Мне говорят...

Мне говорят, я подросток обиженный,
Пусть и не по годам выросший, развитый.
Но чем то убитый, возможно униженный,
И взгляд мой помнят, слезами н;литый.

А я держал на руках, девочку дыш;щую,
Случайно под троллейбус попавшую,
И видел последнюю слезу, горящую,
Текшую по теплым еще щекам и упавшую

На холодный как лед в январе асфальт,
Под Бишкекским солнцем палящим.
Её сказке еще не пришла мораль,
А смерть замелькала плащом за себя говорящим.

А мальчик кореец в воду случайно нырнувший,
У матери ступор, гримаса ужаса на лице.
Её сын, смуглый, почти утонувший,
Жить не начал и даже не слышал о вечном конце.

И что бы он мог быть живой хоть в радости, хоть в печали,
А я ведь помню очерк глаз познающих страх,
Его мать из воды вытащила только сандали,
А я, вынес его из фонтана в своих руках.

А я помню, по детству рядом со мной жил парень,
Нормальный, не терявший людского свойства,
Даже когда шпана его била затылком об камень,
И он приобрел букетом психические расстройства.

Он шептал что-то вечно, отвечал в голове голосам,
И взгляд постоянно печальный, направленный в небо,
Он стучал и кричал: "Отворите",- своим небесам,
И с любовью делил с родными заключительный кусок хлеба.

Из бедной семьи, где немытые грязные дети,
Где людской лик давно рухнул словно колосс...
Он выносил и кулак, и колкой ругани плети,
И от голода умер, съев охапку своих волос.

Помню видел, путь иглы тернистый и тонкий,
Как кричала девчонка, как парень от боли загнулся.
Помню крик её звонкий, как ломала его эта ломка,
Он уснул, и остался во сне, не проснулся.

Помню девочку пьяную, живую и мертвую попеременно,
С сердцем изношенным, кровоточащим, раненым.
Брат, подорвавшись, лекарства вводил внутривенно,
И сердце забилось в боли и благодарности пламенной.

Помню ещё, как человек, мне родной,
В конвульсивном припадке упал и бился об пол головой,
Изрыгал кровь и пену в примеси со слюной,
А очнувшись кричал: "Водку не стану, любой алкоголь долой".

Да, я вырос в теплице, деревянные рамки, клеёнка.
Ну вы знаете, как в родных деревнях.
Только лопнула в зимний мороз эта пленка,
И сквозило до дрожи, да так, что терялся в бесчисленных днях.

До сих пор, муравьями по коже, проходится память,
Много видел плохого, и надежду терял.
Очерстветь, остаться собой, что дороже?
Сколько шкур и не помню, мимикрируя, я примерял.

Отказался понять этот мир и счастливых людей,
Дороги с меньшим числом камней,
Приписаны к числу совершенно ровных.
Все субъективно, и главный герой - злодей,
И нет здесь невинных, равно сколь же и нет виновных.

Поднимаем бокалы за трезвость, торпедируя строго в печень,
Вызывая в своей же душе, ураганы, пожары, бедствия.
В этом ангельско-чертовом мире, сотканном из противоречий,
Есть лишь субъективный выбор и ряд объективных последствий.

Я словно олень, с колокольчиками на рогах,
Не знаю что делать, что бы зря не покрыться плесенью,
Озираюсь в обзорной вселенной, с грузом совести на руках...
Это вас мало волнует, но я рад что вам со мной весело.

Под влиянием Веры Полозковой.