Волчица

Война- голодная волчица,
Что по следам добычи мчится,
Кровавый оставляя путь.
Автор

Десятилетия прошли с тех пор, как закончилась Великая Отечественная Война,- сухо утверждают некоторые люди. Но моя память упрямо твердит: «Нет, это было только вчера! Это вчера была страшная трагедия, о которой невозможно забыть, и невозможно выразить на бумаге.
Эту трагедию надо увидеть собственными глазами, пережить самому, только тогда можно понять, почувствовать какие страдания перенес наш народ, наша страна в прошлом - двадцатом веке!
А это прошлое бередит душу, заставляет переосмысливать заново всё пережитое.
Лишь несколько эпизодов из моего детства, о которых я решила поведать, заставляют содрогаться моё сердце.
1941 год - война пришла в нашу уральскую деревню, что в Курганской области, когда мне было пять лет, сестренке Нине - три года, а братишке Гене всего лишь два месяца.
Мы не понимали, что значит слово «война», но чувствовали, что пришло что-то очень-очень страшное, иначе бы не плакали взрослые.
И мы, дети, впитали в себя до капли всё происходящее. И никогда, до последнего вздоха, не сможем забыть пережитое нами военное время.
Можно ли забыть проводы на фронт отцов, братьев, за которых цеплялись дети с раздирающим душу криком.
Деревня жила в постоянном страхе за своих  близких. Беда стучалась в каждый дом.
Пришла она и к нашей соседке, тётке Дуне. Принесли похоронку на мужа её, Василия. Дуня потеряла сознание, упав на землю, она билась в истерическом припадке, вырывая на голове волосы. Прижавшись к кусту черемухи,  рыдала свекровь Дуни. Сбившись в кучу, кричали пятеро оставшихся без отца сирот. Вскоре от туберкулёза умерла и мать.
Все тяготы беспросветной жизни во время войны лежали на плечах женщин. С рассвета и до темна приходилось им трудиться за трудодни-палочки, оставляя детей без присмотра. Самых маленьких несмышленышей привязывая к ножке стола или кровати, во избежание трагедии. Полуголодные, полураздетые, обовшивленные  смотрели дети с надеждой и со слезами на глазах на своих матерей. Можно ли это вычеркнуть из памяти?!
Весну ждали как Бога, как спасение от голода. Тайком, из полузамёрзшей земли, пытались матери добыть хоть немножко мерзлой картошки, чтобы испечь алябушки для семьи. А ведь, такая «добыча» была очень опасной, считалась преступлением и каралась законом. Хотя, потом, землю вспахивали, и картофель оставался в земле гнить! Парадокс, но так было.…  И только с появлением крапивы, солодки и других трав оживала деревня. Маленькие дети помогали, как могли, взрослым.
Вот и мне, девятилетней девочке, так тяжело рано просыпаться. Я лежу на дощатых, накрытых старыми тряпками полатях, укрывшись фуфайкой. Рядом лежит тяжелобольная сестрёнка Нина. У нее почти каждое утро бывает тяжелый эпилептический припадок на рассвете. И тогда Нина кричит: «Ой, мамочка, больно!» И мама, вскидывает свои руки, прижимая её крепко к себе. «О, Господи Всевышний, спаси и сохрани!» - шепчет мама. Но вот, через некоторое время тело Нины успокаивается, и она снова засыпает. Из ее горла раздаются хрипящие звуки: «Гу-гу», а мне кажется: «Умру, умру». Тело моё деревенеет. Мне страшно! Я боюсь пошевелиться, но тут надо мной наклоняется мама и тихо шепчет: «Вставай, Зоя, поедем за сеном, я уже корову запрягла. Давай быстрее, торопиться надо!» Я нехотя встаю и полусонная бреду вслед за мамой. Красотка стоит, опустив голову, ожидая седоков.
До леса добрались быстро. Мы с мамой уложили сено на телегу. С помощью мамы я залезла наверх, на мягкое, душистое сено, и мы тронулись в путь. Но, пройдя несколько метров, корова вдруг забеспокоилась, вырвав поводья из маминых рук, замычала, рванулась в сторону и встала на дыбы, уткнувшись в ствол березы, а я упала под колесо телеги. С большим усилием маме удалось высвободить мою окровавленную ногу. Корова хрипела, я ревела от сильной боли, а мама металась из стороны в сторону. Отогнав  в сторону Красотку, мама наложила на раны листья мать-и-мачехи и подорожника, перевязала платком ногу, оттащила волоком меня, подальше, в сторонку. К тому времени, корова немного успокоилась, только изредка вздрагивала и озиралась в разные стороны. Схватив поводья, мама погнала Красотку к деревне, крича на ходу: «Зоя, доченька, я мигом вернусь, потерпи, я быстро, очень быстро!». Мама изо всех сил гнала Красотку, прикрикивая: «Давай, милая, быстрее! Ну, ну, пошла!» Боль в моей ноге немного утихла. Я оглянулась на стоящие сбоку кусты и увидела… остекленевшие глаза зверя. Язык не повиновался мне, словно одеревенел. Я не могла не кричать, не плакать. Передо мной сидела волчица. Она не двигалась, лишь жалобно скулила, была страшно истощена. И тут, вдруг, я не чувствуя боли, вскочила на ноги и запрыгала в сторону деревни. Вскоре силы покинули , и я поползла, оставляя за собой кровавые следы, боясь не только кричать, но и дышать. А мама уже бежала навстречу мне, привязав Красотку к дереву.
Дома нас ждал новый «сюрприз». Нина решила тоже помочь маме, решила помыть пол. Весь пол был залит водой, а она, мокрая, стояла в уголке, и вглядываясь  в икону молилась: «Господи, помоги, чтобы папочка наш домой пришёл!» Из русской печи раздавались жалобные крики. Там сидел, вымазанный в саже, с головы до пят, Генка. Он отчаянно кричал в печную трубу: «Папка, приезжай скорее домой, мы соскучились, папка.. а…а!» Увидев нас, он громко закричал, размазывая по щекам сажу: «Не отвечает папка, не хочет со мной говорить!»- рыдал мой братишка. «Скоро приедет наш папка», - сказала мама, взяв Генку на руки, прижимая к своей груди. Кое-как управившись, она села на табурет у стола, уронив обессиленные руки.
Моё выздоровление длилось долго, рана гноилась. Иногда, к нам заходил наш деревенский фельдшер Семён Михайлович, накладывал повязку, гладил меня по голове, ласково приговаривая, - «Не унывай, Зоя, скоро и на нашей улице будет праздник!» С тех пор мне долго снилась тощая волчица с раскрытой пастью и остекленевшими глазами, она бросалась на меня, - я вскакивала и кричала. Снились немцы, вбегающие в дом и поджигающие его. Эти кошмарные сны не давали никому покоя в доме, пока я не выздоровела.
А ещё, в то далекое и близкое «вчера» было страшное событие, когда тяжело заболела мама. Она поехала в районную больницу, а заодно повезла новобранцев, уговорив соседку переночевать с нами, пока ее не будет. Вечером, загнав корову во двор из стада, мы, все трое легли на пол спать, так и не дождавшись соседки.
Утром я выгнала корову в стадо, сварила похлёбку, поставила на стол чашку и крикнула: «Нина, Генка вставайте, похлёбка готова!» Генка тут же выскочил из под одеяла. Мы уселись за стол, а Нина не вставала. Приоткрыв одеяло, я сказала: «Нина, вставай быстрее, что то ты сегодня долго спишь». И подумала: «Хорошо, что сегодня не было приступа». И тут же отскочила в сторону. Нина лежала вниз лицом, я повернула ее и увидела широко раскрытые, немигающие глаза. Она была мертва. – А-аааа! – закричала я, что было силы, и выскочила на улицу. Дикий ужас охватил меня. Я бежала и кричала по всей деревне, пока меня забрала к себе соседка. К вечеру приехала мама, уже знавшая о смерти Нины. «Прокараулила»,- сказала она, глядя на меня, - Задохнулась Нина! Это новое открытие наповал сразило меня. Вечером пришел дед Михаил, снял с полатей доски, на которых мы спали и сделал из них гробик для Нины.
Всё время я не находила места, виня себя в смерти Нины. От такого страшного горя и испуга у меня,  стала трястись голова и покосились глаза. Маме снова пришлось ехать в райцентр, чтобы лечить меня.
А ещё, в то «вчера» был 1946 год, когда вернулся мой отец. Он шел домой со стороны соседнего села, а братишка Геночка бегал с ребятнёй возле огородов. Увидев военного, он признал в нём своего отца и закричал во весь голос: «Папка, я тебя узнал, я знал, что ты придёшь, я знал, знал!» И Геночка с визгом и криком бросился в объятья отца.  Счастливые они вошли в дом, где мы с мамой встретили их. Всё слилось в одно- радость Победы, радость встречи с возвратившимся домой отцом. И горе, и слёзы, что нет с нами нашей Нины, которая не дожила до Победы всего четыре дня. Отец долго всматривался в фотографию, на которой была запечатлена Нина и, склонив голову, поцеловал снимок и заплакал. Потом, мы плакали все вместе, обнявшись, не веря тому, что наш любимый отец, наконец, вернулся домой.