Текст рассказов и Голосование по 8 межсайтовскому конкурсу "Летучий Голландец"
Уважаемые авторы и читатели, прочитайте и проголосуйте пожалуйста по рассказам проводимого мной конкурса. Рассказы все выложены инкогнито под номерами,18 авторов.
Очень важно ваше компетентное мнение.
голосование
-------------------
1 рассказ -Гайка оценка - (1-5)-
2 рассказ -Мечта- оценка -(1-5)-
3 рассказ первая половина 90-х.оценка -(1-5)-
4 рассказ -К О Н И И И З Б Ы оценка -(1-5)-
5 рассказ -Откупись от Бога оценка -(1-5)-
6 рассказ -ПОРТРЕТ КРИМИНАЛА оценка -(1-5)-
7 рассказ -ПОЖИТЬ ДЛЯ СЕБЯ- оценка -(1-5)-
8 (15) рассказ - Васька - оценка (1-5)-
9 рассказ -Свой выбор- оценка -(1-5)-
10 (16) рассказ - Счастье в коробке -оценка -(1-5)-
11(17) рассказ - Обиженная судьбой -оценка -(1-5)-
12 рассказ- Ольма - оценка -(1-5)-
13 рассказ- Не было бы счастья -оценка -(1-5)-
14 рассказ- Портрет литератора -оценка -(1-5)-
15(восьмой)
16(10)
17(11)
18 рассказ - Встреча с мамой- -оценка -(1-5)-
19 рассказ - Никому не нужный Ваня--оценка -(1-5)-
20 рассказ -Возмездие- -оценка -(1-5)-
21 конкурсный рассказ -Ну как, сдала? -оценка -(1-5)-
-----------------------------------
1 конкурсный рассказ -Гайка
--------------------------------------------
Ночь.
Луна, у тебя тихий грустный свет.
Опалесцирующие в глубине, тихо плывущие призрачные фантазии, наполненные счастьем, это именно то, чего я так жду. Нереальные, колышимые ласковым весенним ветерком ветви, тонкие паутинки проводов. Белесая дымка обволакивает, наполняет пoкоем, уверенностью и забвением.
Тук-тук.
И ещё тук-тук-тук.
Это не дятел. Это чужой, инородный, металлический звук, не настолько громкий, чтобы сразу разорвать сон, но тупой, навязчивый, цепляет как крючок, подсекает и начинает тянуть. Становится, нет, не тревожно, но как-то глупо и неустроенно, как-то неуютно и сиротливо.
Тук-тук-тук.
В окне, в свете луны виднеется тень, тёмный женский силуэт. Старушка-ведунья?
Тук-тук.
— Инна, пусти в дом. Мне холодно.
И тихонечко, жалобно-жалобно — плач младенца.
Тук-тук.
И ещё тук-тук-тук.
Звук вытягивает на поверхность. Судорожно глотаю воздух, вслушиваюсь не открывая глаз.
Тук-тук.
Блин, вот же дятлы привязались. Именно, что дятлы, и именно, что привязались. Сидят сейчас за частоколом изгороди и осторожненько дёргают за нитку.
Тук-тук.
Гайка ударяет именно в то место, где рама стыкуется со стеклом, поэтому и звук получается отменный — глуховатый, инородный, нездешний.
Ведьма появляется в моих снах с конца февраля. Появляется как тень, почти каждую ночь, просится в дом, слышен плач младенца, отдалённый и жалобный. Надо в церковь сходить, свечку поставить и молитву заказать за упокой души.
Добротный пятистенок достался мне в полное владение в конце лета, когда я приехала по распределению в эту школу на центральной усадьбе. Директор школы, Семён Васильевич, майор-афганец, оставшийся без ступни ещё в пятой Панджшерской операции, одним своим присутствием в селе не позволил устроить такой же беспредел, как в остальной стране.
— Инна Сергеевна, — сказал он мне при первой встрече, — выбирайте: комната в малосемейке рядом со школой или дом в Андрюшино. Я, конечно, выбрала дом — проживавшая в нём старушка-ведунья тихонько почила по весне, снесли её миром на погост, а дом этот недоброй славой в селе пользуется, боятся его селяне, называют ведьминым домом. Ну да мне не привыкать — друзья байкеры меня уже лет пять ведьмой обзывают. Уважают.
Обстановка в доме на меня произвела ошеломительное впечатление. Прямо как в детских сказках — русская печь на полдома, чугунки, ухваты, пучки трав, связки корений.
Биофаковское образование спасовало в половине случаев, но любопытство пересилило, к тому же нашлись несколько старинных тетрадочек исписанных с ятями, фитами и ерами — «от головы», «от живота», «от шеи» и прочие премудрости — и составы, и заговоры, и даже ритуалы, записанные каллиграфическим почерком, от этого не ставшие более понятными и вразумительными. Но кое-что я всё же освоила: зверобой, пустырник, череда, пижма в рецептах обнаружились под своеобразными названиями, я даже изготовила несколько настоек, ради любопытства исполнив ритуалы. Благо, посуда серебряная у меня своя нашлась — кубок за пятое место по кроссу на пересечённой местности — я честно гонялась, до призового не дотянула. Судьи вручили « кубок единственной участнице» — обидно же, я чуть не разревелась и миской этой из благородного серебра Большому Волку по шлему заехала с криком: «А пенис серебряный на подставочке не нашли!!?» Еле меня ребята успокоили, а вот и пригодилась мисочка. Соседки, заходившие тёмными зимними вечерами со своими болячками, остались вполне удовлетворены содержимым заветных бутылочек, курочки, свежие яички и домашние соленья-копченья приятно разнообразят нехитрое девичье меню, а редких гостей, взявших в привычку заваливаться оголтелыми компаниями неизменно приводят в восторг.
Бамц!
Дверца сараюшки с треском распахнулась, форсированная Ямаха разорвала полуночную тишину в мелкие клочья. «Дятлы» поди, в штаны наделали — будут знать, как с ведьмами шутить — гаечка на верёвочке, которую я ещё в сумерках заметила, надолго им запомнится. Вылетев за околицу, уверенно держу курс вдоль речушки, потом по просеке — и вот она, лысая горушка. Пять костров на вершине, вся честная компания в сборе. Черная кожа блестит заклёпками и амулетами, радостно оскаленные рожи увенчаны банданами, байки притулились у подножия. Делаю оглушительный круг почёта, пускаю верную Ямаху мирно попастись на травке, а сама попадаю в братские объятия.
Бочка пива пенного с вбитым краном и здоровенные деревянные кружки в руках — непременный атрибут праздника, нестройное, но очень громкое пение, издалека смахивающее на рыки, хрипы и всхлипывания — язычество, а может и чего хуже.
— Давайте козла! — заорал Большой Волк, свирепо вращая белками на покрытом сажей и копотью лице. «Козла» вытолкнули на круг. Невзрачный мужичонка в кроссовках и трениках, в пуховике с порванным рукавом вылетел в центр круга и сел на задницу.
— Ты понял, козёл, зачем ты здесь?
Я с трудом узнала в трясущемся «козле» Егора, электрика с фермы, отчима семиклассницы Марины.
Марину в феврале искали всей деревней, она опоздала на школьный автобус и ушла в Андрюшино пешком. Нашли её уже к утру, замёрзшую насмерть в двенадцати километрах от дороги, дело не возбуждали, в свидетельстве написали «несчастный случай». Вскрытие показало, что Марина была на четвёртом месяце. В деревне поговаривали разное. Десятиклассника Игоря участковый долго мурыжил с пристрастием. Игорёк затравленно смотрел на соседей и одноклассников, а в весенние каникулы в город уехал. К тётке. Документы из школы забрали, сказали, что поступил Игорёк в какое-то там училище.
В круг выскочил поп-расстрига. Волосья всклочены, бородища перепутана. Размахивая аршинным крестом и бормоча что-то невразумительное поп пританцовывая, закружил вокруг «козла». Меня тоже вытолкнули в круг. Поп, он же «свободный художник» Гаврюша, широко известный в узких кругах авангардист, дебошир и запойный пессимист высоко заскакал, задирая толстые босые волосатые ноги. Я, выкидывая коленца, закружилась вокруг электрика, пока ещё не понимая, что именно тут происходит. Остальная братия, угрюмо отхлёбывая из кружек, выплясывает какой-то дикий мрачный танец, ритмично выкрикивая нечленораздельное.
Трясущийся «козёл» на четвереньках выползает из круга и исчезает в темноте. Ему никто не препятствует.
***
Ночь.
Луна, у тебя тихий грустный свет.
Опалесцирующие в глубине, тихо плывущие призрачные фантазии, наполненные счастьем, это именно то, чего я так жду. Нереальные, колышимые ласковым весенним ветерком ветви, тонкие паутинки проводов. Белесая дымка обволакивает, наполняет покоем, уверенностью и забвением.
Тук-тук.
И ещё тук-тук-тук.
Я улыбаюсь сквозь сон. Это не «дятлы». Это ветер. «Дятлы» спят без задних ног, сюда они больше не сунутся. Верёвочку с гайкой я убирать с оконного косяка не стала — только нитку протянутую к забору оборвала. Иногда ветер раскачивает её и раздаётся уже ставший родным звук.
Тук-тук.
Электрика нашли первого мая в лесу, повесившимся на осине, похоронили за кладбищенской оградой. Мать Марины с десятилетним сыном дом продали, перебрались в город.
Старушка-ведунья по ночам ко мне больше не приходит.
Тук-тук.
И ещё тук-тук-тук.
-----------------------------
-------------------------
2 конкурсный рассказ -Мечта-
---------------------
Мишка встал утром, как всегда, за час до занятий в школе. Голова болела. Налив в рукомойник холодной воды, он умылся, посмотрел в огрызок зеркала. С такой физиономией ему в школу дорога заказана. Учительница снова будет вести допрос, откуда синяк на весь заплывший глаз. Снова придется врать, изворачиваться, чтобы не сообщили в опекунский совет, не лишили мать родительских прав, а его, Мишку не отправили в детский дом. Мальчишка понимал, что в детском доме его сытно накормят. Сытно, это меркам того, чего мальчишка не имел дома: порой по три дня не имел просто куска хлеба, чтобы утолить голод. Мать беспробудно пила, потом била Мишку за то, что не приносил водку. А если и была водка, все равно била, срывая свою злость и обиду на весь мир. Если Мишка пропустит школу, тоже придется придумывать легенду, почему его не было несколько дней. Мать храпела, валяясь возле кровати. Одно радовало, что она не трогала Мишку своими разговорами, что он нахлебник, неблагодарный, как отец, а она положила к его ногам свою молодость и красоту. Мальчик взял старый рюкзак, накинул имевшую виды куртку и пошел на базар. Утро было пасмурным, капал мелкий осенний дождь, машины проносились, обдавая пешеходов грязной жижей. Вот и Мишку угораздило угодить под такой фонтан. Картина была удручающая. Старые кроссовки промокали, другой обуви у Мишки не было. Подработав на летних каникулах, Мишка купил новые кроссовки, но мать их пропила. У Мишки была мечта, мечта была не совсем детская. Придя на рынок, Мишка пошел искать дядю Ашота. Походив между продуктовыми рядами, мальчик нашел своего работодателя:
-Эх, Мишка, что случилось? Снова мать била?
- Ударился о косяк, - соврал Мишка. - Дядя Ашот, мне нужна работа.
- Эх, Мишка. Сколько тебе лет, чтобы прогуливать школу и работать?
- Мне уже десять, я взрослый, и у меня есть мечта.
- Какая мечта, Мишка?
- Я хочу заработать денег и вылечить мать. Я буду стараться, дядя Ашот. Деньги буду оставлять у вас, кушать здесь, матери приносить немного еды. Хотя ее хахали съедают все, что я приношу. - Хорошо, Мишка. Пойдем я тебя накормлю.
- Я отработаю, дядя Ашот.
- Я знаю, малыш. Если бы мне можно было тебя усыновить, я бы это сделал. А завтрак, это мое угощение, как и обед. Будешь питаться со мной, а то вон какой худой.
Наевшись пирожков с картошкой и запив горячим чаем, Мишка приступил к работе. Ашот не давал мальчишке тяжелую работу: разгружать ящики с овощами и фруктами. Это делал он сам вместе с помощником. Мишка перебирал товар, раскладывая на прилавках и выбрасывая негодные продукты в ящики. Закончив рабочий день, он попросил Ашота купить матери четыре пирожка, пачку чая и сахара. Довольный, как добытчик для семьи, Мишка с улыбкой отправился домой, лелея в душе свою мечту. Мальчишка вспоминал, как они жили втроем в двухкомнатной уютной квартире: отец, мать и он, Мишка. Потом отец уехал в другой город в командировку и не вернулся, наверное, нашел другую жену. Приватизированную квартиру мать продала, купила этот барак с удобствами на улице, запила и завела себе хахалей. С работы ее выгнали, она пропивала деньги за квартиру, но не забывала кормить ребенка, пока те не закончились. Вот отсюда и началась Мишкина кошмарная жизнь. С восьми лет ему пришлось зарабатывать на хлеб. Это были редкие, случайные заработки, пока Мишка не познакомился с Ашотом. У мужчины было доброе сердце, он стал привечать мальчонку, расспрашивал о жизни. Постепенно Ашот знал всю подноготную Мишкиной семьи. Придя домой, Мишка застал у матери компанию таких же алкашей. На столе стояли пустые бутылки из-под водки и пива, ошметки от сушеной рыбины. Вот такую удручающую картину вновь увидел мальчик. Мать подняла голову от стола и воскликнула:
- Пришел добытчик! Принес бутылку?
- Нет, мам! - Тогда гони деньги!
- Нет денег, мам.
- Ах ты, скотина, нахлебник! Матери на водку пожалел? А ну-ка, хлопцы, поглядите, что у него в загашнике!
Лысый, тучный тип, ухмыляясь и обнажая гнилые зубы, вырвал у мальчишки рюкзак. Мишкин заработок он высыпал на стол: четыре пирожка, пачка чая и пачка сахара. Схватил своими погаными руками пирожок и отправил его в свой вонючий рот. Пачка чая приказала долго жить. Этот урод так же противно лыбясь, высыпал всю пачку в железную кружку, налил воды в чайник и приказал принести дров растопить печь. Электричество было давно отрезано за неуплату, воду Мишка приносил из колонки за квартал от барака. Дров было немного, на зиму нужно покупать, иначе можно просто околеть, ночью не проснувшись. Парнишка занес дрова и пошел за ширму на свой маленький топчан. Слезы непрерывным потоком лились по щекам. Мальчик беззвучно плакал, размазывая их кулаком. Давно Мишка не плакал, побои выносил молча, хотя и злился на мать, но он ее любил. Мишке казалось, что матери нужно только разглядеть в нем любящего сына, только водка была помехой. Он мечтал вылечить мать, чтобы она увидела, какой замечательный у нее сын, готовый все сделать для того, чтобы они снова были счастливы. Утром Мишка отправился на рынок к Ашоту. Мужчина накормив мальца, хотел отправить того в школу. Но предательский синяк не давал такой возможности: будут насмешки от одноклассников и допрос от учительницы. А Мишка не хотел, чтобы кто-то лез в его жизнь. Поэтому пойти в школу Мишке представится возможность не ранее, чем через неделю. Отработав на рынке, наевшись, Мишка пошел домой, ничего не купив. Толку было мало от его покупок, все равно съедали пьяные хахали. Удивительно, что пачка сахара никому не пришлась по вкусу, поэтому Мишка пил теплую сладкую воду. Сегодня вечером Мишка как-то иначе посмотрел на мать. Удивительно сильно выпирал живот.
"Неужели мать от водки потолстела?" - подумал Мишка. Мать в этот вечер подозрительно охала, хахалям велела убираться к чертям собачьим. Ее короткие охи сменились на протяжный крик и визг. Мишка не понимал в чем дело. Спросил мать, может вызвать скорую? Но мать была пьяная, грязная. Она крикнула Мишке:
- Неси тряпки, теплую воду, ножницы и прищепку.
Мишка все исполнил, не понимая, что происходит. Мать так сильно кричала, подтянув ноги к подбородку. Мишка затыкал уши во время таких криков. И вот спустя пару часов Мишка услышал писк. Тихий, слабый писк, как будто пищал мышонок. Он посмотрел на мать и все понял: в ногах лежал маленький синий, покрытый кровью комочек. Мать приказала резать ножницами пуповину и закрепить прищепку на животе младенца. Хоть сейчас она не проявила свой звериный характер, хотя это не на долго, но об этом попозже. Мишка взял малыша на руки, одной рукой держал младенца, а второй ополоснул его теплой водой. Парнишка улыбнулся, теперь у него есть брат! Назову его Вовой! Теперь у Мишки появилась еще одна светлая мечта. Мишка решил вырастить брата. Он представлял, как будет ходить с Вовкой на рыбалку, играть в футбол. От этих мыслей Мишка улыбался, и на душе ему было светло и радостно. Но малыша нужно было кормить, мать наотрез отказалась брать ребенка на руки. Мишка завернул младенца в свою дырявую простыню, накрыл старым, детским одеялом, оставшимся еще с Мишкиного младенчества, и пошел в аптеку купить соску и бутылочку. Благо, что аптека работала круглосуточно. Мишка еле наскреб мелочи на две бутылочки и две соски. На детское питание у Мишки не осталось. - Завтра у дяди Ащота возьму,- подумал Мишка. А сегодня он, придя домой, налил Вовке сладкой водички. Малыш пососал и успокоился. Ночь была тревожной, ребенок часто просыпался и требовал еды, а у Мишки кроме воды ничего не было. Пеленок не хватало, Мишкины простыни все были мокрые, он сушил их на теплой печи. Утром, снова напоив сладкой водичкой брата, Мишка пошел на рынок. Встретившись с Ашотом, Мишка рассказал, что у них пополнение. Ашот купил
пачку детского питания для новорожденных, комплект пеленок и подгузников, объяснил мальчишке, как разводить питание для малыша и посоветовал обратиться в опекунский совет, чтобы малыша забрали в дом малютки. Мишка плакал, говорил, что их разлучат. Ашот сказал, что попробует оформить опекунство над Мишкой, а когда Вовка подрастет, то они снова соединятся с братом. А навещать он его сможет каждую неделю. Мишка слышал, что детей усыновляют, и боялся потерять Вовку. Дядя Ашот объяснил, что с плохой наследственностью не очень усыновляют. Мишка попросил объяснить, что такое плохая наследственность. И Ашоту пришлось рассказывать неприятную, но правдивую историю о наследственности Вовки.
- Слушай, Мишка, сейчас ребенка нужно отправить в роддом, чтобы его обследовали.
Да и мать нужно отправить в больницу. Ступай, Мишка, домой, я скоро завезу дрова и сообщу куда надо, что у тебя родился брат.
-Мишка побежал домой вприпрыжку к своей мечте. Когда он зашел в барак, его поразила зловещая тишина. Мать сидела с двумя собутыльниками и опохмелялась. Вовка молчал. Мишка положил на свой топчан детский комплект, пошел развести питание для малыша, но сердце предательски трепетало. Мальчик окинул взглядом помещение за ширмой, посмотрел на свой топчан. Вовки нигде не было... Затем Мишка увидел бугорок под подушкой. Вовка не мог сам забраться под подушку, Мишке стало страшно и больно.Он взял еще теплое тельце на руки, попытался Вовку расшевелить, но тот молчал. Малыш не требовал не еды, не сухих пеленок.Мишка положил младенца и вышел к компании матери. Слезы душили его, он рукой скинул содержимое со стола и закричал:
- Убийцы! Вон отсюда!
Мать зло посмотрела на Мишку и выкрикнула своим собутыльникам:
- Успокойте и этого щенка! Пусть знает, кто в доме хозяин!
Противный тот же тучный тип ощерился как животное, схватил Мишку за шиворот, закинул его на топчан, заломил руки за спину. Снял с Мишки штаны и вторгся в детское тельце своим похотливым вонючим естеством. Мишка почувствовал душераздирающую боль, а сволочь продолжал толкаться и властвовать в его теле. Исполнив насилие, гад повалился на бок, протяжно пропев:
- Гыыы!
Мишка пошевелился, адская боль пронзила все тело. Но ему нужно было спешить, пока не забрали у него последнюю мечту. Приложив все усилия, Мишка кое-как поднялся с топчана, обернул брата одеялом, шатаясь, пошел в сарай. В сарае лежало два последних полена. Мишка положил Вовку на поленья, взял бельевую веревку, сделал петлю, залез на козла для распилки дров, закрепил веревку за верхнюю балку, петлю опустил на шею. - Прости меня, брат. Я всегда буду с тобой! Эту мечту у нас не отберут, - мальчишка оттолкнул козлик ногами. Через полчаса Ашот привез дрова...Спустя три дня…Кто сказал, что мужчины не плачут? Медленно ехала машина с открытым кузовом, уносила маленькие тельца туда, откуда не возвращаются. Ашот то и дело смахивал слезы со своих морщинистых щек. Моросил мелкий дождь, погода плакала по попранным ангелочкам. Казалось, что ангелы и демоны, наблюдавшие сверху, сошлись в одном в этот день: громко рыдали по растерзанным детским тельцам и совсем не детской Мишкиной мечте.
Примечание автора: Рассказ основан на реальных событиях, невольным свидетелем которых стал автор.
-------------------------------
---------
3 конкурсный рассказ
---------------------
первая половина 90-х.
----------------------------
Всю последнюю неделю моросили дожди, но к Новому году, всё ж таки, слегка подморозило. Тонкая ледяная корочка затянула стёкла, отчего огни распятых в оконных проёмах гирлянд оказались словно бы размытыми и стали похожи на разноцветные кляксы.
После затяжной слякоти радует затейник-морозец уставшую от серой обыденности душу. Весело глядеть на огоньки-кляксы, но еще веселее на неуклюжих прохожих, что так потешно скользят по заледенелому асфальту. А иной нет-нет, да и шлепнется вдруг, потеряв равновесие. Смешно когда кто-то теряет равновесие. Смешнее бывает только ежели он теряет человеческое достоинство, но это уже удовольствие для избранных наблюдателей, для истинных ценителей, для гурманов. Простой обыватель, как правило, вполне доволен зрелищем тела, нелепо растянувшегося поперёк тротуара. Здесь главное, чтобы тело это было не твоим собственным, но ближнего твоего. Да ещё, недурно бы успеть заснять процесс падения. Эх, найдется ли когда-нибудь такой умница, чтоб придумал как вмонтировать видеокамеру, скажем, в зажигалку? Ну, или во что-нибудь другое, что всегда под рукой — "...я всегда с собой беру ви-и-идеокамеру...".
Человека, что обычным своим вечерним маршрутом брёл по разукрашенной к празднику улице, чужие падения не только не радовали, но и вовсе не интересовали. Да, и не глазел он по сторонам, а напротив, цепко обшаривал взглядом скользкий тротуар под ногами. Нет, не потому что боялся поскользнуться. Человек этот упал уже так низко, что дальше падать было некуда, и тревожила его теперь иная забота — окурки которых он нынче собрал непозволительно мало. Всему виной проклятый мороз! Сырая оттепель-то для такого дела куда как предпочтительней. Оно конечно, выуживать из холодных луж размокшие хабарики тоже занятие не из приятных, однако попробуй ка выдолбить их изо льда. А, свежевыброшенные окурки по такой погоде обычно успевают истлеть до того как погаснут. То ли дело в лужицах! Там бывает и почти целые сигареты попадаются. Ну, а что мокрые, так не беда. Горячие трубы центрального отопления, которых в подвале целый лабиринт, быстро высушат рассыпанный на газете табак, и ещё быстрее согреют озябшие до бесчувствия пальцы.
Табачный дым, тепло трубы и недолгое полусонное забытье без мыслей, без обид, без устремлений. Не счастье, конечно, но где-то рядом, а стало быть вполне достойно, чтобы за него побороться. Поэтому, хотя предпраздничная суета горожан, словно фантомной болью отзывалась тоской в униженной душе, а ноги в резиновых сапогах совершенно окоченели, человек не собирался сдаваться, возвратясь ни с чем в своё укрывище. Помешкав недолго, он свернул в переулок, а оттуда подворотней во двор.
Там, в полуподвале одного из домов грузинские предприниматели обустроили шашлычную, о чем не трудно было догадаться благодаря немудрёной фанерной вывеске с намалёванными на ней словом "шашлык" и двумя изображениями, к шашлыкам прямого отношения не имеющими. В одном конце фанеры неизвестный художник изобразил гроздь винограда и рюмку с зелёной жидкостью, а в другом, почему-то, пачку сигарет "Camel". Вывеска бросалась в глаза не только из-за очевидной своей нелепости, но и по той ещё причине, что являлась единственным ярким пятном во дворе. Всё остальное оставалось каким-то серым, словно бы присыпанным пеплом.
Бочком, по стеночке проскользнув в колодец двора, человек, чтоб не привлекать внимания, и сам был не прочь раствориться в окружающей серости.
Двор этот среди районных обитателей городского дна пользовался популярностью. Главным образом благодаря хозяину шашлычной без названия Нодару, который нередко предоставлял социальным аутсайдерам возможность подзаработать. Расплачивался, правда, не деньгами, а едой и выпивкой. И хоть водка, само собой, была суррогатной, зато еда вкусной и обильной.
Помимо упомянутого заведения, примечателен был двор так же убогим сквериком, какой представлял из себя три обрамлённые чахлым кустарником чугунные скамейки, приютившиеся вокруг полуразрушенной чаши неисправного фонтана. А, вернее сказать — не собственно сквериком, но компанией подростков, что собиралась в нём каждый вечер почти в любую погоду. Насчитывала компания в среднем голов пятнадцать особей обоих полов и проводила время, как правило, за распитием пива и курением сигарет под аккомпанемент шумного матерного общения.
Лишённые смысла разговоры недорослей никого, кроме них самих, заинтересовать не могли, но вот перспектива собрать окурки и пустые пивные бутылки казалась изгоям общества крайне заманчивой. Однако, какой же мёд без дёгтя?!
Асоциальная подростковая группа была немотивированно агрессивной и периодически выплёскивала свою агрессию вовне. Чаще на неодушевлённые материальные объекты. Реже, но с несравненно большим удовольствием на людей. И впрямь, ну что за интерес крушить те же скамейки, либо корёжить руины фонтана? К тому же, хлопотно и небезопасно — скамейки-то чугунные, а фонтан бетонный. Того и гляди сам покалечишься. То ли дело поизмываться над существом живым, да ещё и разумным! Лишь бы жертва оказалась беззащитной. Желательно даже более беззащитной чем скамейка.
Человек знал, что беззащитен перед кучкой злых детей, и подобно тому, как мудрый эллинский мореход избегает прибрежных вод близ мыса Пелор, населённых сладкоголосыми сиренами, старался обычно обходить этот двор стороной, несмотря на всю его привлекательность. Обычно, но не теперь.
Притаившись за одной из двух пилястр, упиравшихся в карниз над подворотней, человек осторожно наблюдал за компанией в сквере. Нынче она была невелика числом — всего-то трое парней да единственная девица. Разместив свои зады на спинках скамеек, все четверо, вместо обычного пива пускали по кругу бутылку вина, однако настроены были, вроде бы, миролюбиво. Даже матерились не слишком громко, за исключением самого крупного акселерата, который левой рукой лапал девичью ляжку а правой энергично жестикулировал, стремясь вероятно, таким образом привлечь внимание избранницы. Девица, надо сказать, более внимания уделяла вину, нежели кавалеру, что настораживало, ибо оставалось лишь гадать на какие подвиги тот был готов, добиваясь благосклонности.
Озабоченного верзилу человек безошибочно определил, как наиболее потенциально опасного. Впрочем, в отношении остальных он тоже не питал иллюзий, и потому благоразумно решил подождать покуда опустеет бутылка. В этом случае оставался шанс, что подростки уйдут либо за новой порцией спиртного, либо вовсе. Тогда сбор оставшихся после них окурков становился делом нескольких безмятежных минут.
Рассудив таким образом, человек, присел на корточки, и это стало его ошибкой. Движение привлекло внимание полупьяной молодёжи. Длинный ухажёр склонился к приятелям и негромко поведал им о чём-то таком, что явно вызвало у компании интерес. Юные лица осветили задорные гагаринские улыбки. Тут бы человеку и скрыться по-быстрому, да не успел — дылда полуобернулся к нему и поманил свободной от ляжки рукой.
Бежать теперь было не только бессмысленно но и опасно. Вид бегущей жертвы лишь провоцирует хищников на погоню, даже если хищники — всего лишь шакалы. К тому же, вот так очевидно спасаться бегством не позволяли человеку осколки былого достоинства, от которых он, не смотря ни на что не сумел избавиться, и единственно потому оставался до сих пор человеком. Ну и наконец, теплилась ещё русская национальная надежда, что обойдётся, быть может.
Стараясь не показать что напуган, человек подошёл к подросткам, остановившись от них за пару шагов.
— Курить хочешь? — пьяненько улыбаясь спросил верзила.
Человек молча кивнул. Курить ему хотелось очень.
— Ну, держи! — подросток кинул подожжённую сигарету.
Сигарету! Целую! Человек, как бы ни было туго, прежде не побирался, однако когда тлеющий уголёк прочертил в морозном воздухе дугу, раскрасив сумрак двора маленьким фейерверком искр, сам не сообразил как на лету левой рукой ловко поймал драгоценную подачку. Собрался было перехватить сигарету между пальцев да немедля затянуться, но тут-то и раздался взрыв. Вернее — два взрыва. Сперва взрыв зажатой в руке петарды, а следом за ним взрыв ребячьего хохота.
Молодцы китайцы! Умно придумали делать петарды в виде сигарет. Сразу и не отличишь. Жаль, конечно, что взорвалась рано. Взорвись она во рту, куда как прикольнее получилось бы, но и так вышло весело.
Молодёжь хохотала, а человек оглушённый грохотом и болью, тряся головой и непонимающе глядя на обожжённую ладошку, медленно опустился на колени.
— Ещё дать?! — кашляя смехом выдавил кто-то из тинейджеров.
Человек поднял голову, и откинув с лица засаленные космы, взглянул на юных шутников. Он оказался совсем не старым, скорее даже — молодым. Лицо худощавое с резко очерченными скулами а карие глаза влажные то ли от воспаления, то ли... от слёз.
— Почему? — тихонько спросил он, ни к кому не обращаясь.
— О! — вытаращился на человека долговязый. — Г...но заговорило!
Удачная шутка вызвала новый приступ хохота, однако человек не обратил на него внимания.
— Почему, — продолжал он. — Когда кому-то больно, то остальным так радостно? — его рот перекосило улыбкой. — Ладно... Под Новый год детям дарят подарки. Злым детям — злые подарки. Сейчас, подождите.
Здоровой рукой человек достал из кармана замусоленного пальто перочинный нож и зубами вытащил тронутое ржой, обломанное на конце лезвие. Подростки лишь слегка напряглись — такой заморыш не только со ржавым ножом, но и с обрезом, пожалуй, не представлял бы угрозы. И, верно. Человек вовсе не собирался нападать. Вместо этого он с хрипом, что есть силы полоснул ножом по тыльной стороне обожжённой ладони. Новая боль утопила прежнюю. Рана расцвела пурпурным бутоном, и если бы не переполнявшая её кровь, то стали бы видны концы рассечённых связок.
В наступившей вдруг тишине человек протянул перед собой искалеченную руку. Кровь заструилась на землю, плавя молодой ледок.
— Ну же! — прохрипел он — Мне очень больно. Радуйтесь!
— Псих какой-то, — нервно взвизгнула девица. — Валим отсюда!
Притихшие тинейджеры поспешили убраться, а человек, теряя сознание завалился на бок. Последнее, что он видел перед тем как окунуться в забытье были чёрный зев подворотни и две пилястры на которых, в местах отколовшейся штукатурки, кирпичная кладка темнела уродливыми бурыми язвами.
------------------------------
4 конкурсный рассказ -К О Н И И И З Б Ы
------------------
Алёша сидел в туалете и размышлял. «Кто я?» - думал Алёша: «Какова моя миссия в этом мире? Почему надо мной потолок туалета, а не небо Аустерлица? И знает ли про моё существование великий отшельник Рамана Махарши?». Эти мысли заняли у него минут десять, а потом он протянул руку и взял с полочки сборник эссе Имре Кертеса. В текстах этого автора, которого Алёша считал гением наряду с собой и с Махарши, есть ответы на все вопросы бытия и Алёша часто прибегал к его помощи, находясь в туалете. Он открыл книгу наугад и уже почти погрузился в увлекательнейшее чтиво, как в туалете погас свет.
- Ты чего там затих? – раздался голос жены: - Вылазь давай, я сейчас описаюсь! «Я вечный странник, я чужой в любом обществе…» - вздохнул Алёша: «Странно, что границы пролегают не только между этносами, но и между самыми близкими людьми…» - Ну свет-то хоть зажги! – ответил он жене. - А чего ты там в темноте потерять боишься? – хохотнула жена: - У тебя и при свете ничего не найдёшь. Но свет включила. Алёша аккуратно поставил любимого Кертеса обратно на полочку, между Бродским и рулоном туалетной бумаги, вышел из туалета и грустно посмотрел на холодильник.
- У нас кураги нет? В это время суток я люблю есть курагу… - спросил он у туалетной двери, и та приглушённым голосом жены ответила:
- Иди и купи. А если ты нищий, жри что дают. Что дают жрать нищим в этом доме, Алёша знал и без заглядывания в холодильник, но вчерашних постных щей ему не хотелось. Ему хотелось размышлять под курагу, а не под щи, ведь под курагу в голову Алёши обычно и приходили самые смелые, самые острые, а порой и самые парадоксальные мысли, которыми он гордился. А какие мысли могут прийти после вчерашних, да ещё постных, щей? Только вчерашние постные мысли... Алёша вздохнул, прошёл на балкон, сел в любимое старое кресло, посмотрел на облака и страшным усилием воли заставил себя забыть о кураге. Это ему удалось и он начал свои размышления. «Как странно… Вот это облако похоже на плывущего кенгуру, а это – на птицу, поющую на оливах Древней Греции… Почему так? Почему облака не одинаковые? Только сама природа знает ответ…» Тут Алёша отвлёкся на жену, которая прошла на кухню, открыла холодильник и достала что-то наверняка вкусное. Проглотив слюну, Алёша совершил ещё одно усилие над собой и никуда не пошёл, а продолжил размышлять. «Ведь как в природе всё мудро устроено! Вот, например, дырочки на коже зайчика расположены там, где у зайчика ротик, глазки и попка. А ведь ошибись природа даже на сантиметр и зайчик бы умер или от голода, или от слепоты, или от…» Тут на балкон вышла жена и протянула Алёше какую-то бумажку.
- Завтра понедельник. Вот телефон, звонишь и идёшь устраиваться. Будешь торговать инструментом. Дрели, молотки, отвёртки, ты же якобы мужчина. Понял? Алёша, сбитый с интересной мысли о дырочках на зайчиках, молчал. - Так понял или не понял? Семь лет альфонсом живёшь, всё, надоело. Завтра звонишь, при мне. Курагу с зарплаты себе купишь, в кафе меня отведёшь… Алёша встал.
- Я? Я буду торговать отвёртками? Я, в чьих деяниях – Достоевский, а в помыслах – Куприн? И торговать молотками?
- В твоих помыслах – пожрать на халяву, а деяний и нет никаких. Лень – твоё главное деяние. Не позвонишь – собирай манатки и выкатывайся к маме, пусть она тебя кормит. Её воспитание, в сорок лет мужик ничего не может…
- Причём тут воспитание? – Алёша был на грани истерики: - Да, я увлёкся расшифровкой эпитафий на древних надгробиях… Но как ты не понимаешь – древние эпитафии помогают людям познать величие прошлого! Пусть это пока не приносит больших денег, но торговать молотками на рынке… Ведь я принадлежу истории! Если бы жена Моцарта сказала ему идти работать, он бы не написал свои…
- Во-первых, эти твои эпитафии не больших, а никаких денег не приносят. Во-вторых, не молотками на рынке, а инструментами в магазине у моей знакомой. И, в-третьих, ты не Моцарт, а Алёша Сыпкин. То есть никто и не принадлежишь ты никому, потому что никому на хрен не нужен. - А где же милость к павшим? Где эта величайшая благодетель? Все, все великие писатели призывали к милосердию… - тихо, со слезой сказал Алёша: - Ты как особь с гуманитарным образованием должна это знать… Ведь смысл жизни в служении людям, а не в торговле инструментами… Мне грустно оттого, что я тебя любил и люблю… И буду любить всегда…
И он медленно и печально ушёл с балкона. «Она разбила мне сердце» - думал Алёша, лёжа на диване и почёсывая разбитое сердце: «Плюс ко всему она расширяется, расширяется как Вселенная… А что есть Вселенная? Вселенная это непознанная бесконечность… Значит, моя жена это непознанная расширяющаяся бесконечность… Как, как познать её?» Не найдя ответа на этот сложный вопрос, Алёша повернулся к стене, отгородившись от всего мира и даже от телевизора. «А что есть наша жизнь? Наша жизнь есть череда бессмысленных усилий, приводящих лишь к новым страданиям и новым мукам…» - слёзы уже были готовы сорваться с Алёшиных ресниц и капнуть на плед, но голос жены заставил их высохнуть.
- Ужинать иди, Сыпкин! – и сердце Алёши перестало чесаться, печаль ушла, а глаза заблестели в предвкушении еды. За ужином Алёша рассказывал жене о том, насколько он продвинулся в расшифровке одной древнегреческой эпитафии, потом сходил в туалет за Бродским и читал стихи, потом просил добавки и объяснял величие природы на примере зайчика и его дырочек. Жена Алёши, несмотря на суровую внешность, была женщиной впечатлительной, она представила бедного зайчика со смещёнными дырочками и глаза её повлажнели.
- А ведь действительно страшно… Ошибка на один сантиметр и… Бедный, бедный зайчик… Ну ладно, даю тебе месяц на твои надгробия. Но ровно через тридцать дней – на работу! Я не могу больше одна всё тянуть, только на еду тысяч двадцать уходит, а ещё ипотека, сын, между прочим, растёт, ему тоже деньги нужны… А цены? Знаешь, сколько сейчас стоит картошка? А джинсы с кроссовками? Но Алёша не стал отвечать и побежал на диван, к тому же он действительно не знал, сколько стоит картошка. Имре Кертес про это не писал… А через месяц Алёша Сыпкин вместе с вещами, книгами и фотографиями древних надгробий переехал к маме.
- Понимаешь, мам, - говорил Алёша, доедая борщ: - Я-то не изменился, а вот у неё куда-то пропала эта мягкость, эта способность понять и простить близкого человека. Эта уже совершенно не та милая и наивная барышня, на которой я женился, в которую был влюблён, как мальчишка… Где её доброта, где её готовность пожертвовать собой ради любимого человека? Где, где это чудное некрасовское «Коня на скаку остановит, в горящую избу зайдёт…»? Куда всё это подевалось? Как она может спокойно жить, есть, спать, зная, что её мужчина плачет? И в пустую тарелку из-под борща упала одинокая слезинка.
- Не плачь, сынок, - ласково отвечала мама: - Не надо… Может, за двадцать-то лет кони ускакали, а избы сгорели наконец? Может, устала она, а, сынок? Но ты не расстраивайся, иди, подреми. Пенсия у меня хорошая, нам хватит… Но Алёша уже не слышал. Он уже дремал, подложив под голову томик Имре Кертеса и там, в этой дремоте, никто не требовал от него работать и зарабатывать. В этой дремоте Алёша ходил меж рядов великолепных древних надгробий, спрятанных в прекрасных розовых кустах под оливами и расшифровывал, расшифровывал эпитафии, пока не засыпал окончательно…
---------------------------------------------
----------------------------------------
5 конкурсный рассказ -Откупись от Бога
-----------------------------------------
Когда ты потерял кошелёк или обронил футляр с любимыми очками, неспеши расстраиваться. Может, ты таким образом откупился от чего-то болеес трашного. Пока ты искал потерянную вещь, где-то проехал автомобиль, под который ты не попал, где-то высохла краска, и ты не сломал ногу, споткнувшись. Есть люди, что несут деньги сами. Они покупают свечи, кладут монеты в протянутую ладонь, надеясь, что их грехи будут забыты. Но одна простая мысль не может прийти в их наивную голову: жить нужно честно, тогда и расплачиваться не придётся.
Но есть поступки, за которые придётся отдать намного больше – даже жизнью не откупишься. Но не будем о грустном. Итак…
Фея рассыпала пыльцу ярких звёд по чёрному покрывалу ночи. А землю спрятала под пушистым белым одеялом, чтобы та не простудилась ненароком, в ожидании лета и нового урожая. Каждая снежинка –произведение искусства, но детвора не обращает внимания на красоту. Имбы слепить ком и бросить в товарища. А кто настойчивее, тот и снеговика сможет слепить.
Снег скрипел под ногами. Мороз лютовал. Ветер разносил сизый дым ,что разносился, вылетая из печных труб. Тишь и благодать.
Люди сидели дома. Принято праздничную ночь встречать с семьёй. Джонни не смыкал глаз, хотя лёг пару часов назад. Да и время уже далеко не детское. Мама увидит – точно убьёт! Но разве можно спать, когда такая ночь? Любой скрип – и глаза тут же предательски раскрываются. Отец продолжал читать газету – даже в праздничный вечер ему обязательно нужно быть в курсе событий. Мать готовила праздничную индейку. В этот раз половица скрипнула как-то по особенному. Это точно не Джек! Джонни тихо сбросил одеяло, чтобы не привлекать внимания. Под пышной сосной до потолка, украшенной разноцветными шарами, лежала коробка с бантиком. Лёгкое движение – и в руках лежал радиоуправляемый вертолёт.
- Папа, папочка! Смотри, что он принёс! Санта существует, я знал! Онпринёс мне… он принёс… смотри!
Билл Картер посмотрел на жену, та в ответ глянула на него. « Мы же договаривались копить на яхту, а ты с такими дорогими подарками!» - читалось во взглядах взрослых. Каждый положил по шоколадке в носок, чтовисел над камином. Кто же тогда принёс эту коробку?
- Что за поколение? Верит во всякую чушь! Будто какой-то старик будетразносить подарки, пролезая через печную трубу! Каждый заботится только осебе. Реже – о близких! Этот ваш Санта Клаус давно бы разорился, если быдарил подарки всем подряд!-
Папа, а разве тебе он не дарил ничего в детстве?-
Знавал я одного Санта Клауса в юности! – зловеще усмехнулся Билл,закуривая сигару. И воспоминания хлынули, как будто плотину прорвало.
***
Только один плюс брести среди пышных крон деревьев и непроходимых лиан: тут не так жарко. Влажный липкий воздух, тяжело дышать. То тут, то там стрекотали неизвестные птицы. Их отряд шёл, разрубая лианы. Казалось, тут не ступала нога человека.Карл, Свекольный Барон. Неплохо звучит, - Билл плюнул на землю.
–Не знаю, как ты, но я хочу быть богатым. И я готов вырезать всех их, еслипотребуется! Ты со мной – или с коровами на ферме?- С тобой, Билл, конечно же с тобой. Я всегда и во всём с тобой.***Билл улыбнулся, разглядывая дорогую игрушку и вдыхая сизый яд,источаемый сигарой.- Похоже, знаю я старика, который подарил подарок. Мысль всегда созревала в его голове очень быстро. Он привыкулавливать новое быстрее остальных, поэтому и держал теперь крупный синдикат. Но компания Карла была крупнее. Он давно зарился на лакомыйкусочек, который принадлежал старому другу. Хотя, бизнес есть бизнес, внём нет друзей и врагов, только конкуренты и партнёры. - Старина сошёл с ума, - прошептал Билл. – Пора бы ему сделать и мне подарок на Новый Год!
***
Чёрный «Порш» подъехал к серому, неприветливому на вид, загородному коттеджу. Здесь по старинке не было звонка. Билл ударилнесколько раз резной ручкой в форме тигра. Дверь отворила пышногрудаямолодая блондинка.«Старик, а вкус хороший!» - отметил про себя Билл.- Мне бы встретиться с Карлом, - сказал, улыбаясь, мужчина.- Похоже, вы выбрали не самое удачное время!- Я его старый друг. Передайте, что к нему пожаловал Билл Картер.Послышался треск разбитого стекла. Потом ещё. И снова. Кучеряваядевушка била блюдца, а мужчина с седой бородой молча сидел в кресле.- Дед, ты не сможешь всю жизнь продержать меня в клетке! Я не твояраба! Я уже взрослая! И сама могу решать, с кем мне быть!- Я же забочусь о тебе, как ты не понимаешь!- Я сама о себе позабочусь! – девушка схватила ключ от автомобиля и вышла на улицу, хлопнув дверью.
- Ты уверен, что мы поступаем правильно? – спросил высокий худощавый юноша.
- Ты о чём?
- Ну, разве всё это правильно? Что мы делаем? Они же не сделали намничего плохого!
- Ты об этих гоблинах? Да они же уроды. Занимают только место подс олнцем. Тем более, знаешь, сколько наших полегло от их грязных ручонок!-
Но мы же сами пришли на их землю! Они просто защищаются.
- Не зря тебя прозвали Сантой. Святоша нашёлся! Ты разве не знал, начто подписываешься?
- Знал, но…
- Никаких но, Карл! Успокойся! Знаешь, как дорого стоят их органы! Кто ты сейчас? Сын фермера! Хочешь провести остаток жизни среди курей икоров? - Я же говорила, что не самое лучшее время для встречи, - горничная пожала плечами.
А старик, казалось, не замечал присутствовавших.-
Я помню, как держал тебя на руках. Ты тогда помещалась на ладони. Когда ты подросла, я называл тебя Снегурочкой, за бледную кожу и лёгкие, как пух, белые волосы. А ты называла меня дедушкой Морозом, когда я касался холодными руками после улицы. Куда это исчезло? Скажи,Э лизабет, что с тобой случилось? Что со всеми нами случилось?
- Здравствуй, Карл Клаус по прозвищу Санта! – Билл криком вывел Карла из ступора.-
Билл Картер! Кровавый Билл!
- Собственной персоной! Сколько лет, сколько зим!
- Ты почти не изменился, Билл!
- Остепенился. Семью завёл, сын родился. А вот ты очень изменился.
- Постарел?
Мужчины – одногодки, закончили одну школу, однако, такое ощущение, что Карл на тридцать лет старше.
- Не то слово – постарел! Ещё и борода эта. Говорят, ты знаменит, Карл?Теперь только и разговоров, что о Санта Клаусе! Решил отрабатывать своёпрозвище?
- Я каждый год дарю детям подарки. Может, он меня простит?
- Ты о ком?
- О Боге. Они мне снятся, Билл. Помнишь, мы вырезали тогда целуюдеревню. Я хотел выстрелить, но ты тогда сказал, что пуля случайно может повредить их органы. Билл, мне снятся серые гоблины каждую ночь с того проклятого дня! Особенно одна девочка. Она шепчет мне на ухо. Пять лет назад она сказала, что Люк умрёт. И мой сын с невесткой разбились! Эта девочка-гоблин постоянно предрекает беду. А теперь она стала говорить мне об Элизабет. Может, я смогу откупиться от грехов? Я не хочу потерять и внучку. Хотя, я уже потерял её. Наверно, она больше не вернётся.
Билл усмехнулся.-
Я знаю, как помочь. Подарками ты не откупишься. Нужно отдать всё имущество. Я набросал тут контракт. Подпиши его, и всё имущество перейдёт в пользу беспризорников.
- Думаешь, это поможет?
- Я уверен, Карл. Разве я когда-то обманывал тебя?
Мистер Клаус подписал бумагу, не читая.
« Как же ты стал глуп, Санта! И этот человек был когда-то моим другом!»
***
Билл измазал лицо сажей, а потом нанёс её и на руки.-
Серые гоблины придут сегодня за тобой! И ничто больше не будет стоять между мной и твоим богатством!
Он брёл по тёмному коридору, боясь, чтобы не скрипнула ни одна половица. Билл положил руку на плечо другу.
- Помнишь, как ты убил меня? Я вернулся за тобой! Бежать бесполезно.
Карл побледнел. Он протянул трясущуюся руку.
- Они! Они пришли за мной снова.
Клаус смотрел, казалось, сквозь измазанного сажей мужчину. Кто-то сзади тяжело дышал. А потом на плечо легла увесистая рука.
- Ты пришёл к нам, Кровавый Билл! – сказал кто-то противным, скрипучим голосом. – Что это на ножичке? Помнишь, как ты повторял эти
с лова? Била окружили призраки карликов с серой кожей и длинными ушами. Они вонзали в него острые, как сталь, зубы, и зловеще хохотали. А потом из-за двери показалась девочка с серым лицом.
- Прошу, заберите меня! Я не хочу так жить! – кричал Карл.
- Нет, ты так просто не откупишься. Мы сегодня заберём её! – и тени растаяли в воздухе.
- Элизабет!
Она вошла в комнату, едва держась на ногах.
- Прости меня, дедушка Мороз. Ты был прав. Он бросил меня. Ты как всегда прав!
- Снегурочка, что с тобой? Девушка упала на пол.
- Передозировка, - сказала девочка с серым лицом. – Думаю, для тебя не секрет, что она балуется наркотиками? А в этот раз, похоже, просчиталась. Карл продолжал трясти внучку.
- Бессмысленно. Она уже не жилец. Ещё несколько минут…- Прошу, забери меня, не её!
- Нет, живи! Ты убил семью моего отца, не думая о последствиях. А он –великий шаман гоблинов. Он может сделать жизнь бесконечной. Может сделать её невыносимой. А в твоём случае он применил и то, и другое.
Откупись от Бога
Золотой монетой.
Денег очень много,
Нет на сердце света.
- Прошу, остановись!-
Откупись! Так просто,
Дай монету сирым.
И забудь про кости,
Что гниют в квартире.
Девочка зловеще улыбалась, продолжая читать стихотворение:
- Забудь о реках крови,
Что пролил за злато.
Океан багровый,
Выстрел автоматный.-
Возьми меня! Не её! – именно это шептал гоблинский шаман, когда он убивал эту девочку по приказу Билла. Это теперь повторял и Карл. А девочка теперь улыбалась.
Яркая улыбка
Веет чудесами.
Но твои ошибки
Снятся пусть ночами!
У её рта появилась пена.-
Снегурочка, прошу!
Откупись за жизни
И счастливым будь
(План безукоризнен –
Строить дальше бизнес)
Только этих жизней
Больше не вернуть…
Девочка исчезла, а Элизабет перестала дышать. Дети верят, что маленькие существа в смешных шапочках помогают Санте паковать подарки. Но никто не знает, что именно они не дают ему умереть.
- Живи! – прошептала девочка. – Ты об этом мечтал: богатая и длинная жизнь. Живи!
-------------------------
-------------------------------------
6 конкурсный рассказ
-ПОРТРЕТ КРИМИНАЛА
---------------------------------
Я – сельский парень родом из малообеспеченной семьи. В своё время окончил профессионально-техническое училище. Вместо того чтобы идти на лекции, иногда я уходил в кино. Ближайший кинотеатр «Победа» был почти рядом с училищем, там всегда крутили новые фильмы. Я любил исторические, которые показывали войны того времени и жизнь простого народа, но особенно аристократов. Мне нравились их изящные манеры, заученный этикет, прекрасная артикуляция, поставленная дикция, утончённость в одежде и во всём их быте. Словом, я учился постигать жизнь прошлого высшего общества. Это было моим пределом мечтаний. Известен сельский быт и воспитание. Иные остаются беспросветными невежами, лоботрясами. Иные предрасположены пополнить своё образование новыми знаниями. И постоянно их обновлять. Таким был и я, и стремился к интеллигентности и высокой духовности. В училище полюбил больше всего занятия по эстетике, увлёкся театром, читал классику, а современной жизни почти не знал. Современная литература была поверхностным учебником в познании людей. Но всё равно довольствовался тем, что было.
Женился, как мне казалось, на девушке с хорошими манерами, воспитанной. Ну, прямо мечта, а не девушка. Однако через два года моей ищущей натуре она стала скучной, с узким кругозором. Она состояла из одной оболочки, называемой аристократизмом. Но тогда это было слишком, поскольку в равноправном обществе, какое строилось, аристократизм недопустим. Его не было, но он всё же был. И погоняли уменьшительно – мещанством. Вот и я погонял жену Арину мещанкой. А сам искал общество молодых людей, которых именовали когда-то повесами. Разве я мог знать, кого они из себя представляют. Хотя они уж точно никому себя не представляли. А я попытался сам представиться, ибо среди них мой знакомый торговец пива, вернее, был и второй. Они сидели на одной бочке под баней: работали по неделям. Оба одного роста, малоулыбчивые. Таран Витя, так вообще не улыбался. Закрытое, непростое лицо. Холодные слегка раскосые глаза, острый прямой нос, гладкое лицо, лоб, волосы светлые, даже с рыженцой. Другой Толик, с вздёрнутым носом широким к низу, пухлыми губами, круглыми карими глазами, поставленными близко к переносице тёмно-русый. Голова иногда дёргалась, словно дали по затылку, или что-то застряло в гортани, и он пытался вытолкнуть резким подёргиванием головы.
Витя и Толик были одинаково облачены в джинсы и батники. Толик – женат. Его Люда была симпатичная разбитная, миниатюрная с острым взглядом проницательных и насмешливых серо-голубых глаз. Иногда она вместо мужа сидела на бочке, торгуя пивом, а Толик где-то мотался по побочным заработкам. И по бабам. Витя, которого просто называли Таран, слыл уже в своём крайке авторитетом. Он не был женат, но сожительствовал с разведённой, которая вела весёлую жизнь. Люда Светку знала. Но я-то их тогда ещё не видел. И о Таране и Толике ничего не слыхал конкретно. Мне казалось, они умели с шиком проводить время, то есть не просто забулдыги или повесы, а парни с крутизной, не стремящиеся честно заработать себе на жизнь. Они вращались в деловых кругах. По их внешности всё было ясно, такие мне и нужны, светские ребята. И девочки у них такие же. В общем, всё сходилось в едином виде.
Был май, праздник Победы, Арина умотала к матери, у неё присматривалось наше чадо. Весь день я слонялся по барам. Вышел, иду по центральному Московскому проспекту. Возле магазина ювелирного на скамейке сидела компания парней. Среди них Таран и Толян, последнего я знал лучше. И подкатил с просьбой взять меня в свою компанию. Почему-то решил, что ребята идут к девицам. И сказал, что пойду переоденусь и вернусь. Не тотчас обратил внимание, что у всех сумрачные напряжённые физиономии. Это уже после вспомнил и по-новому оценил их. Желваки играют на гладких щеках. Не придал значения, что они поедают меня нелюдимыми глазами. Я ушёл переодеться в цивильный костюм-тройку. Всё это я сделал. Но их на том месте уже не оказалось, зато я встретил двух девушек Наташку Даманову и Нинку Репкину, которая была со своим братом, он приехал в гости. Я присоединился к ним. И была ещё девушка Лариса. Всех я знал хорошо. Они меня сами позвали. О первой компании я уже забыл. Мы зашли в гастроном, взяли то, что полагается и на такси поехали на квартиру к ещё одной девушке, у которой провели всю ночь. Что это была за ночь – лучше не рассказывать, всякий додумает сам…
Дня через два я встретил Толяна, и он меня без обиняков ошарашил.
– Хорошо, что ты не пришёл, а то Таран хотел пилюль навешать, а то и убить. Ты сорвал ему ограбление ювелирного…
Я не мог ничего ответить. Кто бы знал, что респектабельные молодые люди вынашивали зловещий план, а я им помешал. И это днём на центральном проспекте?! В такое просто было трудно поверить. Таран, как я позже узнал, отличался нервозным, психопатическим характером. Его младшего брата Мишку соперник из-за девицы белым днём рядом с домом пырнул ножом. Таран хотел отомстить, совершил злостное хулиганство, чтобы его посадили с убийцей брата в одну камеру следственного изолятора, чтобы там расправиться с убийцей брата. Но у него ничего не получилось – отсидел пятнадцать суток. Пришёл к сожительнице Светке, а у неё компания. Родной дядька её Иван жил во дворе в каморке. Ему Таран поручал присмотреть за племянницей. Он эту просьбу не исполнил. Иван ходил по улице пьяный и твердил, что Таран его убьёт. Ему не верили, и вот Иван пропал, нашли в камышах: за тюрьмой был вырыт большой котлован, откуда брали глину на поделку кирпичей, выбились ключи –– образовался чистый почти нерукотворный пруд. И там Ивана с мешком на голове, удушенного и израненного ножом нашли рыбаки…
Потом Таран ещё подрезал одного, ему донесли, что крутил шашни со Светкой. Таран после скрывался где-то, видно, надоело, его арестовали и судили. По тем временам накрутили ему до потолка – пятнадцать лет.
Признаться, когда тебя обещают кокнуть, скверно чувствуешь себя. Я даже заболел, полгода потратил на лечение. И понял, что в людях нелегко разбираться, лучше отказался от светских удовольствий, да их просто нет, одна маета, опустошение души испытываешь. Собственно, от удовольствий самих трудно зарекаться, а вот ни к кому не навязываться, не искать ложных друзей, случайно знакомиться напрочь перестал…
--------------------------
7 конкурсный рассказ
-ПОЖИТЬ ДЛЯ СЕБЯ-
-------------------
Когда идёшь, бывало, по дамбе Нижнего Судка, то иногда можно было видеть смиренного вида дородную старушку. Она стоит на коленях в изрядно заношенной старой одежде, перед ней на земле расстелен носовой платочек. Кто бы ни шёл мимо престарелой женщины, она покорно склоняет до самой земли покутанную платком голову. Нет, перед тем она ещё подобострастно крестится и падает ниц. Её лицо вялое, несколько пухлощёкое. Она не смотрит в глаза прохожим, она вообще сознательно избегает на кого-либо глядеть.
Впрочем, её тусклый подслеповатый взгляд обращен во внутрь себя. Почему эта старая женщина в тёмной заношенной юбке просит милостыню? Не получает пенсию даже по старости? И я полюбопытствовал, и вот что узнал…
В молодости была она, можно сказать, красавица. Родилась перед войной, в селе Сосновка, из которого уехала в город. С семилетним образованием устроилась на завод завскладом. Её звали Ольга Николаевна Дурындина. В двадцать лет вышла замуж за водителя того же завода. Стали жить в его коммунальной квартире. Иван был весельчак, остряк. Ольга не меньше мужа любила веселиться, имела неуёмную страсть к смене нарядов. Ольга и Иван любили отдыхать вместе: ходили в театр, на концерты, и непременно в ресторан…
– Слышь, Оля, – как-то сказал Иван, – не пора ли нам подумать о потомстве?
– Нет, что ты, Ваня, нам бы ещё год-другой пожить для себя, а потом о детях подумаем.
И продолжали жить, ездили к родителям в село, где устраивали гульбища. Дочь приехала, надо отметить. И отмечали дни рождения, праздники, свадебную годовщину.
– Что же, Оля, будут ли у нас с отцом внуки? – спрашивала иной раз мать.
– А то как же, обязательно! Но дай нам мамка, на себя наглядеться с Ванечкой, поживём для себя. Так мы вместе решили. Если не веришь – спроси у него.
– Да что это за моду взяла, жить для себя? Я вон рожала вас, так не думала. Рожала и рожала, а для кого же, для себя рожала и жила тоже, – говорила мать.
– Ну то было раньше, а сейчас выводок детей никто не заводит.
С Ольгой бесполезно было говорить о детях, она своё твердила. И проходило так время, в отпуск уезжали с мужем на юг. Ольга умела доставать в профкоме путёвки. С начальством жила в ладу, но однажды этот лад порушился после проверки не ревизором, а отделом по борьбе с хищениями социалистической собственности. Кто-то донёс…
Вскрылась крупная недостача, причём на заводе действовала целая группа. Под суд попала Ольга Николаевна, но она не захотела идти в отсидку одна и за собой потащила начальника снабжения. В тени остались директор завода да главный инженер. Ольга Николаевна получила четыре года общего режима.
После окончания срока заключения она вышла уже другим человеком. Вся весёлость с лица сошла, черты посуровели. Иван, получивший год химии за то, что допустил дорожную аварию, развёлся с Ольгой и женился на другой. У него уже рос сын. Ольга встретилась с бывшим мужем.
– Нашёл самку? – бросила она.
– Хорошая женщина, хозяйка, не чета тебе. Я чуть вместе с тобой не загремел, втянула в свои махинации.
– Я пожалела тебя, а то бы мотал где-нибудь на лесоповале. А я уж этого насмотрелась. Выходит, не я тебе изменила, а ты мне.
– Извини, Оля. Да сколько можно так было жить, сама выбрала такую жизнь, а я не хотел…
Ольга Николаевна работала в ресторане официанткой. Но замуж она больше не вышла. Она довольно часто меняла мужчин, жила в общежитии. Замуж ей никто не предлагал, да и она сама уже почему-то не стремилась. В отпуск уезжала непременно на юг, где роман сменялся романом. Она до такой степени привыкла менять любовников, что уже не могла с одним и тем же встречаться больше года. Ей всё казалось, что должна непременно встретить того, кто найдёт в ней единственную женщину. Но такой, увы, не встречался. А годы галопировали...
Умерли её родители. Ольга Николаевна всё реже приезжала в родное село. Она постаралась было родить ребёнка для себя, но на шестом месяце произошёл выкидыш, после которого врачи говорили, что больше не будет беременеть.
С этого дня Ольга Николаевна стала посещать церковь. Одна старушка подарила ей старую библию. До этого она книг почти не читала, а тут вдруг стала поборницей Святого Писания.
Так Ольга Николаевна доработала официанткой до пенсии, а потом бросила и устроилась уборщицей в церковь. Но к тому времени она до такой степени втянулась к спиртному, что это перешло в устойчивую зависимость. Всю пенсию она спускала на водку. Но настало время, когда выдавали по карточкам. В магазине всё исчезало, полки пустели.
Так прошло десять лет. Ольга Николаевна уже нигде не работала. Из церкви она была уволена за постоянные прогулы. Сначала её прощали, но потом не мирились с тем, что она никак не переборола свой порок. Ольга Николаевна собирала пустые бутылки, сдавала, тем и жила в дни безденежья до пенсии. А спустя время стала собирать милостыню в людных местах. Взгляд потух ее, она вся обносилась.
Из общежития за неуплату коммунальных услуг ее выставили и теперь она жила, где придётся: то на автовокзале, то железнодорожном вокзале, то в парке. Ольга Николаевна разучилась разговаривать. Когда её выпроваживали откуда-либо, она лишь махала руками или кивала головой. Одежду собирала из мусорных контейнеров. Иногда забывала о том, что надо было идти получать в сберкассу пенсию. А когда потеряла паспорт, она не могла снять деньги. Несколько раз её забирала милиция, определяла в интернат для престарелых, но оттуда она уходила.
И снова её можно было увидеть на дамбе Нижнего Судка весной в те дни, когда снег сошёл, асфальт просох и пригревает благодатно солнышко. И вот так прошли многие годы, и Ольга Николаевна уже давно была не Ольгой Николаевной, поскольку никто её больше так не называл. И она от стыда ото всех отвернулась да и ходила в обносках, собранных в контейнерах. Жила в заброшенном доме, тут у неё был свой уют, но описанию он не подлежит.
И в новое время она появлялась просящей милостыню на дамбе, стояла и при входе на центральный рынок, ни на кого не поднимая глаз. А в сознании нет-нет да приходят на память слова из неправдоподобно далёкой молодости: «Оленька, нам бы ребёночка, – слышит голос мужа. – Нет, Ваня, нам бы ещё немножко пожить для себя».
– Вот и живу я поныне так, – вдруг сказала она вслух.
В этот момент в её раскрытую ладонь кто-то сердобольный положил два рубля металлических, и она машинально, как сомнамбула поклонилась, закивала головой.
– Ах, что же, спасибо, – говорила опять вслух, – и что же я была такой дурой, за что наказала себя?
Этой старушки после весны ни на рынке у входа ни на дамбе, никто не видел. А тот дом, где она жила снесли, расчистили площадку под закладку фундамента. Говорили, что один предприниматель будет строить кафе с гостиницей наверху под названием «Пожить для себя». Эту фразу от старушки он и услышал.
Он бросил ей три десятки и спросил:
–– Что ты мать, пенсию не заработала, чего побираешься?
–– Да жила для себя и вот всё прожила и вот всё живу так, как не дай Бог всем.
Кафе было выстроено с гостиницей наверху. И стало предпринимателю доход приносить, а люди ещё находились, которые жили в своё удовольствие. Говорят, такие доброхоты вряд ли когда переведутся. А зачем им куда-то деваться, ведь жить красиво не запретишь. Кругом дорогие иномарки. Зазывные огни кафе, горящей рекламы и гостиничной вывески: «Пожить для себя».
--------------------------
9 конкурсный рассказ
-Свой выбор-
----------------
Ночь была необыкновенно ясная. Виктор стоял на лоджии своего особняка и, грустно вглядываясь в звездное небо, предавался невесёлым размышлениям. «Мне сорок лет, я всего достиг, - с грустью думал он, - денег, женщин, власти... Но при этом я совсем не являюсь счастливым человеком». Тоскливое настроение «нападало» уже не первый раз, но раньше его быстро удавалось отогнать – то работой, то поездками на отдых, то различными банкетами и празднествами. А сейчас… Виктор достал сигарету, некоторое время смотрел на нее, потом убрал в карман.
- Почему? – пробормотал он. – Я успешный бизнесмен. У меня есть все, что нужно для счастья…На душе стало так погано - хоть волком вой. Выпростав из-за пазухи крестик, свисавший сцепочки на шее, мужчина тоскливо уставился на него. - Дай мне знак, – прошептал он в отчаянии. - Мне так паршиво… подскажи, что делать.Внезапно порыв ледяного ветра ворвался в форточку, и в тот же миг в доме погас свет. Выругавшись (раньше в его доме никогда не было проблем с электричеством), Виктор направилсяв подвал – проверить пробки. Дело действительно оказалось в пробках. Когда свет снова загорелся, Виктор выключил фонарики с интересом огляделся. В подвал он не спускался уже бог знает сколько времени – а там оказалось столько вещей, про которые он давным-давно не вспоминал! Все, что отнесли сюда при переезде – все было здесь. Старинные дедушкины часы, радиоприемник, керосиновая лампа, пузатый самовар, старые книги… - Настоящий склад, - резюмировал мужчина. Подошел к полкам, открыл ближайшую коробку изамер. Там лежали… его рисунки. И детские, и те, что он рисовал, еще когда учился в художественной школе. Виктор, затаив дыхание, перебирал старые потрепанные листки. Неожиданно вдруг вспомнилось, как он любил рисовать. И даже хотел после школы стать художником, но родители были категорически против. «Картинками много не заработаешь», - говорил отец. «Пойдешь в институт, потом свое дело откроешь», – поддерживала мать. И Виктор действительно открыл свое дело – бизнес его развивался успешно, он разбогател. Большой двухэтажный особняк с бассейном, несколько машин, даже собственная яхта – казалось, у него было все, что нужно для счастья. Но сейчас, глядя на свои старые рисунки, мужчинанаконец понял, почему не был счастлив.
***
Прошло несколько лет. В двухэтажном особняке открылся фонд помощи художникам. На первом этаже проводятся выставки картин талантливых живописцев, у которых нет средств на такие мероприятия. В художественной студии на втором этаже занимается живописью сам хозяин дома. Виктор ушел из бизнеса и больше не «ворочает» миллионами. Почти все свои деньги он вложилв фонд и студию. Картины, которые он пишет, не приносят больших доходов, но это не огорчаетего. Для кого-то это показалось глупым, для кого-то смешным, но он точно знает одно: именно теперь он по-настоящему счастлив.
-----------------------------------
12 конкурсный рассказ
- Ольма -
------------
Ольма снова лежал в воде. Лето уже заканчивалось, ряска вовсю разрослась, и вода в лесной реке была черной и холодной. Холод он ощущал только руками. Ноги давно уже не чувствовали ничего. Вот и лежал в воде по пояс, ибо ласковая, но прохладная вода смывала то, что не могло держаться в его теле. Порты он давно потерял, осталась только длинная льняная рубаха до колен, да и та за лето истрепалась до ветхости, на животе и локтях особенно. Ольма лежал в воде и смотрел на высохшие свои ноги, а рыбья мелочь вилась вокруг, обкусывая невидные глазу частички умирающего тела… Солнце стояло в зените, но не грело совсем, густая листва деревьев, склонивших свои ветви к самой воде, начинала желтеть. Скоро осень. А за ней зима. С первыми холодами Ольма уснет. И больше не проснется. Лучше б его добили тогда. Но Томша бросилась между холодным острием копья и грудью искалеченного Ольмы. Не дала убить его. Лучше бы дала.
Все началось прошлой весной, когда лес еще не проснулся, снег только-только начинал убывать на южных открытых склонах холмов, а реки еще и не думали вскрываться. Как и было заведено - мужики его веси, когда сбирались на бера, омылись в парной, надели чистую одежу и подпоясались новыми, вышитыми руками жен и матерей, кушаками. В тот раз угощал всех перед охотой Вараш. Это он, глазастый и чуткий нашел берлогу лесного хозяина. По обычаю, нашедший исозывал охотников и угощал всех перед промыслом. Ольму тогда тоже позвали. Хоть и молод был, да силен. За глаза его не раз Берычем звали. Такой же могучий, злой, вспыльчивый, да яростный. Плечи широкие, руки крепкие. Неохватные стволы сам-один мог к веси дотащить. Вкусив угощения и запив его стоялым медом, мужики подхватили за углы скатерть со снедью и зашагали в сторону леса. Каждый глухо повторял древний заговор, чтоб охота удачною была. Вот и Ольма проговаривал себе под нос заветные слова: «Встану я, Ольма, раным на рано, умоюсь ни бело, ни черно, утрусь ни сухо, ни мокро. Пойду я, Ольма, из избы дверями, из двора воротами, пойду во чисто поле, в широко раздолье, в зелену дубраву, в темный лес, и стану я збрую ставить на бурых ина ярых зверей. Как же катятся ключи, притоки во единый ключ, так бы катились и бежали всякие мои драгоценные звери: могучие черные медведи, назад бы они не ворочались, а к чужим бы не бегали. Во веки веков". Читал заговор, а перед глазами смеющееся лицо Томши стояло. Забавные веснушки на переносице, курносый носик и большие голубые глаза. Мечтательно улыбнувшись осознал, что девку вспомнил. А издавна известно, что на промысле ни бабу, ни девку ни словом, ни мыслью вспоминать нельзя – неудача будет. Вздрогнул, зачурал шепотом, отмахнулся от неудачи, авось пронесет.
Дошли. Встали на краю маленькой опушки, опустили скатерть на наст и продолжили трапезу, стараясь сильно не шуметь и с опаской поглядывая на противоположный край. Там под старой елью застыв снежным бугром, через малый продых дышала паром берлога. Ольма подрагивал от возбуждения, перемешанного со страхом. «Там Бер!» Мужики закончили трапезу. Остатки еды с поклоном раскидали округ под кусты и медленно двинулись к берлоге.
Вараш перехватил свою рогатину и сунул ее в продых, пошевелил ею там, потыкал. Тишина. Только пар малым облачком вылетал в морозный воздух. Мужики застыли. Ольму уже трясло, и он до скрипа сжимал древко своей рогатины. Вараш снова запустил рогатину внутрь, оттуда наконец-то раздался недовольный рык. Ольме от возбуждения застила глаза красная пелена и он, ответив лесному хозяину таким же рыком, прыгнул к продыху, отталкивая Вараша в сторону. Крыша берлоги, державшая до этого легконогого и мелкого Вараша, под крупным и широкоплечим Ольмой провалилась. Одновременно с этим могучий бер распрямился. Широкий взмах лапой и тело Ольмы отлетело в сторону. Он упал в сугроб в стороне. Медленно проваливаясь в темноту забытья он, как будто издалека, слышал яростные крики мужиков, рев зверя, а потом и его предсмертный хрип. «Завалили», - подумал Ольма и потерял сознание.
Пришел в себя на лобном месте, рядом с тушей лесного хозяина. Вожак рода говорил, что из-за дурости одного не должны страдать остальные. Что увечный племени не нужен, что его их маленькой веси не прокормить. Его слушали все. Молчали. Только мамкины всхлипы узнавал Ольма на слух. Куян занес копье в широком замахе, блики костра сверкнули на бронзовом наконечнике… Именно в этот момент к искалеченному охотнику бросилась Томша, прикрыв собоюОльму…
Томшу Ольма видел последний раз, когда около шалаша яркие ягоды переспевшей земляники разливали свой аромат на весь речной берег. Томша сидела на теплой земле и шевелила пальцами босых ног тонкие травинки. Крепкие лодыжки белели из-под льняной юбки. Было жарко. Томша смотрела на реку. На Ольму не смотрела вовсе. И молчала. Ольма ощущал, что это уже не его Томша. Он ясно чувствовал, что чужие мужские руки уже прикоснулись и к белой коже Томшиных лодыжек, и к тонкой коже ключиц, и к мерно подрагивающей жилке, которая, как синичка билась на Томшиной шее. Тот, другой уже путался пальцами в густых волосах девушки, когда-то бывшей его. Как одуряюще пахла Томшина кожа, там, где заканчивался воротник рубахи…Как бесконечно давно он сам зарывался носом в ее волосы и дышал ею, дышал и не мог надышаться… А теперь она сидела напротив и не поворачивая к нему лица начала говорить. Он слушал и удивлялся, что так быстро она стала чужой. Она обещала навещать его все равно, даже после свадьбы, но он знал, что она больше не придет.
Так и вышло. В следующий раз прибежал к шалашу Томшин брат – быстроногий Ошай. Он и былвесь, как будто снегом осыпанный: белые-белые брови, белые волосы, словно пух одуванчика мягким облаком колыхались вокруг головы. Подвижные, живые глаза цвета бледного зимнего неба озорно стреляли по сторонам. Но за искорками шалости, так и плескавшимися в глазах маленького Ошая, проглядывали взрослые, острые и сильно ранящие Ольму сочувствие и жалость.
С тех пор Ошай приходил к Ольме через день. Приносил еду. Говорил, что это Томша передала. Но Ольма не верил. Ольма знал, что сыр и лепешки в туес складывает его мамка. Его, Ольмина мамка. Старая и седая, с узловатыми, но такими нежными пальцами. Тогда, ранней весной его принесли в отчий дом. Все еще надеялись, что Ольма выздоровеет и станет самым сильным и ловким охотником в веси. Наступило лето и Ольма понял, что уже не сможет держать рогатину в руках, не сможет встать на ноги и принести в дом добычу из леса.Ноги таяли как снег по весне, становились все уже и прозрачнее. Ольма ходил под себя и дурной запах пропитал всю избу казалось насквозь. Даже несмотря на то, что мамка омывала его два разав день. Взрослый мужик, он был беспомощнее младенца, когда седая мать своими слабыми руками приводила его тело в порядок. От бессилия он кусал кулак и стонал сквозь зубы.
Той же ночью он на руках уполз из дома, а потом и из веси. Сдирая в кровь локти и ладони, он двигался в сторону реки со смутным желанием утопиться и не причинять своим близким страданий.
Небо начало светлеть и на нем одна за другой гасли звезды. Именно тогда Ольма добрался до кромки воды. Ноющие руки лежали в воде, ссадины щипало. И Ольма заплакал, как когда-то давно в детстве – горько и безутешно. Здесь, на берегу лесной речки, его никто не мог услышать и он отдался горю всей душой. Уже совсем рассвело, птицы просыпаясь начали выводить свои песни, мелкие лесные жители шуршали в траве. И Ольма понял, что ему не хватит сил уйти из жизни. Никому не нужный, искалеченный, когда-то несдержанный и вспыльчивый, а сейчас малодушный и струсивший, испугавшийся смерти он лежал на берегу лесной реки и смотрел в голубеющее небо, что виднелось между густых ветвей деревьев.
Это потом, когда народ из веси узнал, что Ольма сам ушел в лес, мимо проходящие охотники украдкой оставляли ему еду. А потом и выстроили шалаш. Вараш принес трут и огниво и собрал для Ольмы кучу хвороста к шалашу. Так и потянулась одинокая жизнь калеки на берегу лесной реки. Ольма утром отползал к реке, где лежал подолгу по пояс в воде, чтобы смыть испражнения. Потом полз обратно к шалашу, по дороге срывая свежей травы для подстилки. Иногда прибегал Ошай, приносил еду, приходила Томша…
Но лето прошло, ночи стали холоднее, Ольма каждую ночь трясся от холода и маленький костерок, который он разжигал Варашниным огнивом уже не спасал от холода и сырости. Но Ольме по-прежнему не хватало духа опустить лицо в воду и расстаться со своим жалким существованием. Однажды холодным утром, когда первый иней покрыл желтеющие стебли травы,Ольма ощутил внутри груди жгучую боль, как будто старой занозистой доской возили изнутри при каждом вдохе. Лающий кашель скрутил его тело в болезненном приступе. Откашлявшись и вытерев губы тыльной стороной ладони Ольма подумал: «Уже скоро».
Сползав к холодной воде, напишись и попытавшись спихнуть непослушное тело в воду, застудил руки и лицо. Заходясь кашлем и часто останавливаясь от боли в груди, уже за полдень добрался к своему шалашу. Теперь свистело не только в груди, но и в ушах. Время от времени проваливаясь куда-то в вязкую белесую пелену, Ольма выныривал из нее с каждым новым приступом болезненного кашля. Лицо пылало, глазам было жарко и тело била сильная дрожь. Попытка развести огонь ни к чему не привела, трясущиеся руки не могли удержать огниво. «Да и к чему?» - сквозь забытье подумал Ольма – «Скоро придет хозяйка и отведет к предкам…» В очередной раз открыв глаза и с трудом проталкивая обжигающий воздух в легкие он увидел ее. В рогатой кичке, в красной поневе она стояла перед ним и молча смотрела на жалкое тело с высохшими ногами. Он, приподнявшись на локтях, с надеждой смотрел на нее. Ее фигура колыхалась как будто вокруг была не осень с желтеющими листьями и высохшей травой, а жаркое лето струилось маревом от замерзшей земли, закручиваясь легким вихрем у ее ног. Склонила голову к плечу, тонко звякнув височным кольцом, протянула к нему руку ладонью вперед. Ольма подался к ней из последних сил, но в бессилии откинулся назад, сдался. «Не достоин», - тихо сказала богиня и, отвернувшись, медленно зашагала прочь, постепенно истаивая среди облетающих деревьев. А Ольма остался лежать на холодной земле, раскинув руки и глядя широко открытыми глазами всерое осеннее небо. С неба падали первые снежинки. Они медленно опускались на лицо калеки и не таяли. «Не нужен никому, даже смерти…» - это была последняя Ольмина мысль.
---------------------------
13 конкурсный рассказ
- Не было бы счастья -
Телефонный звонок прервал размышления Ирины Сергеевны.
- Здравствуйте. Это Яковлева беспокоит. Мне бы Светлану Петровну услышать.
- Ее нет. Позвоните ближе к концу рабочего дня.
«Действительно, куда подевалась коллега? Сказала, что с утра в суд заедет. До сих пор нет. Может, попутно какие-то свои, домашние проблемы решает? Кстати, знакомый голос. Похоже, Яковлева и вчера звонила, но тоже безрезультатно».
Ирина Сергеевна подготовила несколько срочных бумаг, сходила к старшему приставу, договорилась насчет машины на завтрашний день. Когда вернулась в кабинет, было без четверти шесть. Снова раздался телефонный звонок. Яковлева в очередной раз спросила, пришла ли Светлана Петровна.
- Ее нет. Что-то передать?
Лучше бы Ирина не спрашивала. Меньше знаешь – крепче спишь.
- Понимаете, мы никак не можем добиться исполнения решения суда. Полтора года назад сын развелся, ребенок остался с матерью. Долго ездили по судам. Недовольны решением - общаться с внучкой в присутствии бывшей снохи, но оспаривать не стали. Лишь бы видеть, как Настенька растет, знать, что она здорова.
- А почему Светлане Петровне исполнительный лист отдали? Она обычно другими делами занимается.
- Не знаю. Может, некому больше было. Я бумаги в декабре привезла. Пять месяцев прошло - с внучкой так и не виделись. Только перепиской занимаемся, вернее, я пишу, а пристав потом возмущается: «У меня и так дел полно, а вы опусы свои посылаете! Ждите тогда, через месяц отвечу». И опять тишина.
Ирина вздохнула.
- Я не могу обсуждать коллегу, но при наличии веских оснований пристава можно заменить.
- А пусть исполнительный лист вам передадут! Вы единственная, кто меня выслушал.
- Это начальство решает.
Яковлева, видимо, написала старшему приставу. Через неделю Светлана Петровна, к которой и раньше было много претензий, пришла из кабинета начальника злая и, ругая нелицеприятными выражениями должников, взыскателей и всю службу, написала заявление об увольнении. Перед тем, как покинуть рабочее место, она рвала и выбрасывала бумаги, в беспорядке лежавшие на столе.
Еще через какое-то время Ирине Сергеевне довелось познакомиться с Надеждой Степановной Яковлевой. Пристав пришла с обеда и увидела стоящую у стола Марины худенькую женщину.
- Я не уйду, пока не найдете исполнительный лист. Что за безобразие?! Человек при увольнении должен передать дела, а у вас непонятно, что творится.
Марина, работавшая в службе судебных приставов второй месяц, вяло перебирала картонные папки, переспрашивала у посетительницы то адрес проживания должника, то место работы.
Ирина подключилась к поискам, однако в тот день исполнительный лист и другие документы, накопившиеся за время общения Яковлевой со службой судебных приставов, так и не нашлись.
Взыскатель решительно направилась в кабинет старшего пристава, но у двери ее остановила секретарь, сказав, что Иван Николаевич уехал по делам и сегодня уже не вернется.
На прощание Яковлева пообещала обратиться в прокуратуру, если до конца недели дело не будет найдено.
Заново перебрав наутро папки, Ирина Сергеевна и Марина ничего не обнаружили и решили позвонить бывшей коллеге.
- Света, - обратилась Ирина Сергеевна, - вчера Яковлева приходила, а мы папку с исполнительным листом не можем найти. Где она?
- Ты что, считаешь, я с собой забрала?! Ищите, все должно быть.
Зря, что ли, Светлана пользовалась услугами стоматологической клиники, где трудилась бывшая сноха Яковлевой. Хоть какая-то выгода от ненормальной работы.
Закончив разговор, Ирина Сергеевна продолжила поиски и обнаружила на самом дне одного из ящиков стола исполнительный лист Надежды Степановны. Никаких других документов не было. Ни писем, о которых говорила взыскатель, ни постановлений о возбуждении исполнительного производства, ни подтверждений о вызове должника в отдел.
В следующий раз Яковлева приехала с документами, которые у нее были, и пошла к старшему приставу. Иван Николаевич был недавно назначен на должность. Он выслушал посетительницу и решил помочь. Набрав номер сотового телефона снохи Яковлевой Ларисы, Иван Николаевич представился и попытался объяснить, что решение суда обязательно для исполнения ответчиком.
Лариса прервала его вопросом:
- Почему вы мне звоните? Где мой пристав?
- Светлана Петровна уволилась, - сказал старший пристав, обратив почему-то внимание на слово «мой». Редко так должники приставов называют.
- Как я по телефону должна понять, что вы из службы судебных приставов, а не с улицы звоните? И вообще, дочки сейчас нет в городе. Она отдыхает и будет в конце лета.
- Как это, мать в городе, а ребенка нет?! Уверена, что она врет, - возмутилась Яковлева, которой было слышно, что говорит Лариса.
- Хорошо, назовите адрес, по которому находится девочка, мы пошлем поручение и проверим информацию.
- Она в Гаграх, адрес не помню. И вообще, где повестка?!
- Хорошо, пришлем вам повестку.
На прощание Яковлева сказала:
- Очень прошу, дайте нам опытного пристава. У меня сложилось впечатление, что я законы лучше знаю, чем ваша Светлана Петровна. А еще, если можно, дайте пристава - мужчину.
- Рад бы помочь, но в нашем отделе один мужчина - я. Не волнуйтесь, подберу вам хорошего пристава, возможно, уже сегодня.
Так дело оказалось у Ирины Сергеевны.
Повестка, направленная Ларисе по почте, вернулась назад с пометкой «по указанному адресу не проживает». Пристав обсудила это с Яковлевой.
- Неправда. Соседи сказали, что видели на днях выходящими из дома и сноху, и внучку. Жаль, не удалось встретиться. И в садик Настеньку редко водят.
Ирина Сергеевна решила позвонить Ларисе на работу. Начала с отдела кадров, представилась, настоятельно попросила, чтобы Лариса перезвонила. В ответ услышала, что сейчас никто не вмешивается в личную жизнь сотрудников - не советские времена.
- Я думаю, вряд ли понравится, если по коридорам вашей клиники будут ходить люди в форме и выяснять отношения с должниками. Откуда людям знать, что не у организации проблемы с законом, а у конкретного сотрудника?! Вы что, не заботитесь об имидже? Хорошо, я это вашему руководству сообщу.
Девушка после паузы стала сговорчивее.
- Ладно, мы передадим Ларисе. Она позвонит.
На следующий день Ирина Сергеевна дождалась звонка. Сначала должник утверждала, что никакой повестки ей не приносили, затем стала говорить, что ребенок часто болеет, сейчас в отъезде, а закончила тем, что заявила:
- Да эта бабушка за полгода ни разу не приехала. Она сама не хочет видеть внучку.
- Позвольте не поверить. Вы сейчас используете уловки, к которым прибегают должники в подобной ситуации. Что, все полгода девочка в отъезде?! А вы при этом в городе, даже отпуска не брали, я уточняла. Да вы в таком случае не занимаетесь воспитанием ребенка. И это будет веским основанием для суда, если отец захочет забрать девочку. Кроме того, каждый раз, когда ребенок в назначенное для встречи с родственниками время болеет, вы должны представлять в службу судебных приставов медицинскую справку, иначе вас можно привлечь к административной ответственности. Я не советую вам упираться. Говорите, где планируете встречу, а мы проверим.
После небольшой паузы Лариса сказала:
- Пусть домой к нам приезжает в четверг. Этот день в решении суда назван.
- Надеюсь, время не забыли? В восемнадцать часов.
В назначенный день без четверти шесть позвонила Надежда Степановна:
- Я на месте. Мне самой звонить по домофону или подождать? Вы подъедете?
- Уже выезжаю. Ждите. К назначенному времени должна успеть.
Однако когда пристав села в машину, позвонила Лариса и трагическим голосом сказала, что у ребенка жар. Она только вернулась с работы, узнала, вызвала врача. Справку предоставит позднее.
С тяжелым сердцем Ирина Сергеевна набрала номер сотового телефона бабушки Насти и сообщила новость.
- Разве это не издевательство?! – воскликнула женщина.
- Давайте немного подождем… до следующего четверга, - вздохнула пристав.
Через неделю Лариса заявила, что теперь сама болеет. Наверно, заразилась от дочери. Чуть позже позвонила Яковлева и радостным голосом сообщила:
- Вы знаете, застала сегодня внучку на прогулке в садике. Настенька сказала, что очень хочет, чтобы я пришла к ней в гости.
Ирина Сергеевна подумала, что встреча в детском саду может осложнить ситуацию. В решении суда оговорено время встречи и присутствие матери. Примерно около месяца пришлось ждать, когда закончатся мнимые болезни и прочие причины, по которым Яковлева не может увидеться с внучкой.
И вот, наконец, пристав и бабушка, договорившись о встрече, входят в подъезд дома и поднимаются на второй этаж.
В прихожей их встречает Лариса.
- Давайте составим акт, - говорит Ирина Сергеевна.- Надеюсь, претензий к нам нет?
- Нет, спасибо, - отвечает Надежда Степановна.
Внучки не видно. За закрытой дверью комнаты слышен мужской голос.
- Где ребенок? - спрашивает пристав. - А то ведь… по - разному бывает.
Она протягивает акт для подписи Ларисе. Женщина идет в соседнюю комнату, что-то тихонько говорит и выводит за руку Настю.
Девочка исподлобья смотрит на бабушку и громко говорит:
- Я не хочу видеть эту…
Вслед за девочкой появляется мужчина с видеокамерой, и Настя еще раз, глядя прямо в камеру, произносит:
- Я не хочу видеть эту…
На последнем слове она делает особый акцент, чтобы было понятно, что девочка не считает Яковлеву бабушкой, и опускает глаза.
- Настенька, что ты?! - говорит Яковлева и, догадавшись, добавляет почти шепотом. - Научили.
- Что значит «научили»?! – сразу бросается в бой бывшая сноха. - Вы разве не видите?! Полгода не ездили, она вас забыла, вы не нужны, у нас своя семья!
- Разве бы я не ездила, если бы пускали, - тихо произносит бабушка, и по щеке ее стекает непрошенная слеза.
- Давайте без скандалов, тем более при ребенке, - вмешивается пристав, обращаясь к Ларисе, и добавляет хмуро. - Ладно, общайтесь. Я пойду.
Потом бросает взгляд на бабушку:
- Звоните, если что.
По пути домой Ирина Сергеевна невольно размышляет о том, что у нее самой два сына. Как у них в жизни сложится, одному Богу известно…
Через три месяца пристав почти забыла об этой истории, как вдруг неожиданно у перекрестка встретила Яковлеву. Женщина, взяв за руку внучку, собиралась переходить дорогу.
- Здравствуйте,- сказала Ирина Сергеевна и, посмотрев на Настю, добавила,- рада за вас.
Яковлева остановилась и, предложив девочке купить в киоске книжку - раскраску, тихо сказала:
- Тогда, после вашего ухода, пообщаться нам с Настей так и не дали. Я отправилась домой. Ехала в метро и все твердила про себя: «Господи, за что?!» Когда переходила дорогу у дома, чуть под машину не попала. А через несколько дней нам с сыном позвонили из органа опеки и предложили забрать внучку.
Оказывается, в то время, когда Лариса выясняла, кто кого хочет и не хочет видеть, в кухне на плите стояла кастрюля с водой. Закипев, вода стала выплескиваться через край и залила огонь. Запах газа сначала не почувствовали, поскольку были заняты другим: ликовали, что расправились с надоедливой бабушкой, просматривали отснятый видеоматериал, хвалили девочку за отрепетированную фразу. Хвалили так долго, что Настенька почти поверила, что она молодец.
Потом мужчина с видеокамерой, сожитель Ларисы, которого Настеньке велели именовать исключительно «папой», решил покурить. Он зажег сигарету и направился в кухню. Мать девочки пошла следом…
- Только Настенька и уцелела. Видно, моими молитвами. Не подумайте, что я желала снохе зла. Просто… за все человеку воздается, - тихо сказала бабушка и грустно улыбнулась подошедшей с раскраской внучке.
- Пойдем, солнышко. Сейчас будем с папой обедать.
- А рисовать? - спросила Настя.
- И рисовать, - ответила бабушка.
Они пошли, взявшись за руки, а Ирина Сергеевна подумала, что жизнь – сложная штука. Не было бы счастья…
--------------------------------------
14 конкурсный рассказ
- Портрет литератора -
Как известно, три главных русских вопроса: «Кто виноват?», «Что делать?» и «Можно ли есть курицу руками?»
Образ героя этой зарисовки, по моей задумке, должен вызывать в памяти читателя четвёртый вопрос. И этот вопрос: «А судьи кто?» Попробуем разобраться, что же это за личность из нашего недавнего светлого прошлого – советский литератор.
Этот персонаж весьма неоднозначен, его нельзя сразу отнести к отрицательным. В юности он был блестящим молодым человеком, эрудированным и остроумным. Цитировал Бодлера на французском, слегка морщил свой красивый прямой нос при имени Хемингуэя, считая того зарвавшимся журналистишкой, зато очень ценил «Улисс» Джойса за то, что его никто не понимал. Вообще-то он и сам не понимал, но мог с видом знатока поддержать разговор о том, что использованный в романе литературный метод потока сознания не идёт ни в какое сравнение с соцреализмом. И уж конечно, Солженицыну, запрещённый властями роман «Архипелаг Гулаг» которого он прочёл в самиздатовских списках по ночам и плотно закрыв дверь, опасаясь доноса соседей по коммуналке, Солженицыну кудакак далеко до Грема Грина! Обсудить Грина и Джойса в эту холостяцкую комнатушку он часто приводил на ночь различных красивых и ухоженных женщин, и под утро они уходили, совершенно довольные своим новым знакомым. Друзья не без оснований завидовали ему, считая Дон Жуаном.
Сей персонаж, опередив многих, заполучил членский билет Союза писателей, издавтоненькую книжку стихов о родных берёзках и нелегком, но почётном труде ивановских ткачих, сплошь и рядом сравнивая их с рафаэлевскими мадоннами. Вообще-то, ни с одной ткачихой лично он знаком не был, а если бы и был, они бы явно друг другу не понравились. Всю свою творческую командировку в Иваново он просидел в номере гостиницы, распивая с соседом – уроженцем солнечной Грузии «Алазанскую долину» и закусывая её великолепным соседовым сулугуни. Вот сосед-то толк в ткачихах как раз знал: он в отличие от нашего героя не брезговал пройтись по местным пыльным улицам и заглянуть в грязноватый танцзал. Поэтому нашему герою часто приходилось уходить на ночь к своей тётушке, которая жила за городом и искренне восхищалась талантливым молодым племянником, начинающим поэтом, столичным жителем. Утром ткачиха спешила на фабрику, а племянничек возвращался в номер и снова принимался за «Алазанскую».
Выпить он вообще любил, даже очень, но не дешёвую «Столичную» или «Кубанскую», считая их напитками пролетариата, а пятизвёздочный коньячок и привезённый друзьями из загранпоездок «Мартини». Его самого в загранпоездки пока не посылали, что он втайне от всех тяжело переживал. Его первая книга стихов, которой он слегка стыдился, так и не была раскуплена, о переиздании речь не шла.
Кстати, он и сам не считал себя поэтом – скорее прозаиком, и уже много лет трудился над толстым романом, в котором глубоко прорабатывался основной конфликт столь нелюбимого им соцреализма – борьба хорошего с еще более лучшим. Но поскольку как может разрешиться такой конфликт, ему и самому было неясно, роман так и не был завершён.
А пока что он подвизался на литературном поприще, сочиняя рецензии и вступительные статьи к чужим сборникам рассказов и стихов и пописывая в «Литературную газету» пространные статьи об утрате обществом нравственных ценностей. Писал он их, развалившись за резным столом красного дерева, покуривая виргинский табак, попивая виски со льдом из хрустального бокала и время от времени поднимая глаза на экран видеомагнитофона, чтобы отследить очередной сюжетный поворот немецкого порнофильма.
Вы спросите, откуда взялись стол, видео, виски и сигареты «Мальборо» и куда же делась комната в коммуналке? Да наш герой давно уже улучшил свои жилищные и материальные условия, женившись на дочери высокопоставленного партийного чиновника от литературы. Тесть по-своему любил его, хотя и считал брак дочери мезальянсом, но ведь сердцу не прикажешь, не так ли? Главное, чтобы дочь была счастлива. Он по-отечески похлопывал зятя по плечу, спрашивал о творческих планах и, не дослушав ответ, удалялся к себе. Дочь опускала глаза и краснела от неловкости за супруга.
Повезло нашему герою, если у него всё было в порядке с пятым пунктом. Тогда он гордо именовал себя в статьях исконно русским человеком, дед которого ещё землю пахал,патриотом великой России. Хуже, если не повезло. Тогда он, вероятно, был членом Антисионистского комитета советской общественности и, преодолевая гадливость и именуя себя «честным евреем», подписывал статьи в «Правде» о коварных замыслах мирового сионизма типа «Фашизм под голубой звездой» или «В чьем кармане шарит рука Израиля?». Первыми в списке подписавших шли имена Народных артистов СССР Аркадия Райкина и Элины Быстрицкой, которых как раз в этом было бы жестоко упрекнуть: они находились у всех на виду и не могли отказаться от подобной «чести». Наш герой мог: мелкая сошка, нашлись бы и другие, но не посмел. Поэтому его имя тоже маячило в списке, но почти в самом конце.
Вообще его фамилия была до сих пор не на слуху, и это его бесконечно мучило. Онвсё больше пил, причем в одиночку, и не брезговал уже и водкой. Жена, чьим подкаблучником он давным-давно стал, его тихо презирала и ругала себя за романтические бредни загубленной молодости. Охламоны-дети тянули из него деньги, благо поток гонораров за рецензии и статьи не иссякал. Эти юные мажоры тоже любили выпить и развлечься и в отсутствии родителей устраивали в их прекрасно обставленной квартире сталинского дома в центре Москвы коллективные оргии с распитием отцовского виски, курением марихуаны и практическим освоением наиболее замысловатых поз Кама Сутры. На видео без конца крутилось порно и Майкл Джексон, сигаретный дым стоял хотьтопор вешай.
Подлинным спасением для нашего героя стало приглашение его на преподавательскую деятельность в Литературный институт. Деньги, конечно, небольшие, но это не беда. Главное – общественное признание его заслуг и возможность проявить себя на новом поприще в качестве педагога. Он приободрился, с энтузиазмом принялся за новое дело и даже на время расстался с рюмкой. На лекциях он блистал эрудицией, упиваясь вниманием аудитории и собственным красноречием. С удовольствием отвечал навопросы, в которых уже содержалось три четверти ответа, и бросал масляные взгляды на хорошеньких студенточек.
Впрочем, взгляды эти носили скорее платонический характер: у него уже лет 15 какне стоял – следствие сексуальной и алкогольной изношенности. Последняя отчаянная попытка реабилитироваться произошла, когда он в отсутствие жены (она была на даче Писательского союза в Переделкино) пригласил домой одну студентку-старшекурсницу обсудить её курсовую работу, посвященную Флоберу. Он плохо слушал, что говорила девушка, поил её коньяком и много говорил сам. Он усиленно *бал ей мозги Гремом Грином и Джойсом – старыми верными друзьями, не раз его выручавшими. Когда же дело дошло до дела, дела как такового не вышло. Он попытался свалить вину на неё, невнятно пробормотав: «Да вы перфекционистка, душечка». Девушка убежала в слезах, на ходу застёгивая кофточку, и больше на его лекциях не появлялась.
Сами лекции тоже стали приносить ему всё меньше удовлетворения. На последней парте всегда обязательно сидел какой-нибудь молодой козёл, будущий гений, который, смазывая всю картину, не следил вовсе за его словесными пассажами и наглым басовитым голосом задавал совершенно неуместные вопросы, в которых ставилось под удар то, что было для нашего героя свято: метод потока сознания и авторитет «Литературки». Причём таких козлов от лекции к лекции становилось всё больше.
Наш герой стал лютовать на семинарах и экзаменах, без разбору зарубая почти всё написанное студентами. Как правило, он вообще не дочитывал до конца, будучи уверен, что все эти молодые выскочки – махровые графоманы. Если бы к нему на зачет пришел сам Лев Толстой, он поставил бы тому «неуд» за плохое раскрытие образа Кутузова в курсовой работе «Война и мир».
Настоящим ударом стала для него смерть в 1980 году Владимира Высоцкого. Вернее, не сама смерть, конечно, – туда ему и дорога, хриплому пьянице, а то всенародное горе на похоронах Поэта, которое, сметая все барьеры и границы, смело окончательно и всё ещё остававшиеся чахлые духовные ценности нашего героя. И этот-то актёришка даже без звания заслуженного артиста, с нереализованными амбициями супермена, не член Союза писателей, сочинявший песни на трех аккордах о том, чего сам не испытал, – кумир миллионов, и эти реки слез и этот коллективный стон – это все о нём?! Где-то на задворках сознания маячила навязчивая, как тараканы, мысль: «Обо мне-то кто заплачет, когда я умру?»
И здесь героя моего
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим
Надолго… Навсегда.
А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»
----------------------------
8 (15) конкурсный рассказ
---------- Васька -
В нашем дворе жила кошка Васька. Красивое имя Василиса, еще котенком, ей досталось от старой бабки Клавдии, ныне покойной. Трехцветная: белые носочки на лапках, белый пушистый хвост с рыжей кисточкой, как будто в краску макнули, и пятнистая пушистая шубка: бело-рыжая с черными пятнами .Во дворе Ваську любили, но после смерти бабы Клавы, никто сиротку себе так и не забрал, и мы, всем домом, кормили ее и пускали в подъезд греться, долгими зимними ночами. Здесь у Васьки был свой уголок: теплая тряпка, выделенная кем-то из соседей, и две миски. Кошка жила здесь только зимой и в холодную и мокрую погоду, все остальное время, проводя на улице.
Возвращаясь домой со школы, я часто носил Ваське сосиски и котлеты из столовой, а по праздникам, на сэкономленные деньги, покупал ей пачку вискаса ,которую кошка тут же, с благодарностью, съедала. Забрать ее домой не разрешали родители. В двухкомнатной квартире я жил с родителями и двумя сестрами, и животным, как считала мама, было тут не место.
Мальчишек в нашем дворе было всего двое – я, да мой друг Колька, и мы частоходили играть в соседние дворы, а когда Колька болел, я проводил все свое свободное время с Васькой, никогда не отказывавшей мне в играх. Впрочем, кошка была любимицей всех детей, озорно играя и ласкаясь, она привлекала к себе внимание и завоевывала сердца даже суровых старшеклассников.
Тот день был морозным и солнечным. Я возвращался со школы, как обычно неся для Васьки котлету. Я долго искал любимицу, найдя ее только спустя минут двадцать возле мусорного бака. Здесь же валялись и ее миски.
Пару дней назад в нашем доме появились новые соседи, поселившиеся в квартире бабы Клавы. Кошка доверчиво крутилась рядом, с интересом наблюдая, как новые жильцы заносят вещи в некогда ее родную квартиру. Ее пару раз грубо отпихнули в сторону, чтобы не мешалась под ногами, а когда кошка кинулась в квартиру, так и вовсе вышвырнули из подъезда. Больше в подъезд Ваську не пускали, а ее кошачьи вещи просто выкинули на улицу.
Я протянул руку, чтобы погладить свою любимицу, а кошка, хоть и заурчала в ответ, но ко мне так и не приблизилась.
- Васенька! Ну чего ты? Я тебе котлетку принес. Кис-кис-кис! – я достал котлету и протянул ее кошке.
Всегда общительная и добродушная, Васька боязливо принюхалась и, урча,потянулась к котлете. Я не убирал руку, пока кошка не привыкла, и начал аккуратно гладить любимицу, говоря ласковые слова. Бока Васьки вздымались, когда она дышала, и под своей рукой я чувствовал шевеления. Кошка была беременная и совсем скоро должна была окотиться.
- Кто это тут у нас? Кошатник и его драная кошка? – раздалось над мои ухом. Я поднял голову и увидел сына нашей новой соседки, старшеклассника Максима. Высокий и крепкий, он навис надо мной и с интересом разглядывал меня и Ваську. Злые глаза с жадностью впивались, изучая меня с головы до ног.
- Она не драная, - попытался заступиться за Ваську я, загораживая ее собой, но Максим оказался проворнее. Он схватил кошку за задние лапы и поднял на уровень своих глаз, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Васька даже не пыталась сопротивляться, лишь жалобно замяукала.
- Отпусти ее! – я шагнул навстречу Максиму, еще не зная, что буду делать. Обидчик был выше меня почти на две головы, и я, никакой угрозы для него непредставлял.
- А то что? – с издевкой спросил он, продолжая удерживать Ваську . Кошка жалобно мяукала, и я, желая поскорее освободить ее любой ценой , замахнулся на Максима, чтобы ударить, но тот с силой оттолкнул меня в сторону. - Отпустить? – усмехнулся он – Да пожалуйста! Кто только сказал, что кошки всегда приземляются на задние лапы? Максим разжал пальцы и Васька упала на землю. Падая, кошка попыталась извернуться, то тяжелый живот перевешивал, не давая выровняться, и Васька смогла приземлитьсятолько на передние лапы, ударившись животом о землю. Кошка замерла и замяукала с большей силой, прижимая хвост и голову к земле. Понимая, что кошке плохо, я, почти со слезами, кинулся на Максима и пару раз умудрился ударить его. Но это только разозлило обидчика все сильней. Он усмехнулся и, схватив меня за подбородок, запрокинул мою голову, зло проговоривпрямо в лицо:
- Ты за это еще заплатишь, сопляк! С силой толкнув меня на землю, он сплюнул, и резко развернувшись, пошел прочь.
Васька истошно мяукала, а я нес свою любимицу туда, где, как мне казалось, было безопасно. У соседнего дома, в куче строительного мусора, я соорудил для нее настоящий домик, защищавший от дождя и ветра. Пожертвовав для кошки свой теплый свитер, дома совру что-нибудь о том, что оставил его в раздевалке и его украли, я принес Ваське ее миски. Кошка продолжала громко мяукать, а я, не зная,что делать, говорил ей ласковые слова, пытаясь успокоить.
Домой я вернулся уже под вечер, довольный и счастливый. Кошка привела четырех котят: двоих рыжих, одного черного и одного такого же пятнистого, как и сама Васька. В голове я уже неоднократно прокручивал все фразы, которыми, как мне казалось, мог уговорить родителей взять хотя бы одного котенка. Остальных, я мог бы раздать одноклассникам. Мои размышления прервал встревоженный голос мамы и зареванное лицо младшей сестры.
- Я понимаю, что тяжело растить сына без отца, но она должна на него повлиять! Кто из него вырастет? Я завтра же поговорю с ней! – ругалась мама. Как позже мне рассказала младшая сестренка, она стала свидетелем того, как наш новый сосед Максим, стрелял из «воздушки» и убил трех воробьев. Малышка испугалась и заплакала, а сосед, направив на нее свое «оружие» изобразил выстрел. Я попытался успокоить сестру, а сам с ужасом думал, что же теперь делать. Прошло больше месяца, а наш сосед вел себя тихо и миролюбиво. Я уже и думать забыл, про то, то произошло раньше. Котята открыли глаза, и Васька пару раз пыталась принести их к нашему дому, но я, на всякий случай, уносил их обратно. Забрать хотя бы одного, родители так и не разрешили, но я не терял надежды, ведь младшей сестренке разрешили завести рыбок. Но что такое рыбки по сравнению с веселым и озорным котенком?
Все шло хорошо, пока однажды утром, я не обнаружил одного котенка у подъезда. Маленький рыжий комочек лежал прямо у дверей в подъезд и уже оконечел. Я сужасом схватил его, не зная, что делать. Васька могла принести его и отправиться заостальными, но где остальные? Могла ли она его забыть? Со всех ног, я бросился к Васькином домику, прижимая к себе холодный комочек. На меня кошка не обращала никакого внимания и кормила котят, пока я не полез к ней, проверяя их количество.Васька недовольно дергала хвостом, пока я осматривал ее домик. Котят было трое.Расстроенный, я оставил мертвого котенка у мусорного бака и отправился в школу, решив, что обязательно похороню его после уроков. Весь день прошел в грустных мыслях. Уже выходя из школы, кто-то довольно грубо задел меня плечом, и, когда я обернулся, меня так же грубо прижали к стене.
- Ну что, сопляк? Ты думал, я забыл про тебя? – Максим смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. – Подарок тебя ждет.
Он отпустил меня, зло усмехаясь, и я бросился со всех ног прочь. Чувство тревоги не покидало меня, а когда я приблизился к Васькиному домику, оно только усилилось. Васька лежала на моем свитере и не шевелилась, а рядом с ней лежали два котенка: рыженький и черненький, и они, как и Васька не двигались. На ватных ногах я подошел к своей любимице и опустился на колени, надеясь, что они всего лишь спят. Но кошка не повернулась ко мне и не открыла глаз. Откуда-то сзади ко мне, ластясь, подбежал еще один котенок, тот, который был очень похож на Ваську. Малыш немного покрутился возле меня и полез до своей мамки, в поисках молока. Расталкивая других, он требовательно мяукал, но Васька лежала, не двигаясь, как и его братья. Я чувствовал, как по щекам текут слезы, и я знал, от кого был этот ужасный «подарок». Я взял маленький мяукающий комочек и спрятал его под куртку. Потерять последнее, что осталось от Васьки, я не мог. Отнеся малыша домой, я нашел какую-то коробку, чтобы похоронить свою любимицу. Переложив Ваську и ее мертвых котят на свой свитер, я отнес их на пустырь, где закопал, сделав небольшую могилку. Вечером дома был серьезный разговор, и родители решали, что же делать с моим маленьким, спасенным другом. Поддавшись на уговоры, мама все же разрешила оставить котенка, чему я был несказанно рад.
***
По окончании школы Максима осудили за жестокое обращение с животными и назначили наказание, в виде ареста на срок шесть месяцев. Как оказалось, то, что случилось с Васькой, было не единственным случаем. На прошлом месте жительства Максим неоднократно издевался над животными, будь они домашними или бездомными. Его мать неоднократно платила штрафы, Максима пару раз помещали в специальные учебно-воспитательные учреждения закрытого типа, но повлиять нанего никто не мог. После убийства Васьки, было еще три случая жестокого обращения с животными в нашем дворе. Сейчас, пока сын под арестом, мать Максима снова ищет новую квартиру.
---------------------------------
10 (16) конкурсный рассказ
Счастье в коробке
Вика готовила ужин, когда раздался звонок в дверь. Слегка удивившись (она никого не ждала), женщина посмотрела в глазок. На лестничной площадке стоял мальчик с картонной коробкой в руках.
- Здравствуйте, - пробормотал он, когда Вика открыла дверь.
- Ты кого-то ищешь? Или... - ее взгляд скользнул по коробке. - Хочешь что-то попросить?
- Нет, я наоборот... - мальчик смущенно переступил с ноги на ногу.
- Хочешь что-то продать? - Вика почему-то решила, что в коробке у него старые книги. - Мне ничего не нужно.
- Нет, я... - мальчик собрался с духом и наконец выпалил, - Тетя, возьмите щенка! Он хороший!
- Щенка? - удивилась Вика. - Нет, мне сейчас не до собак... Извини. Попробуй позвонить в другую квартиру.
- Я уже звонил, и не в одну, - мальчик тяжело вздохнул. - Я хотел взять его себе, но родители не разрешают.
- У меня болеет маленькая дочь, - отозвалась Вика.
- Он тоже маленький! - отчаянно крикнул мальчик. - Он не выживет на улице!
Женщина уже почти закрыла дверь квартиры, но, услышав это, остановилась. Ей вспомнились случайно услышанные вчера по телевизору слова: "Для животных человек — это Бог. Как мы просим помощи у Бога, так они просят помощи у человека".
Помедлив, Вика открыла дверь.
- Ну, заходи, показывай своего щенка, - сказала она.
Глаза мальчика радостно заблестели. Он вошел в прихожую, опустил коробку на пол и бережно вытащил из нее черного, похожего на овчарку, песика с белыми лапками.
- Я его нашел сегодня на улице, - мальчик погладил щенка и улыбнулся. – Смотрите какой хороший? Он принесет вам счастье!
Вика посмотрела на щенка и вздохнула, понимая, сколько с ним будет хлопот. А еще надо дать лекарство дочке и сделать ей лечебный компресс...
Щенок тявкнул, изо всех сил виляя коротеньким хвостиком, и принялся с любопытством обнюхивать все вокруг.
- Мама?.. - вдруг раздался голос из комнаты. Послышались приближающиеся шаги. - Мама, кто-то пришел? Это папа?
В прихожую вошла маленькая девочка в розовой пижамке. Вика повернулась к ней:
- Катюша, ты зачем встала? С температурой надо лежать в кроватке!
Но дочка не слушала ее – она смотрела на щенка.
- Ой, какой лапочка, - прошептала она восторженно. Медленно подошла к песику и, опустившись на корточки, принялась гладить его ладошкой. Щенок бешено завилял хвостом и лизнул ее в нос.
Личико девочки осветилось улыбкой. Вика тоже невольно улыбнулась - она давно не видела дочку такой счастливой. С тех пор, как год назад ушел от них отец, она почти все время была грустной и часто плакала.
- Так вы возьмете его? - с надеждой спросил мальчик.
- Конечно, - ответила Вика, как завороженная глядя на дочку. Щенок лизал ее щеки, а она заливалась веселым смехом.
- Спасибо вам. Я уже не знал, что и делать, - улыбнулся мальчик, с благодарностью глядя на Вику.
- Нет, - ответила женщина, переводя взгляд с дочки на мальчика, - это тебе спасибо!
---------------------------------
11(17)конкурсный рассказ
- Обиженная судьбой-
Она попала сюда вчера. Как называется это место, она не знала, но тут было тепло и два раза в день давали еду. Таких, как она, тут было ещё двадцать. Они были разные. Кто-то старше её, а кто-то младше. Кто-то постоянно ворчал и вспоминал свою вольную жизнь, а кто-то, наоборот, пытался уже тут устанавливать свои порядки. Ей было на это плевать. Это место было явно лучше улицы, где она прожила почти год, считая зиму. А пережитую зиму на улице стоит считать за десять лет, если не за двадцать. Здесь было тепло и кормили. Этого было достаточно, чтобы вообще не вспоминать свою «вольную жизнь». С остальными она держалась прохладно. Ни с кем не ругалась, но и не дружила тоже ни с кем. Она выбрала себе уютный уголок, который ещё никто себе не выбрал, устроилась тами наконец-то смогла заснуть. Заснуть так, как это можно сделать только в тепле и на сытый желудок. Заснуть так, как она уже даже не помнит, когда последний раз спала .
Что дальше будет, она не знала. Сколько будет длиться это время еды и тепла – неизвестно, поэтому она наслаждалась каждой секундой.
На второй день её куда-то повезли. Она пыталась вырваться и остаться. Но они были сильнее её. Они крепко схватили её с двух сторон и затолкали в машину. Там, куда её привезли, какой-то улыбчивый джентльмен, рассказывая ей о чём-то, неожиданно сделал ей укол. Потом она не помнила ничего, а когда очнулась, уже была снова в том тёплом месте, где кормили. Только очень тошнило, кружилась голова, и болело в низу живота. Но на душе было радостно. Всё-таки ещё один день в тепле и с едой – это то, что делает её благодарной своей судьбе. Есть не очень хотелось, но она ела, даже на ватных ногах, вставала и шла к еде. Никогда не знаешь, когда закончится это время, поэтому нужно есть сейчас.
Прошло уже много дней. А её продолжали кормить и никто не выгонял. Живот постепенно болеть перестал, головокружение прошло. Сегодня, также как однажды её, привезли новенькую. Новенькая озиралась по сторонам в ужасе и дрожала от страха. Когда подали еду, они с новенькой оказались рядом. «Не переживай, подруга, - сказала она новенькой, - здесь тепло и кормят два раза в день». Новенькая кивнула. После ужина новенькая расположилась рядом с ней. Остальных боялась и избегала. У них сложилось что-то типа дружбы. Если так можно назвать дружбу, конечно. Скорее, «взаимосочувствие». Но это уже что-то, когда больше ничего нет.
Прошло ещё сколько-то дней. Сколько – она не считала. Зачем считать, когда всё хорошо. По крайней мере, точно лучше, чем раньше. В один из дней новенькую куда-то увезли и больше не привозили. Она даже немного поскучала по своей диковатой и странненькой подружке. Но жизнь продолжалась. Здесь было также тепло и сытно, и у неё даже стали появляться мысли, что так может быть всегда… Она старалась об этом не думать, чтобы не обольщаться. Но иногда во сне ей снилось, что это навсегда.
Однако, «всегда» – слишком красивое слово. Прошло всего несколько дней после исчезновения новенькой, а они – те, кто сильнее всех в этом месте, снова заталкивают её в машину. На этот раз она вырывалась в два раза сильнее, вспоминая боль в животе, которая только недавно закончилась. Но ничего не помогло. Её снова куда-то везли. Но её привезли совсем в другое место. Здесь не было того ужасного настойчивого запаха. Тут было уютно и даже больше места, чем в привычном ей тёплом доме, где кормят. Её выпустили, и она забилась в самый дальний угол этого нового пространства. Вдруг она услышала движение где-то справа, обернувшись, увидела ту странненькую подружку, которая недавно исчезла. Подружка подмигнула ей. Прошло некоторое время, пока она осмелилась выйти из своего убежища. Никто за ней не охотился, подружка дремала на диване. Кроме них с подружкой, в доме были только трое тех, кто сильнее их. Таких, как они, больше здесь не было. Она стала обходить новое место, исследуя каждый уголок. Здесь было три комнаты, кухня, ванна и туалет. Здесь было тепло и гораздо тише, чем в её прошлом доме. Внезапно раздались шаги. Она прижалась к косяку. Но подружка махнула ей: «Пошли, есть дают!» И в этот момент она почувствовала запах еды. Вкусный, тонкий аромат. Это была совсем не та еда, которой их кормили раньше. Этот аромат защекотал нос. «Этот день даже лучше, чем вчера» - сладко подумалось ей. Прошло несколько лет. Она нашла своё счастье здесь. Её здесь любили, кормили и даже были к ней ласковы. В какой-то момент ей даже закрались в голову сомнения, что важнее –чтобы тебя кормили и были тепло, или чтобы к тебе были ласковы. Но тут у неё было и то, и другое, и она была по-настоящему счастлива. Жильцы тем временем менялись. Одни «сильные» уходили, другие приходили. Однажды в доме появилась женщина. Она была хорошей и ласковой, но она изменила всё в жизни нашей героини. С появлением этой женщины вскоре появилось ещё несколько таких же, как она и подружка. Их было двое, этих новых. Только она стала привыкать к их соседству, как родилось ещё четверо маленьких. Она относилась к этому философски. Ей теперь приходилось делить пространство с целой семьёй, но это её не пугало. Куда больше это расстроило её странноватую подругу. Та стала устраивать акции протеста, пытаться поговорить с «сильными», и как-то добиться возвращения всего на круги своя. Конечно, ничего нельзя вернуть обратно. Всё, чего та смогла добиться – это проблем со здоровьем на нервной почве и через несколько месяцев странноватая подруга скончалась. А она осталась жить. Жить – в этом слове состоял весь смысл её бытия. Жить, находя радости в каждой секунде, жить, благодаря каждый день за то, что живёшь.
Понеслись перемены. Вместе с новоявленной семьёй её перевезли в новое помещение. «Сильные» переехали с ними тоже. Сначала там было холодно, а когда становилось тепло, очень пахло угарным газом. Здесь было печное отопление. Из старого дома перевезли мебель, и она с любовью вдыхала запах шкафов, которые сохранили память о тех временах, когда было тепло, сытно и ласково, и когда никого не было лишнего, кроме её и подружки, и «сильных». Теперь стали кормить хуже, и реже, «сильным» было не до ласки, они постоянно решали свои бытовые проблемы. А семейка жила своей жизнью, периодически пытаясь дразниться и мешать жить свою уединённую жизнь нашей героине. Но она всё равно была счастлива. Вся эта жизнь была трудной, но она была лучше, чем жизнь на улице. Отец и мать из семейки, с которой она соседствовала, постоянно сидели у окна и мечтали об улице. Отец умудрялся договариваться с «сильными» и уходить на волю на какое-то время. Но ей это было непонятно. Всё, чего она хотела – это никогда не видеть больше этой «воли». Однако, наступили жёсткие времена. «Сильные» уезжали на несколько дней. И она вместе с семейкой оставалась в холодном не топленом доме и без еды. Дети начинали беситься, капризничать, вести себя странно, дёргать её. Она забивалась подальше и слушала пургу за окном. «Всё-таки, даже в холодном доме лучше, чем без дома» - думала она. И потом, «сильные» рано или поздно возвращались и привозили еду и растапливали печку, и через день семейка успокаивалась. Все пригревались и наслаждались жизнью. А потом случилось самое страшное. Семейка стала проситься на волю. «Сильные» раздобрились и открыли дверь. Ей меньше всего хотелось выходить куда-либо. Но почему-то именно её решили вывести на улицу. Она даже не успела посопротивляться, как оказалась на улице. От страха она дёрнулась в одну сторону, в другую, и вдруг почувствовала, что её кто-то держит и не пускает вернуться в дом. Она дёрнулась посильнее, вырвалась, подбежала к двери, но двери там нет. Т.е. раньше была дверь, а теперь нет. Или может быть она не туда побежала? Она стала метаться вправо-влево, пытаясь найти обратно вход. Но везде были стены. Паника просто накрыла её. Она оказалась там, где она меньше всего хотела оказаться – на улице. Пока она в панике металась, она ещё умудрилась запутаться в колючей проволоке, и теперь тело ныло от ссадин, и похоже даже был один перелом. Она опустилась на землю и решила, что пора умереть. Она думала о том, что в целом у неё была хорошая жизнь, счастливая. Она познала и сытость, и ласку, и тепло. Ей есть за что благодарить этот мир. Вдруг послышались шаги и голоса. Родные, любимые голоса тех, кто уже несколько лет заботился о ней. Её освободили из проволоки и на руках понесли в дом. Она ликовала. Жизнь! Жизнь продолжается! Она ещё поживёт!На следующий день её увезли в тепло, в другой дом, вылечили ей раны и перелом тоже вылечили.
Постепенно в новый тёплый дом перевезли и остальных. Но она теперь знала точно, что у неё теперь будет всё хорошо. Самое страшное позади! Потом ей пришлось ещё много всего пережить: Она вместе с семейкой почти год жила в доме с ещё десятью такими, как они. Потом они уехали от этих «десяти» и снова переехали в тёплый дом, но «сильные» больше не бросали их надолго, всегда было тепло и сытно. И больше никогда никто не предлагал ей оказаться на улице. Она прожила насыщенную большую счастливую жизнь и за каждый свой день она была благодарна. Вы знаете, о ком этот рассказ? О кошке, об уличной кошке. Обиженная ли она судьбой? Несомненно! Всю свою жизнь она была вынуждена подстраиваться под обстоятельства, принимать перемены и благодарить судьбу за малое. Но как многому может научиться каждый из нас у неё. У нас, у людей, гораздо больше возможностей и прав, но ценим ли мы их так, как ценила эта кошка просто возможность жить в доме.
----------------------------------
18 конкурсный рассказ
Встреча с мамой
В весенний безветренный день, когда солнце поднимается так высоко, как только может, земле кажется, что уже наступило лето, и жизнь во всех её проявлениях спешит и торопится навстречу своей судьбе. В один из таких дней на перрон из вагона вышла стройная молодая женщина. С её открытого лица не сходила тень виноватой улыбки, как будто она всё время извинялась перед окружающими за что-то. Оглядываясь по сторонам, она медленно двигалась к выходу с вокзала.
Неделю назад за сотни километров отсюда в городе, где она живёт и работает, ей повстречался старый знакомый.
-Анюта, маленькая! Ты? Нетрезвый пожилой мужчина схватил за рукав молодую женщину на улице.
-Дядя Толя? Вы как здесь?
-Проездом, маленькая, проездом, - раскрасневшееся лицо мужчины раздалось от широкой, но очень печальной улыбки. - А ты такая же красавица, как и твоя мать, царство ей небесное. Мужчина хотел было перекреститься, но женщина так резко одёрнула свою руку, что он остановился.
- А ты не знала? Вижу по лицу, что не знала. Уж пять лет. Да ты, маленькая, не того... Тебя никто не винит. Ведь ты ж у меня на глазах росла, я же всё знаю. На твоём месте и я бы уехал.
Выйдя с вокзала, женщина купила цветы и села в такси. Через пятнадцать минут машина подъехала к кладбищу.
"Чистенько вокруг всё, хорошо. Хорошо, что сегодня солнце. Так даже на душе радостно."
Большие густо посаженные деревья с уже распустившейся зеленью, в могучих кронах которых пели какие-то птицы, напоминали лес. И солнце, и птицы, и деревья, а также витиеватые оградки в их тени напомнили ей сказочный лес из детской сказки, из сказки с хорошим концом. На душе было светло. Чувство небольшого напряжения от ожидания встречи с чем-то неизвестным появилось ещё дома и не покидало её всю дорогу. Сейчас же оно стало томительным, и надо было скорее решиться войти в ограду кладбища, чтобы разрешиться от его бремени.
"На пригорке, возле речки сказал дядя Толя. Дальше, ещё дальше. Нет. Не то." Анна остановилась, прочитала ещё раз надпись.
"Действительно, могила, и имя, и даты. Всё-таки ты умерла..." Она закрыла глаза - на какое-то мгновенье перестали существовать и солнце, и деревья, и птицы - затем открыла. "Всё-таки ты умерла... Родные, похоже, присматривают за могилой -оградки нет, но всё аккуратно."
Оцепенение прошло. Аня убрала с могилы старые цветы и положила свои. "Что теперь?" Долгое время она стояла неподвижно рядом с могилой, не отводя взгляда с дат, выбитых на плите. Смотреть надо было на плиту, и стоять рядом. "Для этого ведь, наверное, приходят люди на кладбище." И недаром же она тряслась в дороге Бог весть откуда. "Наверное, я самая плохая дочь. Неужели? Надо бы, наверное, что-то сказать." - Мама, прости. "Так надо говорить, наверное. Наверное так все говорят. Может быть надо поговорить, что-то рассказать о себе?"
Анна вдруг осеклась, язык стал сухим. Разговор у Ани с мамой никогда не получался. Аня давно перестала делать попытки к этому. Со временем, если мама и интересовалась жизнью дочери, то получала в ответ только: "У меня всё хорошо." Сейчас же уже незачем и не перед кем было лицемерить или скрывать. Но вот именно быть открытой Аня и не умела. Не умела и боялась. Рассказывать же маловажные новости жизни - сейчас был не тот случай. Разжав склеившиеся губы, она прошептала:
-Мама, мне плохо.
Её лицо обдало жаром и подбородок задрожал.
-Мама, мне плохо.
К глазам её подкатились слёзы и в голосе появились надрывные нотки. -Мама, мне плохо, мне очень плохо.
Всё, что она не могла никому сказать за все эти годы комком в горле стало душить её, и она уже рыдая ревела:
-Мне некому рассказать, мама, мне вообще некому ничего рассказать. Я одна и пожаловаться некому, и помочь некому. Мама, помоги мне, если можешь. Если можешь... Меня никто не любит, мама. Почему меня никто не любит? Почему? Я что - хуже остальных? Почему ты меня не любила? Почему? Почему я этого не чувствовала, когда я была ребёнком? Почему, когда я уже выросла и осознавала, что все твои поступки - это забота обо мне и любовь, я её не чувствовала? Почему, когда ко мне теперь кто-нибудь хорошо отнесётся, я ему не верю. Я понимаю, что сами эти люди хорошие, но я им не верю. Почему я не верю, что меня вообще можно любить, мама?
Она стояла уже на коленях и плакала. И не была ей так близка мама за всю её жизнь, как в эту минуту.
-Спасибо, мама, что ты научила меня быть сильной, как ты. Спасибо тебе, мама, что ты меня научила быть красивой, как ты. Я всё могу. И готовить могу, и шить, и покрасить, и обои приклеить. И детей я очень люблю... Всех я люблю... Но, мама... Почему ты не научила меня любить саму себя? Солнце отыгрывало вечерними лучами в красках весны, ароматом которой была наполнена сырая прохлада. День подходил к концу, чтобы дать место заступить новому. По перрону к вагону шла стройная молодая женщина. С её открытого лица не сходила тень виноватой улыбки, как будто она извинялась перед прохожими за что-то.
---------------------------
19 конкурсный рассказ
Никому не нужный Ваня
- Тетя, давайте я вам что-то помогу?
Я обернулась и увидела рядом стоящего пацана. Не мальчика, не ребенка... Именно пацана, отроку лет шести, максимум семи.
Грязная затертая телогрейка на несколько размеров больше маленького щуплого тельца, такие я видела только в фильмах о войне, именно синего цвета, стеганные вдоль. Где можно было найти такую сейчас, ума приложить не могла. На ногах ботинки, когда-то черные, сейчас пыльно-серые, со стоптанными задниками и сбитыми носками. Явно с чужой ноги. Разница в три размера, не меньше. Под задранной или оборванной, сразу не успела разглядеть, штаниной, шнурки перекинуты через лодыжку, чтоб не спадали ботинки. Грязные маленькие руки, теребящие, то-ли от волнения, то-ли от энергии его переполнявшей, пуговицы на ватнике. Такое же как и одежда, грязное лицо с размазанной на нем грязью. Сквозь серый оттенок кожи, ярким пятном светятся синие, по-детски наивные, но с волчьей опаской глаза. Весь этот образ дополняла выступающая на передний план, из под огромного ватника, худоба.
Я безбожно опаздывала на встречу и первым желанием было отмахнуться, сунуть денег и побежать дальше, но я остановилась и зависла. Глядя на это маленькое щуплое создание с волчьим взглядом не достигающим своей макушкой мне даже пояса, я не могла двинуться дальше. Пауза затянулась. Он стоял, терпеливо дожидаясь ответа, с вызовом глядя мне в глаза снизу вверх. Чувство жалости подперло диафрагму перекрыв доступ кислорода. Пытаясь понять, что именно происходит в моем организме и догадываясь с какого места у меня потечет влага, я внимательно продолжала рассматривать этого волчонка. Я часто видела беспризорников, и всегда давала им деньги, но этот был другой, не такой как все. Наконец выдохнув, я нарушила тишину:
- А чем ты можешь мне помочь?
- Я могу все! - с вызовом практически прокричал мне в ответ этот маленький человек. - И продукты могу купить, и донести могу, и машину помыть и дома прибрать. Если надо починить могу что-нибудь молотком. Я умею молотком, честно, не смотрите, что я маленький, я умею!
Он кричал пытаясь убедить меня в своей силе. Его глаза горели ярким огнем, в голосе был вызов.
- Давай я тебе просто так дам денег? - я опустилась рядом с ним на корточки и взяла за пуговицу. При ближнем рассмотрении я увидела опухшие с краснотой веки от недавних слез и страх в глазах спрятанный за огнем. Было видно, как он боялся, что ему не поверят, не дадут возможность показать на что он способен. - Так, что? Сколько тебе надо.
Он сделал шаг назад и его глаза сузились в маленькую щелочку презрения.
- Я умею воровать, - гордо, но уже тихо сказал он. - Если б я захотел, мог бы и сам взять, большого ума не надо. Вон, у вас кошелек в сумке, на самом верху лежит, бери не хочу. Но мне чужого не надо. Я все умею, даже молотком.
Я машинально перевела взгляд на сумку и в очередной раз подтвердила, что я раззява. Сумка на распашку, кошелек действительно сверху.
Маленький серьезный человек понимая, что зря теряет со мной время, молча повернулся и собрался было отойти, но я почувствовав, что пуговица, которую я все еще машинально держала в руках, стала выскальзывать из пальцев, оторвалась от кошелька и вернула волчонка на место.
- Ты куда? Мы еще не договорили, - слезы царапающимися кошками блуждали по моему телу, но я усилием воли не давала им добраться до глаз. - Знаешь, мне действительно нужно кое-что.
Он пристально посмотрел на меня, как будто пытаясь понять из жалости или действительно. Я сделала максимально серьезный вид и перешла на деловой тон. Жалости в тоне не должно быть и близко, раскусит, поймет. А жалеть его нельзя, было видно сразу, не тот формат. Не попрошайка - одинокий волчонок, гордый и сильный, в свои шесть лет.
Я четко понимала, что встреча отложилась сама собой на неопределенный период, ну, и Бог с ней, успею.
- Так, что нужно делать? - по взрослому, серьезно, спросил он, скрестив на груди руки. Он успокоился, его не жалели, а нанимали на работу.
- Ну, во-первых, - я судорожно пыталась придумать, что же мне надо из того, что ему по силам. - Давай начнем с машины. Фары грязные, стекла. Сможешь почистить?
Я включила тон директора и с недоверием прищурила глаза.
- Если будешь халтурить, за работу не заплачу, - строго сказала я.
- Я не халтурю, - он сверкнул волчьими синими глазами.
- Где машина, пошли, - скомандовал он и я покорно, подчиняясь его тону, двинулась за ним, указывая путь.
Мы подошли к машине, человечек потребовал тряпку и без лишних слов сразу приступил к работе. Он старательно тер стекла грязной тряпкой не пропуская и миллиметра. Пыль двигалась, повторяя его движения, иногда взлетая вверх, затем опять примагниченная стеклом садилась обратно. Я молча наблюдала за процессом. Машина чище не становилась, но суть была не в этом.
- Мы кажется забыли договориться о цене, - я потрогала его за плечо отвлекая от работы. Он остановился, посмотрел на меня своим взрослым взглядом и вытер лоб грязной рукой, чем оставил на нем серый пыльный след.
- Сколько сочтешь, столько и дашь, - коротко, не церемонясь сказал он переходя на ты. Как на равных... И стал тереть машину дальше.
- А как тебя зовут?
- Ваня, - не поворачиваюсь буркнул в ответ.
Он отвечал сухо, коротко и по смыслу. Детского в нем не было ничего, кроме роста и размера одежды. Я внимательно наблюдала за этим маленьким человеком и чувствовала перед ним определенный страх смешивающийся с безграничным уважением.
- Скажи, - не унималась я. - А, что ты купишь на эти деньги, я надеюсь не сигареты?
Я скрестила на груди руки с видом учительницы и вонзила пристальный взгляд в его маленькую спину, дожидаясь ответа. Должен же быть подвох. Я каждый день встречала массу беспризорников на своем пути, и все из них убеждали меня, выпрашивая деньги, ничего не предлагая взамен, что они не курят и не пьют, а есть хотят. Я всегда давала, мне не жалко. Но потом я видела как они в подворотне, честно клявшиеся, пускали чинарик по кругу, удовлетворяя никотиновую зависимость. Не осуждала, не от хорошей жизни делали они так. Я просто видела это, не делая никаких выводов и когда просили опять...опять давала. Вдруг в этот раз на хлеб потратят. Но в этом малыше определенно было что-то другое. Серьезное, взрослое, болезненное.
Ваня остановился и не поворачиваясь ко мне тихо сказал:
- Я не курю... и не пью. Я, и не есть могу, если надо... неделю. У меня мама, - его голос дрогнул он запнулся и замолчал. Я медленно присела рядом с ним на корточки и повернула его за маленькие щуплые плечи к себе лицом. В его синих потупленных в пол не по-детски волчьих глазах стояли слезы.
- Твоя мама болеет? - тихо спросила я. Ваня молча утвердительно кивнул головой. По его прозрачным детским шекам текли такие же прозрачные слезы. И я поняла, что блуждающая скребущими кошками влага, все-таки нашла выход. Я почувствовала как по щеке стекла горячая слеза, а за ней еще и еще. Я обняла этого маленького волчонка и прижала к себе. Так обнявшись мы стояли минут пятнадцать не в силах остановить слезы. Прохожие с интересом смотрели на странную картину, но шли мимо. Я ревела от боли за этого ребенка, а он плакал от того, что с детства ему пришлось стать взрослым и сильным. Его никто никогда не жалел, а он и не позволял этого делать. В свои шесть лет он знал одно: "Если не он, то кто же"...
Мы выбросили грязную тряпку, я взяла его за руку и мы пошли в ближайшее кафе перекусить. Ваня насупившись остановился у входа привыкший к тому, что в такие места его просто не пускали, даже помочь... за кусок хлеба. Не потому что злые, потому, что так принято. Его гнали как бродячую собаку, палками. И сейчас он сжался, ожидая обычной развязки.
- Идем, не бойся. Я не дам тебя в обиду никому и никогда, - тихо сказала я и сжала маленькую холодную ручку. Он покорно пошел за мной как маленький шестилетний мальчик. Устал быть взрослым.
Мы говорили с ним до самого вечера. Время пролетело мгновенно. Ваня сразу уплетал за обе щеки булки с мясом, по модному именуемые гамбургерами, периодически с опаской глядя по сторонам, чтоб не забрали. Наевшись он расслабился и рассказал, что его отец погиб на работе. Давно. Как именно - он не знал. Был совсем маленький, всё, что помнил и то, было из рассказов матери. Когда отец погиб мама сильно заболела. Он слышал как говорили соседи между собой, что нервы не выдержали. Как называлась ее болезнь он не знал, помнил что в названии слово "сахар" было. Но зато название лекарств он выучил наизусть, а еще он очень хорошо помнил, что если их не принести, мама может умереть. Вот и ходил не в школу, а на "работу", каждый день, с утра и до ночи. Пока мама могла, она работала сама, и он ходил к соседскому мальчику учился грамоте, к школе готовился. А потом маме стало совсем плохо. В школу он так и не успел, пришлось идти на улицу просить... Но стержень который был в нем вероятно от рождения, просить не давал, вот и пытался "работать"... как мог... помогать... как умел. Даже к дяде Мише, соседу, пристал, чтоб молотком орудовать научил. Грамота осталась у соседского мальчика, а у Ванечки появился долг перед любимой мамой...
- Я очень люблю маму, - без доли наигранности, без детских нот, сказал он в завершение. - Я боюсь, вдруг она умрет, и я никому не буду нужен.
Тихо, сдерживая по-взрослому детские слезы, сказал он и замолчал.
Я достала деньги за еду, положила их на стол, взяла его за руку и потянула к выходу.
- Поехали знакомиться с твоей мамой, - я обняла его за плечи и прижала к себе. - И никогда не бойся, слышишь, что твоя мама умрет, понял?
Я посмотрела внимательно сверху на этого маленького одинокого волчонка.
- Мы вылечим твою маму, а кроме нее ты теперь нужен и мне. Так, что прорвемся.
Ваня потянул меня за руку вниз и я присела. Он молча подошел, обнял меня и положил голову на плечо. Взрослость в миг улетучилась, и возле меня оказался маленький, беззащитный, испуганный шестилетний мальчик выброшенный из жизни и уже успевший от нее устать.
- Спасибо, - сквозь слезы сказал он. Так по детски, с безоговорочной верой в мои слова. - Спасибо. А как тебя зовут?
- Василиса, - улыбнулась я. - Но для друзей - Вася. Так, что для тебя - Вася!...
P. S. 20 лет спустя.
- Ванька, что ты возишься так долго, мы опоздаем и должность директора такой крупной фирмы заберет кто-то другой, - крикнула я из коридора уже натягивая туфли.
- Мам,- пробубнил басом Ваня из спальни в ответ, где уже час подбирал галстук под костюм. - Скажи Васе, пусть не накручивает. Я уже официально директор - это всего лишь формальный банкет в честь этого....
---------------------------------
20 конкурсный рассказ
-Возмездие-
Мне кажется, что одна из самых больших удач в жизни человека — счастливое детство. Агата Кристи
-В глаза смотри, когда я с тобой разговариваю... Спрашиваю последний раз: Кто тебе синяк под глазом поставил? Молчишь тварь..? Я тебе покажу, как отцу не отвечать, недоносок...
Крепко сжатый кулак, тяжело опустился на макушку тринадцатилетнего сына, и тот, покачнувшись на худых, как у жеребенка ногах, упал на протертый вязаный ковер.
Из носа закапала кровь, и этот ковер, словно промокашка, впитывал в себя темные капли, не давая им расползаться и превращаться в лужу.
Высокий, рано полысевший мужчина не унимался. Казалось, что ему недостаточно было одного удара, и он, оскалившись в животной гримасе ненависти, продолжал осыпать лежащего на полу сына, мощными тумаками. Когда костяшки его пальцев побагровели, и кое где с них ободралась кожа, он изо всех сил нанес удар носком ботинка по ребрам подростка.
Звук, похожий на хруст подмороженной сосновой ветки в лесу, наконец вывел его из состояния необузданного бешенства, и мужчина замер на месте, испуганно выпятив на лежащего, блуждающие от алкоголя глаза.
Мальчик лежал неподвижно, с закрытыми глазами, не издавая ни звука. Одежда кое где разорвалась, и в этих местах проглядывала посиневшая от ударов, тонкая кожа.
Изо рта и из носа тонкими струйками сочилась кровь, и тщедушное подростковое тело, подрагивало, словно от слабых разрядов тока.
Ваню били не первый раз, но в этот раз все оказалось намного серьезней, чем раньше:
После первого же удара по голове, он потерял сознание, и может быть это было его счастье, так как его папаша, видимо не рассчитав силу, или просто не задумываясь о последствиях, отбил сыну почку и сломал несколько ребер, осколки которых серьезно поранили легкое.
Только через три месяца Ваня вернулся в школу. Отец был арестован, и его дальнейшая судьба осталась для его сына неизвестной.
Свою мать Ваня очень любил, хотя всякий раз, когда отец принимался его колошматить, она предпочитала запираться в своей комнатушке и тихо плакать, закрывая уши руками, что бы не слышать воплей мальчика. Его мать была слабой женщиной, худой и бледной, с веснущатым лицом и угловатой фигурой. Она работала продавщицей в гастрономе, и что бы хоть как то сводить концы с концами, иногда оставалась на вторую смену, и домой возвращалась поздним вечером. В такие дни, Ваня весь день мог проваляться на кушетке, грызя семечки и читая любимые книги. Чтение, было его единственным, и любимым занятием, и он "проглатывал" книгу за книгой, не обращая внимания на время. Если мать не задерживалась на работе, и приходила домой чуть раньше, то помогала сыну с домашними заданиями, а он, в свою очередь убирался в доме или мыл посуду.
После ареста отца, жизнь Вани понемногу налаживалась, и он уже не боялся возвращаться домой со школы, даже если он получил плохую отметку, или замечание в дневник.
Мать никогда не поднимала на него руку, хотя могла посмотреть на него таким взглядом, что Ваня предпочел бы, получить парочку тяжелых тумаков.
Так прошел год. Ване исполнилось четырнадцать, и он перешел в восьмой класс.
В первые дни сентября, в школе произошел сильный пожар, и старое здание полностью сгорело. Всех учеников распределили по другим школам, и Ваня попал в одну из школ, расположенную в получасе ходьбы от его дома.
В первый же день, после уроков, когда Ваня возвращался домой, к нему подошли двое ребят из его новой школы, и грубо толкнули в грудь, так что Ваня еле удержался на ногах.
Они обошли его вокруг, тщательно осматривая, словно прицениваясь к какому то залежалому товару. Первым заговорил тот, что был покрупнее:
-Привет, ублюдочек. Ты вроде не из нашего района? Я тебя не видел раньше...
Ваня опустил голову и проговорил:
-Я из той школы, которая сгорела в соседнем районе, вы наверное слышали, нас по разным школам распределили...
Здоровяк подошел вплотную к Ване, и схватил его за куртку:
-Толян ты слышал, оно умеет разговаривать? - Он резко дернул за ворот куртки, отойдя в сторону, одновременно подставив ногу. Ваня повалился на землю.
Здоровяк продолжал:
-Запомни, собака: Меня зовут Вова, а моего кента - Толик, и ты никогда больше не будешь с нами разговаривать, если мы тебя об этом не попросим, понял ублюдочек?
Ваня медленно поднялся на ноги:
-Понял, - тихо пробормотал он, отряхивая куртку и брюки от прилипшей мокрой травы.
-Выворачивай свои карманы, ублюдочек, - прорычал Толик, и достал из кармана маленький раскладной нож, - Надеюсь, что у тебя есть что нибудь для нас, потому что если нет, - он бросил злобный взгляд на товарища, - Я сделаю тебе бобо, - одновременно с этими словами, он ткнул Ваню острием ножа чуть пониже локтя. Острое лезвие без труда прокололо куртку, и больно впилось в чувствительное место.
От неожиданности Ваня вскрикнул, и отскочил назад, но споткнувшись о камень, свалился на землю.
Два друга громко засмеялись, тыкая указательными пальцами в сторону упавшего.
-Нет, Толян ну ты видел? Он даже на ногах не держится! Точно ублюдочек.
-Слушай Вован, - сквозь приступы смеха, произнес Толик, - Давай сегодня его отпустим, я не прочь, так каждый день веселиться.
-Сегодня давай отпустим, так и быть, - Вова, вдруг заговорщетски подмигнул другу: Сегодня отпустим, но завтра, - он исподлобья взглянул на Ваню, - Принесешь бабки... Понял, ублюдочек?
-У меня нет денег, - пробормотал Ваня, и опустил глаза.
-Вован, ты слыхал, оно чего то сказало, или мне показалось?
-Я думаю, что тебе показалось, иначе он знает, что с ним будет, - друзья снова расхохотались...
-Завтра, - Толик сложил нож, и положил в карман, - Принесешь пятьдесят баксов, и тогда.., -он по дружески потрепал Ваню по щеке, - Мы будем твоими друзьями.
-Лучшими, - добавил с усмешкой Вован.
Толик полез в карман, и, достав пачку сигарет, протянул ее другу. Потом снова взглянул на Ваню:
-А ты че, ублюдочек, еще не свалил? А ну пошел отсюда, собака...
Ваня неплохо учился, и учителя в старой школе, считали его довольно способным учеником. Ему, правда, немного недоставало усидчивости, но благодаря старательности он все же "вытягивал" хорошие оценки.
Он не был первым учеником в классе, но был далеко не последним. Можно даже сказать, что он был в первой пятерке по успеваемости. Единственное, в чем он отставал, это физкультура.
Не то что бы он не любил уроки физкультуры, но спорт давался ему с большим трудом, из за его, от рождения слабого здоровья. Конечно, его отцу не нравилось, что его сын растет
" нюней", и будучи человеком агрессивным, и физически довольно сильным, решил с помощью побоев, сделать из сына мужчину.
Дня не проходило без побоев. Отец приходил с работы, "опрокидывал " пару стопок, и начинал свое жесткое воспитание настоящего мужчины. Но шло время, а результатов это воспитание не давало. Побои становились все сильнее и сильнее, и Ваня просто возненавидел своего отца, и желал его смерти.
Поэтому, когда тиран исчез из его жизни, Ваня успокоился, и уже был уверен, что худшие годы его жизни позади. Вскоре он на своей "шкуре" убедился, что он слишком рано радовался...
Три года Ваня собирал деньги, мечтая приобрести игровую приставку плейстейшн. Каждую копейку, которую ему удавалось сэкономить, он аккуратно складывал в стеклянную банку, обмотанную изолентой, что бы лишний раз не поддаваться искушению, достать деньги.
Сколько раз он отказывал себе в покупке мороженного. Сколько раз проходил мимо красочных афиш кинотеатров, и видеопроката...
У него была цель, и его банка, уже совсем не звенела мелочью, потому что была заполнена до самых краев.
Когда Ваня вскрыл банку, и подсчитал накопленные деньги, его глаза вдруг стали хуже видеть, и все вокруг стало расплывчатым, а вся его комната словно заходила ходуном, теряя четкие очертания. Теплые струйки медленно проползли по щекам мальчика, и легонько коснувшись опущенных уголков рта, сорвались, и соленым моросящим дождем, ринулись вниз...
На следующий день пятьдесят долларов мелочью, перекочевали из карманов Вани, в сложенные ладони Вовы... Места для всей мелочи не хватило, и несколько монет упали на землю, к ногам Вани. Он наклонился, что бы поднять деньги, но тут же почувствовал сильный удар в скулу, от которого помутилось в глазах.
-Ты что, мои деньги решил себе присвоить, ублюдочек? - Вова стоял, улыбаясь белозубой улыбкой, искоса поглядывая на своего друга,- Ты видел, Толян? Эта собачонка, пытается свистнуть наши деньги...
-А ну, сволочь, давай сюда, - Толян двумя руками, оттянул карман джинсов, презрительно глядя на Ваню, - Все кидай сюда, до последнего цента, тебе придется к этому привыкнуть, ублюдочек.
Когда все до последнего цента, перекочевало в карманы двух друзей, Вова снова потрепал Ваню по щеке и сказал:
-Молодец парень, теперь мы друзья. Если тебя кто обидит, можешь обращаться к нам, правильно я говорю Толян? А теперь вали отсюда, пока мы не передумали.
Следующая неделя прошла спокойно. Ваня ходил в новую школу, привыкал к новым учителям, и к новым порядкам. Все казалось бы улаживается, и жизнь постепенно входит в новое русло.
Ребята в классе, не проявляли к новичку никакого интереса, и Ваню это вполне устраивало.
Он был довольно замкнутым, и сам никогда не шел первым на контакт с детьми его возраста.
Несколько раз он встречал в коридоре Вову и Толяна, но те презрительно сплюнув в его сторону, проходили мимо.
Через несколько недель, как только Ваня вышел из школы после последнего звонка, к нему снова подошли два приятеля.
-Давненько мы с тобой не общались, - злобно прорычал Толян, и больно потянул Ваню за ухо.
Вдруг Вова неожиданно отстранил руку своего товарища от Ваниного уха, и мило улыбаясь, произнес:
-Видишь, я честно тебя защищаю, поэтому пришло время платить долги.
Понимаешь, прошло уже несколько недель, и мы давно растратили все деньги, которые ты нам отдал за нашу охрану. Я подсчитал, что с процентами, ты нам должен семьдесят баксов.
Я, не буду на тебя слишком сильно давить, и разрешу тебе отдать наши деньги в начале следующей недели...- Вова выдержал многозначительную паузу, и спросил, обращаясь к Толяну:
-Ведь правда, Толик? Мы классные ребята, и все понимаем. Мы не будем тебя обижать, и другим не дадим, - он бережно положил руку на плечо Вани, и легонько потрепал, потом спросил:
-Вот скажи, брат, только честно, тебя кто нибудь обижал?
-Нет, не обижал, - признался Ваня, внимательно изучая свои ботинки.
-Ну, вот видишь, я же говорил тебе, что если ты нам будешь платить, то тебя никто не будет обижать. Ну ладно, хватит разговоров, не барышни на базаре, - тон его резко переменился,
-Вобщем так: У тебя есть время до понедельника. Принесешь семьдесят баксов, мы останемся твоими друзьями, понял?
-Понял, тихо произнес Ваня, - он уже подсчитывал в уме, сколько у него останется денег в его стеклянной банке.
В понедельник после уроков, они встретились возле школы, и Ваня отсчитал мелочью семьдесят долларов, которые быстро исчезли в глубоких карманах Вована.
-Отлично, молодец пацан, - похвалил Ваню Толян, и по отечески похлопал его по плечу. Пока парень, увидимся в школе.
С первых дней в новом классе, Ваня обратил внимание на одну девочку, сидевшую за первой партой, и казавшейся такой далекой и загадочной, что он сразу в нее влюбился, и украдкой изредка поглядывал на нее во время уроков. Она же, казалось вовсе не замечает его присутствия, и всячески игнорирует. Ваня вобщем то, ни на что не надеялся, так как эта девочка с короткой стрижкой, и большими зелеными глазами, была всегда в центре внимания всех ребят ее класса, и даже старшеклассники пытались с ней заигрывать. Ваня видел, что каждый день после уроков, какой нибудь старшеклассник, хватал ее портфель, и с горделивым видом провожал девчонку домой.
Несколько раз он замечал, что Вован и Толян, сопровождают ее по асфальтовой узкой дорожке, ведущей за ворота школы. Они тогда о чем то весело болтали, и ни на кого не обращали внимания. Легкая досада тогда кольнула его маленькое сердце.
Прошел еще месяц, и Ваня начал замечать, что его одноклассники всячески избегают общения с ним. Ваня не мог понять почему. Ведь он не сделал ничего плохого никому и никогда. Да, он был необщителен, и неразговорчив, но всегда помогал с уроками, если его кто либо просил о помощи. Ваня знал, что конечно он далеко не красавец, и не атлетического сложения, но совсем не уродлив, и выглядит не хуже других. Он не понимал, почему к нему вдруг стали все прохладно относиться, пока однажды не подслушал случайно разговор двух ребят, прямо в школьной уборной.
Они зашли в туалет на большой перемене, что бы покурить и поболтать, не заметив закрытой кабинки в самом углу уборной. Ваня сразу узнал говоривших-это были ребята из его класса.
-Все знают, что его мать шлюха, а отец в тюрьме, вся школа знает, - бросил один из ребят, закашлявшись после непривычно глубокой затяжки.
-А мне пофигу на него и на его мать, он мне чего, друг или брат?
-Да я то же вроде не братался с этим неудачником, просто неприятно, что этот козел, учится с нами в одном классе, противно просто, понимаешь?
-Ну еще бы, как не понять. Вован из параллельного класса, все про него знает. Он говорит, что сам с его мамашей спал - она в гастрономе продавщицей работает, ну он ее там и зацепил.
-Во дает, вот это мужик, я понимаю, - и в его голосе послышались нотки зависти и уважения.
-Так это еще не все. Вован говорит, что она просила его друга привести, что бы втроем... понял? Так он кента своего в следующий раз возьмет - Толяна...
-Во блин дают... Мне бы так подфартило, - голос дрогнул в завистливом смятении, и умолк.
Когда оба курильщика вышли из уборной, Ваня еще долго сидел за запертой дверью туалета, и именно в тот момент, его подростковая ранимая душа дала первую трещину...
На следующий день, Ваня как обычно пришел в школу, и уселся на свое место.
Он не сразу обратил внимание, на выцарапанную надпись посередине парты.
Но когда он, наконец, заметил ее, его чуть не вывернуло наизнанку. Приступ тошноты подкатил к горлу, свинцовым шаром, и застрял там, мешая вдохнуть. Жаркая волна стыда и беспомощности поднялась от низа живота к лицу, и залила его ярким алым пламенем.
Казалось, что уши его горят в огне, и вот вот начнут плавиться как воск, капая горячими каплями на пол. И Ваня понял, что он хочет этого. Он хочет в эту минуту расплавиться как свеча, исчезнуть навечно, погибнуть в этом пламени, и забыть обо всем.
На парте ясно выделялась надпись: "Сын шлюхи и убийцы, ты позор для нашего класса, убирайся вон, мы тебя не хотим "
Ваня сидел, дрожа всем телом, не в силах оторвать глаз от этой страшной надписи, а вокруг стояли его одноклассники, и смеялись, показывая на него пальцем.
Вдруг, чья- то легкая рука, коснулась его плеча. Ваня резко обернулся, и оторопело взглянул в большие зеленые глаза, внимательно смотревшие на него. Они были так близко, что ему на секунду показалось, что длинные черные ресницы, это крылья бабочки махаона, в любой момент способные вспорхнуть и исчезнуть среди полевых цветов.
-Не обращай на них внимание, - тихо проговорила она, легким движением руки закинув короткие волосы себе за уши, - Они еще дети, просто злые дети, и ничего не понимают. Пойдем со мной, - она взяла его за руку и легко увлекла за собой.
Они вышли из класса, прошли по коридорам школы, и вышли на улицу.
Свежий осенний ветерок немного привел Ваню в чувства, и он наконец вышел из оцепенения.
-Это все ложь,- дрожащим голосом прохрипел он, - Я знаю это ложь...
По его щекам катились слезы, но Ваня не замечал их. Ему было все равно...
-Я знаю, что это ложь, - сказала она грустно, - Такое часто бывает у подростков. Они глупы и невежественны, - она подняла свои тяжелые ресницы и взглянула на Ваню:
-Ты мне всегда нравился Иван, с первого дня. Я сразу почувствовала в тебе что то, что сама не могу объяснить.
Ваня остановился как вкопанный, и волна надежды окатила его с ног до головы, вызвав легкую дрожь во всем теле.
-Как я счастлив, - подумал он,- Она тоже любит меня, а на остальное плевать. Плевать на этих малолетних идиотов, непонимающих ничего в жизни. Нет, они не смогут вывести меня из себя, и сделать из меня неудачника, я им не позволю.
Они взялись за руки, и пошли в небольшую рощицу, находившуюся прямо рядом со школой. Там иногда собирались старшеклассники, что бы покурить косячку, или выпить пивка на большой перемене. Но сейчас там никого не было, и деревянные треснутые скамеки, словно манили их в свои обьятия. Ваня сел на обшарпанную потрескавшуюся скамейку. Он уже успокоился и перестал дрожать. Она любила его, а все остальное уже не важно. Все остальное это всего лишь суета.
Она села ему на колени, и нежно обняла за шею.
-Поцелуй меня, - вдруг неожиданно проговорила она, и с силой прижала его губы к своим...
-Вы чего, в любовничков играете?- Неожиданно раздался знакомый грубый голос.
Ваня вздрогнул, и оцепенел от ужаса: Он не заметил, как вокруг скамейки собралась толпа его одноклассников, а совсем рядом стояли Вован и Толян, ехидно ухмыляясь.
-Вы чего так долго? Меня чуть не стошнило! - сказала она, резко высвободившись из Ваниных обьятий, - Для вас это цирк, а мне с этим уродом целоваться в этом вонючем парке, ради вашей забавы, - она презрительно бросила взгляд, на ничего не понимающего Ваню:
-Ну ты и придурок, - захихикала она, опершись в свои бедра обеими руками, - Ты че, и взаправду поверил, что я в тебя влюбилась? Ты точно козел, отморозок конченный...
А все смотрели на Ваню, и смеялись, указывая на него пальцем. Смотрели и смеялись... Долго смеялись... Потом прозвенел звонок...
На следующий день Ваня принес в школу обрез, с тремя коробками патронов. Он их пересчитал еще вчера вечером, когда залез на андресоль в коридоре, и достал оттуда пыльный, провонявший плесенью мешок. Много лет назад его отец, где то достал обрез, со множеством патронов к нему, и спрятал на анресоли не зная, что Ваня тайком наблюдает за ним, из за приоткрытой двери своей комнаты.
Вчера вечером Ваня окуратно развернул мешок, и вытащил оттуда промасленное оружие.
Как здорово он почувствовал себя в тот момент. Какая легкость вдруг охватила все его чувства, и он перестал сомневаться. Ваня много читал, наверное, даже слишком много, для подростка его возраста. Он любил книги про войну. Он знал, что такое война из книг.
Именно из книг Ваня научился, конечно теоретически, как заряжать ИЖ-26Е 12-го калибра, как целиться и как стрелять.
Он бережно взял в руки ружье, и протер его бархатной тряпочкой. Он двигался медленно, неспеша, аккуратно протирая от загустевшего масла каждую деталь, каждый винтик, каждую выпуклость этого красивого оружия. Ваня что то тихо насвистывал себе под нос, и улыбался загадочной улыбкой, словно ему было известно что то, о чем никто и не подозревает...
Он долго и старательно обтирал надежную сталь ружья, тихонько насвистывая только ему знакомую мелодию.
Мать свою, он убил сразу, как только она уснула.
Он зашел в ее комнату, и прикрыл за собой дверь. Она лежала на непомерно широкой кровати, такая худая и бледная. Даже во сне ее лицо выражало озабоченность, и какую то порочную покорность. Ее руки лежали на груди, а пальцы переплетены, словно она была заранее готова к похоронам, и оставалось только вставить горящую свечу между ее тонкими пальцами.
Ваня подошел, положил ей подушку на лицо, приставил вплотную короткое дуло обреза, и нажал на один из спусковых крючков.
Звука, Ваня почти не услышал, хотя знал, что обрез должен стрелять громко. Видимо подушка, сильно приглушила грохот выстрела, и это порадовало Ваню, так как он понимал, что громкий выстрел может разбудить соседей, и они вызовут милицию. Но все прошло удачно, и Ваня улыбнулся самому себе, словно гордясь проделанной работой.
Тело матери не шелохнулось, и не изменило положения, только лежащая на лице подушка, с некогда снежно белой открахмаленной наволочкой, с каждой секундой становилась все красней, и красней.
Ваня пришел в школу первым, и зайдя в класс, сразу спрятал ствол, между двумя стилажами, у задней стенки класса.
Перед самым уроком он вышел в коридор, и нашел там Толяна и Вована, которые как всегда были вместе, и как всегда над чем то хихикали.
-У меня для вас есть сюрприз, - тихо сказал Ваня, похлопывая себя по оттопыренному карману брюк. Пойдемте со мной, я вам это в классе отдам, - проговорил он, и, не ожидая ответа, побрел по коридору.
-Оба на, во дает пацан, ты видал Толян? Че это с ним, смурной весь, какой то?
-А тебе чего? Усыновить его хочешь? Ты же почти как его папаша уже, - им шутка понравилась, и они дружно загоготали.
До начала урока оставалось пара минут, и весь класс, уже сидел за своими партами, когда вошли Ваня, а за ним Толик и Вова. Все вытаращились на эту процессию, ничего не понимая.
Толик пожал плечами. Вован ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска.
-Сейчас увидите сюрприз, - сказал Ваня, - Сядьте вот туда, за свободную парту, обещаю, вам это понравится.
Ваня прошел в конец класса и подошел к стилажу. Все сидели, и внимательно следили за каждым его движением, словно за фокусником на сцене. Никто ничего не понимал.
Ваня медленно достал сверток и развернул...
-Вот черт! - Выкрикнул Вован, уставившись в черную бездну обреза, - Не...
Выстрелом ему снесло пол головы. Туловище еще секунду продолжало сидеть, потом медленно завалилось набок и упало на колени Толяну, лицо которого превратилось в маску, яркую, красную маску. В тех местах, куда не попала кровь его друга, бледная кожа, напоминала след от стирательной резинки, на лице краснощекого клоуна.
-М...м... ма... ма, - только и смог проговорить Толик, и в его груди образовалась огромная дыра, размером с кулак, а окно, находящееся за ним разлетелось вдребезги, и окровавленные осколки стекол попадали вниз. Толик медленно склонил голову, и посмотрел на дыру. Через секунду он уже лежал на трупе своего друга.
Класс взорвался воплем двадцати человек. Кричали все. Они кричали, не двигаясь с места, скованные ужасом и неверием того, что произошло. Кто то звал свою маму, кто то отца, одна девочка, почему-то звала бабушку, уставившись немигающим взором в какую то точку на стене.
В дверь класса ворвался учитель физкультуры, которого Ваня очень уважал за то, что тот никогда не позволял себе ни над кем смеяться, даже если у того ничего не получалось.
-Ваня, брось, - успел выкрикнуть тот, и пуля 12-го калибра, затолкнула его слова обратно ему в рот. Нижняя челюсть, его любимого учителя, приземлилась на учительский стол. Ваня посмотрел на нее, и вспомнил, сколько раз этой самой челюстью, учитель физкультуры терпеливо объяснял Ване, как важно уметь подтягиваться на турнике, и делать подъем с переворотом...
В течении следующих десяти минут Ваня методично уничтожал весь свой класс.
Еще вчера, такие циничные и всезнающие снобы, сейчас валились один на другого, не имея возможности даже что либо сказать, или возразить этому наглому неудачнику и сыну шлюхи.
У них было свое оружие, а у него - свое. Теперь весь его класс превратился в поле битвы, в кровавое месиво, и из всего класса остался лишь он один. Ваня перестал стрелять, и опустил обрез. Прошелся между рядами парт, переступая через трупы своих одноклассников, пока не нашел ее...
Она смотрела на него немигающими зелеными глазами, но ему почудилось вдруг, так ясно, так отчетливо, что эти глаза, похожие раньше на зеленые луга нескошенной травы, или на отражение леса в горном озере, теперь напоминали ему плесень на куске черствого хлеба, внутри которого копошатся маленькие черви.
Ваня усмехнулся такому видению, снова начал насвистывать какую то мелодию, сел за свою парту, вставил обрезанный ствол себе в рот, и нажал на спусковой крючок.
-------------------------------
21 конкурсный рассказ
-Ну как, сдала?-
Каждый год в январе месяце для многих молодых людей наступает очень неприятное время, тогда на лбу их пролегают морщины, взгляд становится отрешенным, хмурым и порой едва заметная дрожь пронзает тело, и, общаясь между собой, они в основном говорят только на одну тему. О прошедшем или предстоящем экзамене.
– Ну как, сдала? – спросил черноволосый парень вышедшую из аудитории девушку.
Первокурсница Юленька, жизнерадостное воздушное создание, впервые с начала семестра надула губы. Получив все зачёты автоматом, она не особо-то и готовилась: практику решала превосходно, и, прочитав два раза теорию, решила, что всё знает. Но сидя около преподавателя на экзамене, переволновалась: нерусские закорючки то прятались в памяти, то обрушивались лавиной, никак не желая строиться в правильную последовательность.
– Нет, – сморщилась девушка, и расстроенная пошла сквозь ребят к гардеробу.
Вот так и Юленька сменила привычную улыбку на прямую полоску, а брови сдвинула к переносице, намечая две вертикальные морщинки. Она побродила по гипермаркету, послонялась по парку, и, наконец, собравшись с духом, пошла домой.
Подходя к жёлтому пятиэтажному дому, девушка ещё находилась в подавленном состоянии, и не сразу заметила у подъезда пожилого мужчину.
– Здравствуй, Юлия.
Она подняла голову и немного смутилась. А ведь раньше он называл её Юленька, как и все. Будто ей указывали, что она выросла.
– Здравствуйте, Тимофей Павлович.
– Как экзамен?
На секунду Юленька удивилась, но потом вспомнила, что он работает в её институте – наверное, случайно слышал.
– Плохо, провалила. – И полезла в сумку за ключами, отводя взгляд. Она не хотела видеть сочувствие, грусть, не хотела никого расстраивать.
– Ну, ничего, – сказал он, доставая из кармана пальто магнитный ключ. – Пересдашь.
Мужчина открыл перед нею дверь, пропуская вперёд.
– Да, наверное… – задумчиво проговорила девушка.
Войдя в лифт, они нажали на свои кнопки. Юленька смотрела в пол, а глаза мужчины, светясь добрым участием, были направлены на неё.
– Я хоть по механике, но и математику знаю. Хочешь, помогу?
– Не, я сама, – девушка подняла голову. На дяде Тиме, как она называла его в детстве, были старые ботинки, изношенное пальто, и брюки с поперечными полосками, из-за которых она сразу вообразила спартанскую обстановку дома и старый возможно единственный стул, на спинку которого он вешает штаны. Ей стало так его жалко (все знали, что он живёт совсем один), и она добавила, улыбнувшись: – Спасибо.
– Но, если понадобится помощь, заходи. После пяти я всегда дома.
Юленька добросовестно вызубрила весь материал, но как ни старалась, постичь теорию так и не смогла. Поэтому на второй день, еле дождавшись семнадцати часов, она набросила кофту и, крикнув родителям «Я заниматься к дяде Тиме», вышла из квартиры.
Перед дверью преподавателя девушка замялась. Вдруг, он за деньги предлагал помочь? Нет, – помотала она головой и позвонила.
– Здравствуйте, Тимофей Павлович. Вы сказали, что если я не смогу, я конечно всё выучила, но не всё понимаю – тараторила она, когда показался пожилой мужчина в старых трико и футболке.
– Заходи-заходи, проходи в кухню, я сейчас, – махнул он рукой в сторону освещенного помещения и убежал в комнату.
Обстановка совсем не была бедной, как Юленька себе представляла: современная мебель, на полу – бежевый кафель, а на окнах – шторы в цветочек. Она улыбнулась и начала раскладывать на столе свои тетрадки. Дядя Тима пришёл через пять минут в своих неизменных брюках и новой чёрной футболке. Сухой и подтянутый, с жилистыми, мускулистыми руками и слегка поседевшими волосами, он присел напротив.
– Ну что? С чем у тебя трудности?
– Дифференциалы… Я могу просто подставлять букву d, но это ведь неправильно. Я хочу понять. А когда разбираюсь с ними, то запутываюсь с общей формулой.
– Хорошо. Давай, открывай определение дифференциала. Я пока чай заварю.
Полчаса они разбирались: читали, решали и писали. А когда Юленька в очередной раз помотала головой, дядя Тима прервался.
– Всё, отдохнём, – сказал он, заставляя стол блюдцами, кружками, и хрустальными вазами с печеньем и мармеладом.
– Ты любишь читать? – спросил мужчина, разливая чай.
– Постоян но – нет. Но иногда мне советуют или дома открою какую-нибудь книгу, и если понравится, то могу за два дня прочитать.
– А я люблю. А какой жанр тебе нравится?
– Приключения, и… – девушка задумалась. Ведь с мамой она не может об этом говорить, но он такой добродушный и старый, и наверняка читал и не такое. – И любовные романы.
Сказала и пожалела – лицо покраснело.
– Хм, – хмыкнул он.
Девушка покраснела ещё больше и опустила глаза. А потом почувствовала, как к щеке что-то прикасается.
– Не стесняйся этого, – говорил дядя Тима, поглаживая её рукой.
Юленька отпрянула:
– Э, я пойду, наверное.
И уже собиралась встать, но мужчина схватил за руку и потянул назад.
– Посиди, мы же до конца не дошли. – И уже тише прошептал: – Когда ты ещё ко мне зайдёшь?
– Смысл я поняла, разберусь, – опять попыталась встать она.
Но его крепкие пальцы прочно вцепились в её предплечье. Она дёрнула сильнее, а он с мольбой во взгляде не отпускал. Тогда девушка так резко рванула руку, что на ней остались красные следы. Освободившись, она, всхлипывая и шмыгая носом, побежала к выходу, а дядя Тима закрыл лицо руками, и с силой давил пальцами лоб, бормоча что-то бессвязное.
В таком состоянии его и нашли представители власти. А чуть позже в комнате в присутствии соседей обнаружили много фотографий потерпевшей и дневник, в котором были описаны его приставания к разным девушкам.
Через три месяца бывший преподаватель Тимофей Павлович Лебедев отбыл в деревню N для отбывания срока в исправительной колонии общего режима.
А ещё через месяц Юленька получила письмо, с подписью в обратном адресе «От тайного поклонника» и, спрятавшись в комнате от любопытных расспросов мамы, и, думая о парне с параллельного потока, начала читать.
Здравствуй, моя дорогая Юлия. Прости, что я так к тебе обращаюсь, но я прошу, дочитай до конца. Я тебе всё объясню и ты, надеюсь, поймёшь меня.
Ты помнишь, летом в твои шесть лет, когда вся детвора гуляла, а старики, вроде меня, сидели на лавочках, ты бегала с букварём и всем показывала картинку со страусом? Твои два хвостика, твоя не сходящая улыбка, и красное платьице. Баба Люба сказала: «Вот вырастет девка, парням задаст!». «Юленька, а ты читать умеешь?» – спросил я тебя. Это я первый так тебя назвал, и почему-то все подхватили. И каждый вечер мы изучали по букве. Я о тебе часто думал. Сначала, наверное, как о дочери, которой у меня не было. Но однажды, когда тебе было пятнадцать, и я увидел, как ты целовалась в подъезде с Федей с девятой квартиры, со мной что-то произошло. Я сам не понимал что, но придя домой, я не мог найти себе места. Ходил из угла в угол, даже выпил стопку коньяка, который мне подарили студенты. Я не спал всю ночь и пришёл к выводу, что я тебя люблю. Прости, пожалуйста. Прости меня старика, что позволил себе думать о тебе, мечтать, грезить. Я не должен был. Я корил себя и уже намеревался жениться на какой-нибудь старушке. Я был слишком скромным в юности, а чем старше становился, тем страшнее мне было в женском обществе. А в пятьдесят смирился со своим одиночеством. Почему ты? Почему я полюбил тебя? Надо было пытаться противостоять соблазну. Но я не смог. Я начал лелеять мечту, тихо, про себя. И ты с каждым днем овладевала мной. Утром я представлял, что мы вместе делаем зарядку, в институте, что ты сидишь напротив меня и жадно слушаешь мои лекции, а вечером, что раздеваю тебя. Прости, но в своё оправдание могу сказать, что об этом я позволил себе думать, когда тебе исполнилось семнадцать. Твои подружки ждали около подъезда, и вот вышла ты. Длинные ноги на высоких каблуках, короткое белое платье с глубоким вырезом, и сверху тёмный пиджачок, и опять твои два хвостика, как в детстве. Ты прощалась с детством, понял я. Вот тогда ты стала взрослой и для меня. Я подсматривал, как ты уходила в школу, потом в институт, а иногда ты поздно возвращалась в компании парня. Как я мечтал, что это я иду с тобой, и мы поднимаемся к нам домой, и вместе готовим кушать. Я сделал ремонт в квартире, думая о тебе, и начал качаться. Мечты старика… не буду тебя ими утомлять.
Но я должен кое-что пояснить. Ты помнишь, как на суде прокурор зачитывал строки из дневника? Я хотел, чтобы он полностью прочитал этот дневник, ты бы всё поняла. Но нет, он читал только то, что ему было нужно.
Однажды я поехал в музей, и в троллейбусе была жуткая давка, а передо мной стояла девушка – стройная, в белом платье. Конечно, это была не ты, но я желал обратного. Я закрыл глаза, а позже уже почувствовал, как плотная масса людей заколыхалась. Эта девушка оборачивалась и искала кого-то глазами. А моя рука щупала её ниже спины. Я испугался, наверное, больше, чем она, и быстро убрал руку.
В следующий раз, когда я поздно вечером возвращался с дачи коллеги и стоял в проходе автобуса (сидячие места были все заняты), я гладил девушку по голове… Придя домой, я и завёл этот дневник. Хотел понять – почему это происходит, зависит это от времени суток или может от того, что я долго тебя не видел, и только так моё подсознание удовлетворяло потребность в тебе.
Почему я молчал на суде? Потому что я – старик, и мне нельзя любить тебя, мне должно быть стыдно…
Я очень переживал, что причинил тебе боль. Зачем я тебя схватил? Наверное, испугался, что ты никогда больше ко мне не придёшь. И почему я тогда не признался?! Но, может, и лучше, что так произошло, зато я не буду дряхлым стариком наблюдать, как ты выходишь замуж за другого. Я только расстраивался, что ты не узнаешь правду (чувствую – долго не выдержу). Но теперь, я готов. Постарайся понять и простить.
Люблю тебя моя Юлия.
Три дня спустя в местах лишения свободы умер Тимофей Павлович. А ещё через месяц, когда никого не было дома, Юленька набрала ванну горячей воды, и острое лезвие бритвы коснулось её вен.
Голосование по 8 межсайтовскому конкурсу Летучий Г
© Copyright: Ян Сикоревич, 2016
Свидетельство о публикации №116032000950
Свидетельство о публикации №116032000950
Рецензии