Полковник КГБ

Махнув стакан водяры польской
И луковку прижав к губе,
Хорош был Сашка Гайворонский,
Хоть и полковник КГБ.

Не расставаясь, вместе жили
Мы от зари и до зари,
Поскольку в армии служили
Недалеко от Сыр-Дарьи.

Потом он больше чем на десять
Исчез. И вдруг звонит домой:
- "Я у метро на Красной Пресне -
Мне выпить хочется с тобой".

Да... Дело, видимо, не в пьянке.
Чего ж душе не достаёт,
Когда со мной следак с Лубянки
У подворотни водку пьёт?

Тень на лице лежит при этом.
- "Прошу о службе ни гу-гу.
Я всё равно тебе ответа
Дать никакого не смогу".

А через час уже готов он.
Его сажаю на трамвай.
И дни бегут, бегут потоком.
Вновь как-то встреча. - "Наливай".

Как алкаши в каком-то сквере.
И снова Сашка пьян и хмур.
О жёнах трёп. Не о карьере.
И вспоминаем Байконур.

Однажды спрашиваю сдуру
(Да любопытство верх берёт):
- "А видел ты литературу,
Которой наш лишён народ?

Что на таможне изымают,
И что при обысках берут?"
Ни слова. Только лишь кивает.
Да и без слов всё ясно тут.

Терзает, душит Сашку совесть:
Не робот он, а прост и прям.
Да невесёлой вышла повесть,
Себе он признаётся сам.

От службы целиком зависим,
Оборонил он как-то мне
Загадочное: - "Там записки
Лежат во внутренней тюрьме.

Окно. Так вот решёток между
Лежат записки те в пыли;
Их люди бросили в надежде,
Они на адрес не дошли.

От тех времён, где "тройки" судят
И приговоры - расстрелять.
Эх! Невозможно Книгу Судеб
По тем запискам написать!"

Ещё потом поведал случай:
- "Где крематорий, тот, Донской,
Решили колумбарий лучше,
Просторней возвести. Другой.

Могильным мало места плитам,
А кроме прочего всего,
Эрнст Неизвестный знаменитый
Декор готовил для него.

Рабочие асфальт разбили
И нам звонят: - "Скорей, сюда!"
В военной форме, как убили,
Лежат там трупы в три ряда.

И по карманам вновь записки...
(С Лубянки прямо на тот свет)
Сигнал последний своим близким.
Так и лежали тридцать лет".

Устав в конце концов сражаться
С самим собой все двадцать лет,
Оставил поле боя Сашка -
Расстались он и Комитет.

Он стал районным прокурором,
Но жизнь-то вовсе не кино:
Клиенты сплошь бандиты, воры,
И крови, грязи там полно.

Зато доступен, рассекречен.
Спросил я как-то между дел:
(когда случилась снова встреча)
- "А ты просил хоть раз расстрел ?"

- "Два раза. Собрано всё чисто:
Убиты дети", - он сказал.
"Да вот защитники речисты.
Суд наш гуманный отказал.

Вполне бесправно наше право,
Карманное оно у нас.
Звенят звонки и гонорары -
И суть меняется подчас".

И тут Союз как раз распался,
Пошло всё на иной манер.
Ненужным Сашка оказался -
Стал молодой пенсионер.

И душно, душно, словно в трюме,
Когда не нужен никому...
Он стал прикладываться к рюмке -
Себе понятен одному.

Опять звонок: - "Давай, скорее!"
(Ломился стол его от яств).
"Предчувствие, сказал, имею,
Что видимся в последний раз".

Сбылось предчувствие то страшно:
Едва лишь Новый год настал,
"Палёнку" взяв, спалился Сашка.
А был совсем ещё  не стар...

Я перелистываю годы,
Что проводили мы вдвоём,
И подступает горечь к горлу,
Когда я думаю о нём.

Без соглашательства и лести,
Что прикрывают, словно щит,
Был в жизни Сашка прям и честен.
Таких Эпоха не щадит.