Роман Мой дивный род. Глава-5, 3

А Анна бедная тушила,
В беде  помочь ей не просила,
Добро не стала выносить,
Сама сумела потушить.
Сгорело всё на ней дотла.
Вся оголённая была,
Как будто только родилась,
Как рак в жаровне, испеклась.
Покрылось тело краснотой.
Мученье было ей с ногой.
Последний снега ком, она
На ногу бросила тогда,
Снег зашипел тотчас в ответ.
И видит – кожи  вовсе нет.
Всё тело огненно печёт,
И боль покоя не даёт.
Лицо и шея, грудь, живот,
Спина, и Аня не поймёт,
В глазах кругами всё идёт,
Невыносимым зноем жжёт;
От сажи стало так черно,
Что не заходит свет в окно.

Сбежались женщины гурьбой,
Враз увели её с собой,
Легонько там её обмыли,
Слегка всё тело просушили,
Да кто-то жир гусиный дал,
«Другой» за доктором послал,
И стали  мазать жиром всю,
Да не успели лишь одну
Ей ногу смазать хорошо,
Прогнал врач всех до одного.
В корыто налили воды,
В ней марганцовку развели
И Анну стали обливать,
Микробы тотчас убивать,
Потом в больницу отвезли.
Отца немедленно нашли.

Врач объяснил – нужна им печь,
Что на кровать нельзя ей лечь,
Устроить нужно ей гамак,
Так как укрыть нельзя никак,
Что даже простыня вредит,
Всё тело у неё болит.
-Скажите, доктор, будет жить?-
-Об этом рано нам судить.
Хоть организм и молодой,
Очаг ожога лишь большой,
Никто не выживал с таким,
Попался уникум один,
К тому ж она - кормяща мать
И препаратов негде взять.
Скажу вам прямо, не секрет,
Что шанса выжить, у ней нет.

Увидя страшную беду,
Василий чувствовал вину,
Что грешен был он пред женой,
Что не всегда спешил домой,
Что очень мало помогал,
На стороне всегда гулял.
Сейчас об этом он жалел,
Душой и сердцем не хотел,
Чтоб Аня в тридцать своих  лет,
Покинула, сей белый свет.
Теперь он слёзы горько лил,
Икону вспомнил, как спалил,
Как деньги все не отдавал,
Как часто «дерзок» с ней бывал,
Как будто кто-то суд вершил,
Ему сурово говорил:   
«Все твои тяжкие грехи
На плечи хрупкие свои
Мать, трёх твоих родных детей,
По глупой милости твоей,
Взвалила и несёт одна,
Твоя подруга и жена.
О ней ты часто забывал.
Кто больше в жизни тебя ждал?
Кто ждал твоей любви, тепла?
Теперь за нею смерть пришла».

Василий каждый день ходил,
Буржуйку-печь соорудил,
Сам добросовестно топил,
И с ложки Аннушку кормил;
Устроил подвесной гамак.
Врач приказал лежать ей так.
Соседки собрались втроём,
Да чисто вымыли  кругом,
Всю сажу быстро отскоблили,
Да заново и побелили.
В квартире чисто стало вновь.
От гари лишь стояла вонь.
Без мамы в доме было пусто
И почему-то очень грустно.
А приближался Новый год.
Безрадостно встречал народ.

Теперь Василий разрывался,
С детьми не очень управлялся.
С картошки сварит им супец
Без мяса и без всяких спец,
Да и в больницу убегает,
На ключ их крепко закрывает.
Тамару в школу не пустил,
От знаний всех освободил:
«Пока не вылечится мать,
Ты в доме будешь помогать».
И с малышнёй она сидела,
Через окно на мир  глядела,
Как лепят дети снеговик
И слышен их задорный крик;
На санках с горки как катались
И звонким смехом заливались
Над тем, кто кубарем летел,
Или пронзительно свистел.
Она, как узница, была.
Без воздуха совсем жила,
А вместе с ней сестра и брат,
Учился лишь пока стоять.   

Днём в дом никто не приходил,
Гостинцев детям не носил,
И, зная, что здесь есть жених,
Шли навестить, как будто их.
Слетались вечером, как мухи.
И поползли, ужасны слухи,
Что скоро Анна «дуба даст»,
Василий всех детей раздаст.
Одни шли деток разобрать,
Другие Мишу  в мужья взять.
Да приносили ему снедь
И детям доставалась треть.
Перед детьми стыдился есть,
Румянцем покрывался весь,
Когда давали пирожки,
На мясе сваренные щи.
Как на убой его кормили,
Вином и водочкой поили.
Но Валя чаще всех была,
И в этом доме же жила,
Воспитывала дочь сама
И для совхоза хлеб пекла,
Была без мужа, одинока,
Всё стрекотала, как сорока:
«Ты одинокий, я одна.
Тебе и мне нужна семья.
Жильё с тобою обустроим,
Добротный дом себе построим».
Попался Мишенька  в «сачок»,
Как рыбка, к Вале на крючок.
С квартиры вскоре съехал он
И начал с нею строить дом.

С тех пор никто не появлялся
И интерес не проявлялся:
Жива ль, здорова Анна-мать,
Как дух Василию поднять,
Как дочке старшей подсобить,
Делам хорошим научить,
А ей восьмой годок лишь шёл,
Никто на помощь не пришёл.
Сама училась их купать,
Бельишко грязное стирать,
Кормила с ложечки сестру,
Познала с братцем всю беду:
Кормила грудью его мать.
Пустышки, соски негде взять.
В то время их не выпускали,
Задачи сложные решали.
Кто мог девчушку научить,
Как братца правильно кормить.
А он кричал и слёзы лил:
«Ма-ма, ма-ма», - произносил.
Соседей рядом – никого.
Казахи съехали в село.
Их комната была пуста.
Тамара с детками – одна.

Отец в палате печь топил,
Потом детали отвозил.
Зимой дорога нелегка:
Дороги вьюга замела.
Пока путь трактор проложил.
Вернулся поздно, еле жив
Тамара целый день ждала
И не дождавшись, спать легла,
А перед сном она нашла
(Когда-то тётя ей дала)
В пять сантиметров, леденец,
Засохший маленький хлебец.
Всё разделила пополам,
«Вот эту часть сестричке дам,
А этой братца -  накормлю,
Потом их спать и уложу».-
Так про себя она решила.
В ручонки детские вложила:
« Ешь, милая теперь сама,
А помощь братцу лишь нужна».
Конфету быстро разжевала
Да с хлебушком перемешала,
Сложила в тряпочку всю смесь,
А, он её не хочет есть.
Тогда две части отделила,
А третью в тряпочку сложила,
В водичку обмакнула всю
«Тебя сейчас перехитрю»-
Дала сначала грудь свою,
Да подложила «соску ту.
Он так вцепился, что сосок
Отнять никто уже не мог
И, засыпая, всё держал,
Теперь уже он не кричал.
Три дня так мучилась она,
А на четвёртый – не дала,
А стала с ложечки кормить
И приучала с кружки пить
Весь год им нянькою была,
Всё делала для них сама.

Прасковья Доний всё ходила
И сына у отца просила.
Она бездетная была,
Вдвоём, лишь с муженьком жила.
Василий Анне рассказал,
Что отдавать всем отказал.
Она вмиг горько зарыдала
И строго, строго наказала:   
«Пока дышу, пока жива,
Не отдавай моё дитя.
Ты поклянись – не разлучать,
А подыщи чужую мать,
Чтоб их любила ,как своих.
Не раздавай детей моих.
- Я обещаю: не отдам
Воспитывать, их буду сам,-
Жену Василий утешал,
И каждый день ей обещал,
Что никому их не отдаст
И никогда их не предаст.

А слухи страшные ползли:
У Анны дни уж сочтены,
Что до весны не доживёт,
Врачи сказали ,что умрёт.
А Анна продолжала жить,
Терпеть и боль переносить.
Никто не мог предположить,
Как ей хотелось очень жить;
Детишек взять на свои руки,
Нечеловеческие муки
Терпела, в пламени горя,
За жизнь боролась и не зря,
Где жир гусиный лёг на тело,
Там кожа обновлялась смело.
Лишь очень мучила нога,
Она поджарена была,
И сверху коркой покрывалась,
Под ней вся снизу загнивалась.
Срывали корку каждый раз,
И гноя,  крови полный таз,
Сестра с палаты выносила.
А Анна лишь врача просила:
«Должна на ноги эти встать.
Не собираюсь умирать      
С ней делайте, чего хотите,
Не отрезайте, а лечите.
Я муки вытерпеть смогу»
.
Лечить было невмоготу.
Она ужасно похудела,
Так как почти совсем не ела
Сначала трудно было есть,
Не повернуться и не сесть,
Когда всё тело так горит,
Потом пропал весь аппетит
Через полгода на кровать,
Впервые положили спать
Она сидеть сама пыталась
Нога в коленке не сгибалась.
Колено стали ей ломать,
Чтобы могла на ноги встать.
Оно никак не поддавалось,
На нём вся кожа разрывалась,
Ещё не прочная была,
Прозрачна и весьма тонка,
Как папиросная бумага,
Необходима была влага,
И приходилось увлажнять,
Чтоб эту кожу поддержать.
Ещё три месяца лежала
Пока вставать лишь начинала
Потом училась и ходить,
И ногу за собой тащить.
Домой пришла лишь в сентябре,
Но посещала в октябре.
Больницу, так же – в ноябре,
А перестала в декабре
На перевязки к ней ходить.
С тех пор горючее носить,
Отец уж в дом не приносил,
О нём навеки позабыл.

Тамара школу пропустила,
Весь год сидела, не ходила.
Теперь шла снова во второй,
Но в коллектив совсем другой.
Была худюща, как скелет.
Одни лишь -  рёбра ,мяса – нет.
Гулять, коль если выходила,
То младших за собой тащила.
Хоть мать домой совсем пришла,
Но очень слабенькой была.
Никто не верил ей тогда,
Что сможет выжить от огня,
Что сможет силы сохранить
 И новое дитя родить.

 Шёл новый сорок восьмой год.
Три года в мире жил народ.
Рожались дети как плоды.
От сладкой трепетной любви.
Аборт был строго запрещён,
Кто нарушал, был отомщён:
Того на Соловки ссылали,
Али в тюрьму тотчас сажали.
Никто не мыслил умирать,
И смело шёл дитя рожать.
А нищета кругом жила
И рядом с нею смерть была.
Ходили дети босиком,
А из одежды: кто был в чём.
Всех под Котовского стригли,
Не разводились, чтобы вши.
Их керосином выводили,
Одежду просто кипятили
Но соды негде было взять,
А без неё не постирать,
А мыло было дефицитом
И доставалось лишь элитам.
Продуктов тоже не хватало:
Их завозили очень мало.
Чтоб отоварить свой талон,
То приходилось бить поклон
Не-то завскладу, продавцу,
Из их породы подлецу.
А чтобы хлебушка достать,
То приходилось ночь не спать,
Спешила очередь занять,
И там немного постоять
Сначала первая Тамара.
Затем её меняла мама,
А до утра стоял отец,
Тяжёлый ,вязкий нёс хлебец,
Потом принёс муки полпуда.
Какое в доме стало чудо,
Хоть как полынь, горька была
Но всю семью она спасла.

Решил отец купить корову,
Да и отправился в дорогу.
За километров двадцать пять
Пришлось в буран беднягу гнать.
Она его к тому ж боялась
И впереди идти пугалась
И прут ему не помогал
Её ругал он, умолял
Но не корову гнал, телушку
За пазухой держал горбушку.
 Всю ей до грамма и отдал
Сам впереди её шагал.
Когда прошли две треть пути,
Она уж не могла идти,
Да часто спотыкаться стала,
Потом на ноги совсем пала.
Три дня он с нею добирался,
Чуть с жизнью сам не распрощался.
Пока в пути он с нею был,
Буран колючий злобно выл.
Прогневались наверно боги,
Он отморозил руки, ноги…
Да еле сам живой пришёл,
Каким-то чудом дом нашёл.
Андрей Сташенко спирт достал,
Им натирать отца он стал.
В январскую с морозом ночь,
Отец посеял ещё дочь.

Весною тёлка отелилась,
И тёлочка на свет родилась,
Да появилось молоко,
А с ним и масло заодно,
Сметана, сливки, творожок,
А с ним и вкусный пирожок.
Мать где-то "квочку" раздобыла
Её на яйца посадила,
Да развела своих курей;
Достала парочку гусей.
Гусей ночной порой украли
И даже двери не взломали,
Замок по-прежнему висел,
Вор будто ключ с него имел.
Как говорят: на удивленье,
Ввёл всех в какое-то смятенье.
А на хорька грешить смешно,
Вот, если только он – в окно,
Но стёкла были все на месте,
Один не мог двоих взять вместе.
Так и никто не смог узнать,
Как вор сумел от туда взять.

С потерей радость в дом пришла:
Анюта дочку родила,
И имя матери ей дали,
И Аннушкой  её назвали.
Родилась с ямкой на лице,
Она была на бороде;
Небесной красоты- глаза,
Такие встретишь не всегда,
А голос будто развивала:
И день, и ночь она кричала
Лишь приступала мать купать,
Блаженно начинала спать;
Сестра водичкой поливала,
Потом с любовью пеленала.
Любила на руках держать,
Её баюкать и качать
И часто Тому мать ругала,
Чтобы к рукам не приучала.
Но эта куколка жива,
Была на диво хороша.
Лишь мать по делу отлучалась,
Тамара тотчас умудрялась
Её на руки быстро взять
И хоть немного покачать

Брат норовил за нос схватить
Или за ручку «укусить»;
Сестра за щёчку всё щипала
И спать, конечно, не давала.
 Но эти двое малышей
Хлопот и доставляли ей:
То кто-то с печки упадёт
И синяков себе набьёт,
Ремень по Томе враз гуляет,
Кровавый след свой оставляет;
То кто-то суп перевернёт,
Себя горячим обольёт,
И бьёт отец её опять
В день по три раза, а то пять.
От мух насыпала раз мать
На блюдце сахара и яд
И Люда сахар весь слизала,
Да сразу рвать ужасно, стала.
«Убью! До смерти запорю!
В гавне, вонючем утоплю!
Отец взъярённый закричал
И цепь железную достал.
От страха Тома убежала,
Весь день голодная блуждала.
Её искали все друзья,
Соседи и её семья.
Сначала пряталась в канаве,
Потом в какой-то жуткой яме,
Где полно падали  и мух.
Потом приблизился к ней слух,
Её по имени все звали,
Повсюду рыскали, искали.
Она всё дальше убегала,
Затем за мельницей стояла.
Уже огни зажглись в домах.
И ею овладел вдруг страх,
Как лист осиновый, дрожала
И слёзы горько проливала.
Мужчина за руку тут взял
И тихим голосом сказал:
-Пойдём домой, тебя все ищут.
Голодны волки, ночью рыщут.
Тебе пора, родная, спать,
А не под стенкою стоять.
-Отец сказал, меня убьёт,
Коль, ежели, сестра умрёт.
-Себя, родная, не казни,
Здесь вовсе нет твоей вины.
И в этом не повинна ты.
Твою сестру, дитя, спасли.
Пойдём со мной, я отведу,
С отцом твоим поговорю.
Да в дом к родителям привёл
И с ними разговор свой вёл.   

Старалась Тома быстро лечь,
Взобралась, на горячу печь,
Коленки к носу подтянула,
Да так голодная уснула.
И крепко спала до утра,