Церемония правды

Как и в былые времена лишь очерки суеты,
От безделья загнили пальцы на обеих руках.
Между страхом и отвагой нет той самой черты,
Что позволила б не узреть мой отчаянный крах.

Нет криков о спасении и на помощь звать некого,
Этот бой только мой, я сражаюсь против апатии.
И священная мечта быть богом - заветная,
Быть работорговцем, а не червём на распятии.

Взять в своих руки мысль и поведать глухонемым,
Но кто будет слушать? возражать станет кто?
К алтарю давно забытой церкви снизойдёт херувим,
И закрыв усталые глаза, он промолвит одно:

— Мне жаль, да не жаль. Тревожно, быть может.
За заблудшие души, не пришедшие к правде.
Он покинет обитель, уходя осторожно,
И оставит конверт, с эпиграммой "оставьте".

В руках еле живого пастора, что лежит у порога,
Чья белая рубашка нежно обласкана кровью,
Его скудные глаза до смерти не увидели бога,
А тот, в свою очередь, наградил его болью.

Он безмолвно помирал, сохраняя лишь веру,
Что врата распахнуться пред душою его,
Но при этом же страх, что зловоние серы,
Да и Ад ожидает, коли так суждено.

В след за тем, будто граф во своём экипаже,
В катaфале он едет, с почётом и скорбью.
Его лик разукрашен, как портрет, только краше,
И ему не придётся впредь расхаживать в робе.

Церемония. Плач. Отпевание. Гроб.
Плита. Тишина. В след закат и цветы.
И меня в стороне пожирает озноб,
Как в былые часы, лишь штрихи суеты.

Я не понял отваги, я не понял, где страх,
В моих сгнивших руках: фонарь и псалтырь,
И я помнил умершего, на делах и словах,
Он убил мою жизнь, обратив руки в гниль.

Я положил у надгробья святое писание
И воротит меня ржавой мести утрата,
Я сблевал на могилу.
Я забыл своё ранее.
И сказал на прощание:
"Да пухом и прахом".