Уолт Уитмен. 1818 - 1892

«ПРИСНИЛСЯ МНЕ ГОРОД...»

Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы
   напали на него все страны вселенной,
Мне мнилось, что это был город Друзей, какого еще никогда
   не бывало.
И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей
   этого города,
В каждом их слове и взгляде.



«БЕЙ!БЕЙ!БАРАБАН!..»

Бей! бей! барабан!-труби! труба! труби!
В двери, в окна ворвитесь, как лихая ватага бойцов.
В церковь-гоните молящихся!
В школу — долой школяров, нечего им корпеть
   учебниками,
Прочь от жены, новобрачный, не время тебе тешиться
   с женой,
И пусть пахарь забудет о мирном труде, не время пахать
   и собирать урожай,
Так бешено бьет барабан, так громко кричит труба!

Бей! бей! барабан!-труби! труба! труби!
Над грохотом юрода, над громыханьем колес.
Кто там готовит постели для идущих ко сну? не спать никому
   в тех постелях,
Не торговать, торгаши, долой маклеров и барышников, не пора
   ли им наконец перестать?
Как? болтуны продолжают свою болтовню, и певец собирается
   петь?
И встает адвокат на суде, чтобы изложить свое дело?
Греми же, барабанная дробь, кричи, надрывайся, труба!

Бей! бей! барабан! — труби! труба! труби!
Не вступать в переговоры, не слушать увещеваний,
Пронеситесь мимо трусов, пусть себе дрожат и хнычут,
Пронеситесь мимо сгарца, что умоляет молодого,
Заглушите крик младенца и заклинанья матерей,
И встряхните даже мертвых, что лежат сейчас на койках,
   ожидая похорон
Так гремишь ты, беспощадный грозный барабан! так трубишь
   ты, тромогласная труба!




«КОГДА Я СЛУШАЛ УЧЕНОГО АСТРОНОМА...»

Когда я слушал ученого астронома
И он выводил предо мною целые столбцы мудрых цифр
И показывал небесные карты, диаграммы для измерения
   звезд,
Я сидел в аудитории и слушал его, и все рукоплескали ему,
Но скоро — я и сам не пойму отчего — мне стало так нудно и
   скучно,
И как я был счастлив, когда выскользнул прочь и в полном
   молчании зашагал одинокий
Среди влажной таинственной ночи
И взглядывал порою на звезды.



«ЧИТАЯ КНИГУ...»

Читая книгу, биографию прославленную,
И это (говорю я) зовется у автора человеческой жизнью?
Так, когда я умру, кто-нибудь и мою опишет жизнь?
(Будто кто по-настоящему знает чго-нибудь о жизни моей.
Heт, зачастую я думаю, я и сам ничего не знаю о своей
   подлинной жизни,
Несколько слабых намеков, несколько сбивчивых, разрознен-
   ных, еле заметных штрихов,
Которые я пытаюсь найти для себя самого, чтобы вычертить
   здесь.)

Перевод К. Чуковского



«О КАПИТАН! МОЙ КАПИТАН!..»
О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен,
Все бури выдержал корабль, увенчан славой он.
Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя,
Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи.
      Но сердце! Сердце! Сердце!
      Как кровь течет ручьем
      На палубе, где капитан
      Уснул последним сном!

О капитан! Мой капитан! Встань и прими парад,
Тебе салютом вьется флаг и трубачи гремят;
Тебе букеты и венки, к тебе народ теснится,
К тебе везде обращены восторженные лица.
      Очнись, отец! Моя рука
      Лежит на лбу твоем,
      А ты на палубе уснул
      Как будто мертвым сном.

Не отвечает капитан и, побледнев, застыл,
Не чувствует моей руки, угаснул в сердце пыл.
Уже бросают якоря, и рейс наш завершен,
В надежной гавани корабль, приплыл с победой он.
      Ликуй, народ, на берегу!
      Останусь я вдвоем
      На палубе, где капитан
      Уснул последним сном.

Перевод М. Зенкевича






Жил малыш. Когда он выходил...

      Перевел К.С.Фарай


      Жил малыш.
      Когда он выходил на свою ежедневную прогулку,
      и оглядывался вокруг,
      то на что бы он ни смотрел
      с жалостью, любопытством, страхом или любовью,
      он становился этим предметом,
      и это предмет становился частью его
      на один день или на одно мгновение дня,
      ...на целый год или на циклы тянущихся лет.


      Ранние незабудки становились частью малыша,
      И трава, и красивая герань, и клевер,
      и маленькие колибри,
      и мартовские ягнята, и поросята с розовыми грудками...
      кобыла с жеребятами, смеющиеся толпы во дворах,
      люди у скользкого входа в пруд,
      любопытные рыбки среди темно-зеленых камней,
      и водяные мельницы с тяжелыми
      стальными верхушками...
      все становилось частью этого малыша.


      И апрельские и майские полевые всходы
      становились малышом...
      и зимняя пшеница,
      и светло-каштановые кукурузные ростки,
      и съедобные коренья в огородах,
      и яблони, и цветы яблонь,
      и сочные яблоки, падающие с веток...
      и лесная малина... и подорожник;
      и старый пьяница по дороге домой
      из таверны, где он недавно лежал без памяти,
      И торопливая учительница... и дружелюбные дети,
      и грустные дети... и аккуратные девочки-горожанки...
      и все изменения в городах и селениях,
      куда бы он ни шел.


      И даже родители малыша - мужчина, зачавший его, выстрелив отцовской смесью
      среди ночи... и женщина, выносившая малыша в своей сумке
      перед тем, как он появился на свет...
      они дали ему гораздо больше этого,
      и давали ежедневно... и они, и то, что исходило от них
      становилось частью малыша.
      Его мать... и тарелки, и блюдца, поставленные
      на обеденный стол,
      Мать... и потоки прекрасных слов...
      и чистая косынка, и фартук,
      и здоровый материнский аромат,
      отлетавший от ее волос и платья
      когда она проходила мимо;
      Его отец: сильный, мужественный, независимый,
      строгий, рассерженный, несправедливый,
      и удар, и окрик, и просьба, и заманчивая
      ложь,
      И предметы домашнего обихода, и разговор, и лавка старьевщика,
      мебель... и желания переполненного сердца,
      Любовь неподкупная... и чувство неизменной реальности,
      мысли о том, что и это только мечта,
      Сомнения днем и ночью, желание
      узнать "как это?" и "что это?"...
      Существует ли то, что кажется реальным
      или это только вспышки и искры?
      Мужчины и женщины на дорогах,
      если не вспышки и искры,
      то тогда кто?
      И сами дороги, фасады серых домов...
      товары на широких витринах, лица,
      телеги, причалы, толпы на переправах;
      Вид деревни, когда солнце падает
      за зеленый холм... вереницы изломанных рек...
      И тени... и лучи света в гущах летних дождей...
      свет, падающий на крыши... и белая и коричневая
      черепица...
      очертания, отсветы, силуэты;
      шхуна неподалеку, уходящая с отливом...
      лодка на мели среди береговых камней,
      Бег и танец темно-синих волн - растерянный всплеск,
      и красочные облака... и багровая мачта,
      оставленная кем-то словно в одинокой
      бесконечной грезе;
      склон горизонта, сизый пеликан на фоне солнца,
      сгустки ила в аромате соленых водорослей;
      все эти явления и кажущиеся явления, да,


      Все это становилось частью малыша, который
      ежедневно выходил,
      и впредь будет выходить ежедневно,
      становилось собственностью малыша, будь то
      он или она,
      кто гнался за всем этим
      день за днем, час за часом -
      всегда.


      Серый и хмурый стан, за час до рассвета

      Перевел К.С. Фарай


      Серый и хмурый стан, за час до рассвета
      Я вышел из палатки, гонимый бессонницей,
      И спустился по узкой тропинке, ведущей к полковому госпиталю.
      Там три фигуры, распростертые на носилках,
      Три бездыханных тела, оставленных в тишине
      Увидал я, и каждое было одеялом накрыто,
      Светло-коричневым шерстяным одеялом,
      Тяжелым и пыльным, обворачивающим все.


      Бесшумно подкрался я, и застыл, потрясенный.
      Потом с лица одного из них стянул одеяло:
      Кто ты, мудрый седоволосый старик,
      С глазами, что потонули в морщинах?
      Кто ты, мой старый товарищ?
      Медленно и не дыша, приблизился я ко второму -
      Кто ты, мой возлюбленный сын, с румянцем еще на щеках?


      Третий - не стар и не юн, со спокойным лицом,
      Подобным мутно-желтой слоновой кости.
      Человек, мне кажется, я знаю тебя, - в твоем лице признаю
      Черты самого Христа. Бездыханный
      Божественный брат, здесь опять он лежит.


      Из колыбели, раскачивающейся бесконечно

      Переложил К.С. Фарай


      Из колыбели, раскачивающейся бесконечно,
      Из горла птицы смеющейся, музыкальной нитью обкручивающей - полночным
      сиянием,
      По белым пескам, сквозь равнины,
      Взволнованный ребенок бежит один, босиком,
      Сосредоточенно углубляясь в переплетения снов и отблесков, уходя от теней, словно
      живых,
      Сломанных теней, играющих в лунном безмолвии,
      Удаляясь полусонно от малиновых кустарников,
      Удаляясь от воспоминаний о птице той, что пела для меня,
      От твоих грустных воспоминаний, брат,
      От подъемов и падений, которые я слышал,
      От желтой ледяной луны, так поздно взошедшей лицом в слезы,
      От звуков первых желаний среди дождя,
      От тысячи ответов моему сердцу,
      От сонма слов, разбуженных в нем - слов несравненных, -
      Да, вот они снова со мной, становятся мной.
      И я, рожденный здесь, где все так быстротечно,
      Хоть уже мужчина, но в этих слезах - ребенок,
      Падаю на песок, встречаю волны,
      Восклицаю в любви и боли о будущем и прошлом, всегда один,
      Обгоняю воспоминания.

      Однажды Поманок;
      Сладкий запах сирени преобладал среди трав.
      В кустарнике на берегу играли
      Два крылатых гостя из Алабамы - всегда вместе.
      В их гнезде было четыре салатовых яичка,
      Хрупких, с коричневыми пятнами, и птица-отец - всегда рядом, всегда близко,
      И она с большими светлыми глазами, в мягкое гнездо забиралась,
      И каждый день я, не подходя слишком близко,
      И не мешая им, слушал, наблюдал, переводил.

      "Свети! Свети! Свети!
      Разливай тепло, мое солнце!
      Пока мы греемся,
      Мы - вдвоем, вместе, -
      С тобой вместе.
      Ветер летит на юг, на север,
      День приходит белым,
      И ночь черной пленницей,
      Горы, озера, реки:
      Везде наш дом,
      С нами, всегда вместе."

      Только вдруг убитый, один из пары,
      Да, конечно, это она,
      Однажды утром не прилетела,
      Ни на следующий день, и никогда.

      Остаток лета ласкаясь к морю,
      В лунные слезы взлетая, в лунные блики,
      Или днем переносясь от дерева к дереву, погибая в травах,
      Мой грустный гость из Алабамы так пел один:

      "Ласкай! Ласкай! Ласкай!
      Как волна нежно сзади волну ласкает,
      И следующая набегает на нее,
      И обволакивает объятием своим - близко, близко;
      Но любимая моя не прижимает к сердцу меня,
      Не ласкает больше.

      Низко спустилась луна,
      Она поздно взошла, как будто нося дитя,
      Отяжелела от любви, от любви.
      Когда берег встречает волну,
      И высушивает ее на своей горячей спине -
      Это любви я так жажду...

      Но что несешь, ветер?
      Там вдалеке точка - это подружка моя?
      Громко, громко зову ее,
      И голос мой проносится через море,
      Ты, конечно, знаешь,
      Что зову я тебя, моя любовь,
      Моя бесконечная любовь!"

      Луна все ниже и ниже спускается;
      Что там за пятно на лице ее желтом?
      Неужели это она?
      Не скрывай, луна,
      Мою любимую от меня!

      Земля, отдай мне мою любимую!
      Куда бы я не смотрел,
      Везде я вижу ее глаза.
      И звезды, звезды,
      Может быть та, которую так желаю,
      Упадет с одной из вас,
      Вниз упадет любимая,
      И будет рядом.

      Но горло дрожит,
      Все чище становится просьба.
      И рощи, и озера, и поля
      Ждут, когда найду я подружку мою.

      Проснись, песнь.
      Одиноко здесь с песней ночной,
      С песней страдания и любви,
      С песней смерти под блестящей луной:
      Она почти утопает в море, утопает
      В песне безысходной моей любви."

      Но легче, прошу,
      Дай только прикоснуться,
      Море, остановись на миг,
      Кажется мне, слышал я
      Голос ее в твоем рокоте, шепот почти.
      Я должен ждать, ждать неподвижно,
      И лишь изредка поднимать голову
      Вверх, выше, выше,
      Чтобы она узнала меня.

      Выше, любовь моя!
      Я здесь, здесь.
      Эта выдержанная так долго нота -
      Это мой зов, крик души моей
      О тебе.

      Покинутая, гибнешь
      Вдали от любимого.
      Но это не я зову тебя,
      Это ветер свистит, это дождь летит в глаза,
      Это призраки листьев, гниющих на берегу
      Ждут тебя, и тянут, тянут...
      Это тьма, О, как я болен
      И не вижу, что напрасен мой стон.

      Луна роняет бледные блики в море,
      И оставляет отражение в нем
      Подобное дрожи моего горла,
      Все бессмысленно и пусто, пусто.

      Прошлое - воспоминание о счастье,
      Когда подружка моя рядом была:
      Любила! Любила! Любила! Любила!
      Любила, но теперь ее нет со мной, ее нет."

      Окрестности тонут во тьме,
      Все продолжается неизменно, так же, как прежде,
      Звезды, ветер, эхо далекого ответа
      То гаснет, то вновь взрывается голос птицы,
      Неумолкающий стон, въевшийся в серый берег
      Тонет, как желтое подобие луны, падает вниз,
      Лицом моря почти касаясь, мальчик, в экстазе, обнаженный как волны,
      С болью выносит любовь из безумного сердца -
      Свободную, дикую, смысл, резонирующий в ушах, в душе,
      На щеках странные слезы звучат прощально.
      Это тень матери-моря как будто отвечает,
      Но скорее, спрашивает или напоминает о таинственном своему певцу.

      Демон или птица? (подумала душа мальчика).
      Далекому супругу ты поешь или мне?
      Я был ребенком и спал, но теперь услышал,
      И понял, кто я - я пробужден.
      И сразу тысячи новых певцов, тысячи песен чище, стремительней, печальней твоей,
      Тысячи стонов ожили во мне, чтобы не умирать больше.

      Одинокий голос, как мое отражение -
      Внимая, никогда не перестану тебя прерывать,
      Никогда не отступлю, никогда не подражая,
      Никогда нежный стон невоплощенной любви не оставит меня,
      Никогда не буду спокойным ребенком в ночном безмолвии, там
      На берегу гонец сладкого ада явился из волн, и я узнал его.

      Скажи, что со мной?
      Если у меня есть много, дай больше, еще в тысячу раз больше.
      Неужели это слово? (я покорю слово),
      Последнее, возвышенное, выпущенное вверх стрелою.
      Что это?.. Внимаю...
      Волны, я опускаюсь в вас,
      Берега, за что так невнятно?
      Вы ли это шепчете откровенно, чисто, только прежде я не узнавал.
      Вы шепчете одно слово: "смерть", "смерть", "смерть", "смерть".
      И это не голос птицы, и не мой, но созданный для меня,
      Бормочет обезумевшей трелью: "смерть", "смерть", "смерть",
      За что так невнятно?..

      О, мой демон, брат мой, ты пел мне,
      Пел мелодично, искренне, безнадежно,
      И теперь я знаю, что тебе ответить.
      Я услышал слово истины, и не произнести дважды,
      В бормотании моря на берегу
      Смысл волн и твоей светлой грусти, мой одинокий брат, за что так невнятно,
      Как будто из колыбели, раскачивающейся бесконечно, море смеялось.


      Уолт Уитмен

      в переводах Сергея Михайлова
x x x



      Моим врагам не одолеть меня - за честь свою
      пред ними я спокоен.
      Но те, кого люблю я безоглядно - мой бог!
      я целиком в их власти!
      Я, господи! - открыт со всех сторон, беспомощен, бессилен!
      Презреннейший, я им стелюсь под ноги пылью.

x x x



      Сбежим вдвоем от всех и вся!
      Теперь, наедине со мной, отбрось условность,
      Ну! Снизойди ко мне, как ни к кому другому -
      Откройся мне во всем,
      Открой мне что не стал бы открывать
      ни брату, ни жене, ни мужу,
      ни даже лекарю.


x x x



      Твердолобый, насмешливый, верткий шар!
      Дока во всем и сам себе барин - наконец-то
      привык я к твоим словечкам;
      Насущным и грубым он поверяет
      все мои сокровенные грезы
      И меня самого, героя-любовника.

x x x



      Сегодня, О Душа, даю тебе чудесное зерцало.
      Столь долго в темноте, под спудом туч и пыли покоилось оно -
      Но тучи минули - пропал и пыли след.
      ...Вглядись теперь, Душа, в его прозрачное сиянье,
      Оно не скроет от тебя и самой малой из черт Земли и Неба.

x x x



      Ему пою,
      На том, что было, возвожу, что есть,
      (Так дерево выходит из корней, чем было раньше,
      становясь собою.)
      Переполняю временем его я и пространством,
      пускаю в ход извечные законы,
      Чтоб в их круженье он обрел закон в себе.

x x x