает дыхание: сама Вселенная словно раздвинулась этой украинской ночью!

«Горит и дышит он» - третья фраза в этом крошечном отрывке. Всё, дело сделано: небесный свод – живой. Он, небесный свод, становится ГЕРОЕМ этого отрывка. Раз он «дышит» - значит, он живой!

Следующая фраза:

«Земля вся в серебряном свете; и чудный воздух и прохладно-душен, и полон неги, и движет океан благоуханий».

И земля – живая! И воздух! Всё, всё этой украинской ночью живёт, дышит – вместе с автором и включённым в созерцание читателем. Всё горит, дышит, движется, нет застывших форм, всё это – СЕЙЧАС, в эту минуту, когда читатель скользит глазами по этим строкам – существует ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Читатель, обладающий кинематографическим восприятием, просто всё это увидит, почувствует, ощутит самого себя такой же живой частицей этой ночи.

И затем Гоголь не констатирует, а – восклицает:

«Божественная ночь! (Вселенский масштаб переживаний – объясняю я). Очаровательная ночь!»

И – начинается развитие эффекта приобщения читателя к эмоциональному переживанию автором этой очаровательной ночи. Всё показанное (а не просто описанное!) автором, всё это живое, что уже и горит, и дышит, и движется, волшебством художественного слова делается ещё живее, причём – вдруг! Гоголь, показав читателю, как:

«Недвижно, вдохновенно стали леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. Тихи и покойны эти пруды; холод и мрак вод их угрюмо заключен в темно-зеленые стены садов. Девственные чащи черемух и черешен пугливо протянули свои корни в ключевой холод и изредка лепечут листьями, будто сердясь и негодуя, когда прекрасный ветреник — ночной ветер, подкравшись мгновенно, целует их. Весь ландшафт спит. А вверху все дышит, все дивно, все торжественно. А на душе и необъятно, и чудно, и толпы серебряных видений стройно возникают в ее глубине. Божественная ночь! Очаровательная ночь!» -

далее так и пишет:

«И вдруг все ожило: и леса, и пруды, и степи. Сыплется величественный гром украинского соловья, и чудится, что и месяц заслушался его посереди неба... Как очарованное, дремлет на возвышении село. Еще белее, еще лучше блестят при месяце толпы хат; еще ослепительнее вырезываются из мрака низкие их стены. Песни умолкли. Все тихо. Благочестивые люди уже спят. Где-где только светятся узенькие окна. Перед порогами иных только хат запоздалая семья совершает свой поздний ужин».

Всё стало совсем живым, выпуклым, отчётливым. Кроме деревьев, прудов, небес, месяца – появляется живое существо: соловей. И живой месяц заслушался живого соловья. И возникает село, а в селе – люди.

Всё. Лирический отрывок завершён. Атмосфера создана. Можно переходить к конкретике и начать показывать читателю героев повести. Конкретных, с именами и биографиями, разматывать нити их отношений, освещать факты из их жизни и представлять – как в театре – их приключения.

Но! Действие первого, нежного лирического отрывка, останется для внимательного, чувствующего читателя ключевым. И все герои – самые прозаические, самые даже отрицательные – будут словно посеребрены светом этого живого месяца, словно воспеты этим соловьём. И повесть, как патиной, покроется – каждая строка и каждый эпизод – этими волшебными серебряными бликами – лиричностью.

Такова сила слова, которой владеет настоящий писатель, так писатель создаёт атмосферу повествования, так он включает, задействует в душе читателя целый пласт переживаний, так писатель добивается того, что читатель видит и читает обращённый ЛИЧНО к нему текст – и испытывает при этом свои, личные эмоции, вызванные к жизни эмоциями автора, великолепным художественным, образным способом переданные читателю автором.