Трагедия на Волге

            
(Второй фрагмент поэтической трилогии «Поручик Смагин»)
 
 Фрагмент «Русский пилигрим» опубликована в № 4 (7) 2015 г. журнала «Нижний Новгород».
Божий странник предсказывает Серафиму долгую жизнь и дар предвиденья.
 Второе сбывается очень скоро: во время застолья у богача Михайлы…
         
           ПРОРОЧЕСТВО

С столичным гостем за одним столом
Сидела тоже юная особа —
Мадам Трефи: газель в соседстве с львом,
Какой-то тайной связанные оба.
«Мадам Трефи!».  Под взором жадных глаз
Она прошла с ним под руку и села:
Вся в чёрном, тонком, на груди алмаз,
И весь обед клевала, а не ела.

Есть люди дня — румяны и сильны,
С утра их труд энергией отмечен.
Есть люди ночи. Вялы и бледны
Они при свете солнца. Только вечер
Их пробуждает к жизни, ну, а ночь —
Уже всецело этих «сов» стихия.
И лень, и скука убегают прочь,
Вершат, творят (как, например, стихи я),
Их знак — Селена, перстень — серебро,
Изменой отвечают на измену,
Не кисть и плуг, а заступ и перо,
Кинжал и плащ имеют ночью цену. 

Спустилась ночь. Составили столы
И, всяк в свой круг, расселись шумно гости.
Михайло Ломтев презирал балы,
Но обожал маджонг, лото и кости.
Не меньше, чем Данила, либерал,
Хозяин всем предоставлял свободу:
В бильярдном зале кий уже стучал,
Рулетка — там, здесь — с треском рвут колоду...

А в ближнем, рядом с стойкою углу,
Мадам Трефи желающим гадает:
То льёт бальзам, то словно бы иглу
В несчастного безжалостно вонзает.
Всё необычно, всё пикантно в ней —
Лицо, манеры, голос, карты даже:
Арканы Таро. Этаких мастей
Не знали здесь: мечи, пентакли, чаши…

Забылся Смагин словно бы во сне…
Очнулся вновь — в каком-то тесном круге.
Свеча горит, и тени на стене,
И маски лиц, застывшие в испуге.
— Вниманье, господа! — услышал голос той —
Загадочной, таинственной, желанной. —
Уже Он близок… Он уж здесь… Постой!
Дай знак!
И стук раздался странный,
Как будто постучали изнутри
По крышке гроба — глухо и неясно…
Совсем очнулся Смагин. Уж зари
За Волгой лоскуток алел прекрасный.
 
Он вышел в сад. Предутренний туман
Лёг на лицо росистой паутиной.
Но что это? Видение, обман,
Волшебный сон с прекрасною ундиной?
Она не шла — как будто бы плыла
В густом тумане, не касаясь тропки…
Тропинка их в беседку привела,
И первый поцелуй, невинно-робкий,
Был серной спичкой для того костра,
Что — взгляд за взглядом — складывался ночью.
Переросла любовная игра
В союз сердец: крепчайший и порочный.

— Ну всё, mon cher! Я, право, задохнусь
От ваших поцелуев и объятий.
А спутник мой так строг, что, я боюсь,
Не обойдётся нынче без проклятий.
— Он ваш супруг?
— О, нет, всего лишь друг
И компаньон покойного супруга.
Но иногда я ощущаю вдруг
Себя в неволе замкнутого круга.
Он, как паук, соткал вокруг меня
Густую сеть интриги и обмана
И, кошельком покойного звеня,
В герои тщится моего романа.

— Вас домогался он?!
— Увы, не раз.
И, видит Бог, всё меньше сил осталось
Сопротивляться. Но, узнавши вас,
Уж я теперь стряхну с себя усталость
И — лучше в Волгу! Лучше смерть приму,
Чем уступлю развратнику седому!
— Ну нет, мадам. Я вас не сдам ему…
— О, верю, верю!.. Но пойдёмте к дому.

Они взошли неслышною стопой
На длинное крыльцо. Уже светало.
И видит Смагин прямо пред собой
Картину, от которой жутко стало:
Михайло… сам с собою говорит,
Поворотясь спиною к нашей паре:
— Что за нужда, Савелий? Не горит,
Чай, у тебя за Волгою в амбаре!

— Как раз горит! — раздался в трёх шагах
Знакомый голос мельника с Заволжья. —
Отец чуть свет велел быть на ногах,
А воля тятьки — это воля Божья!
У нас уж так… И лодку мне прислал…

…Тряхнул поэт хмельною головою:
И понял речь, и голос он узнал,
Но… никого не видит пред собою!

— А вот и Смагин! И мадам Трефи! —
Воскликнул снова мельник-невидимка. —
Позвольте ручку… Ах, какой зефир! —
И чья-то тень, прозрачная, как дымка,
Склонилась вдруг над женскою рукой.
— Мерси! — мадам ответила игриво.

Поэт сражён: в лице её покой,
Михайло тоже не пугает диво.

— Эй, Серафим! Ну что разинул рот? —
Вновь слышит Смагин, чувствует дыханье.
И кто-то руку тёплую кладёт
В его ладонь. Он видит очертанья
Руки и шеи, плеч и головы.
Но всё переливается, как если б
В сосуд прозрачный налили воды.
И сквозь неё, вдали, — дневной кудесник…

…Встряхнулся Смагин, всё пропало вмиг.
Пред ним Савелий собственной персоной —
Слегка «под мухой», но здоров как бык…
За ним Михайло с рожей полусонной.

— Казните, братцы! Экая напасть
С вчерашнего меня одолевает…
Мне показалось… будто бы пропасть
Тебе, Савелий…
— Чёрт тебя мотает!
Вечор нам каркал вороном, и вновь
За те же бредни взялся спозаранку!
Сходи к Клюке, чтоб отворила кровь…

— Мы этак напугаем иностранку! —
Кивнул Михайло в сторону мадам. —
Виденья, знахарки, ещё и чёрт рогатый.
Стыдитесь, братцы! Ну к лицу ли нам?
Европа всё ж… И век идёт двадцатый!

Они расстались. Лестницей крутой
Спустился мельник к волжскому причалу.
Внизу ещё туман висел густой,
И чайка невидимкою кричала.
 
А что же Смагин? Дерзкая мадам
Соперников в минуту помирила
И маленькое сердце пополам,
Как апельсин, меж ними поделила.
Вновь пенится шампанское. И вновь
Данила Р. в ударе, как и прежде.
Дугою — снисходительная бровь,
Слова значительны и вместе с тем небрежны:

— Да что ж Богров? Российский Герострат!
Ни цели благородной, ни программы.
Террор, мой друг, — всегда лишь шаг назад,
Поскольку из пещер исходит сам он.
 Ну приведите хоть один пример,
Когда б убийство было пользы ради…
Да! И Коковцев — неплохой премьер,
Но плох ли был Столыпин Петр Аркадьич?
 Нет, сударь мой, ни бомба, ни свинец
Не сделают счастливыми народы.
Лишь право выбора — вот истинный венец
Для нации, желающей свободы!

 Сдержался Смагин. Молча отошёл
К окну на Волгу. Закурил сигарку.
— Ах, вот ты где! Насилу, брат, нашёл, —
Раздался сзади бодрый голос Марка. —
Ну, чёртушка, готовь вина бадью.
Тебе сегодня подфартило жутко.
— Мели, Емеля…
— Голову даю
На отсеченье! Говорю не в шутку.

— Послушай, Марк, опасно столько пить.
— О, Боже мой! Он мне опять не верит!
Фома упрямый, как мне убедить,
Что в том крыле тебе открыты двери?
Не знаю как — обманом или нет,
Но выведала хитрая кузина
Своей сестрицы девичий секрет:
Тебя, брат, любит Ломтева Полина!
 
— Довольно, Марк. Я нынче сам не свой:
Чуть свет уж новым поражен виденьем!
Я сам не понимаю, что со мной, 
 Да ты ещё с любовным откровеньем…
Да уж не врёшь ли?..
— Как не стыдно, брат?!
  — Полинку я ведь тоже знаю с детства
И с ней идти до гроба был бы рад…
Но я иного не придумал средства
Вернуть страны утраченную честь,
Как собственно рискнуть самим собою…
Мне предстоит за стол зелёный сесть,
Где поутру расчёт идёт судьбою.
Прости, мой друг, эзоповский язык,
Но более сказать уже не властен.
Я за себя лишь отвечать привык
И не могу, чтоб кто-то был причастен
Лишь оттого, что я был рядом с ним…
Скажи девицам под большим секретом:
«Обвенчан тайно Смагин Серафим» —
И очерни меня ещё при этом…

ТРАГЕДИЯ НА ВОЛГЕ               
 
Звучал рояль. Под пальцами мадам
Волшебное шопеновское скерцо
То проливало на душу бальзам,
То доставало звуками до сердца,
Когда извне сторонний звук проник:
Тревожный, грубый и несовместимый —
Полустенанье или полукрик…
И кто-то в дверь ударил невидимый.

Михайло первый вышел на крыльцо,
За ним другие. Молодой рабочий
Стоял в кругу. Рубаха и лицо
Всё было мокро…
— Я ведь, между прочим,
Ему сказал: «По-моему, гудок
Был где-то справа. Может, подтабаним?»
Куды бы там! Савель Игнатьич строг:
«Стремнина здесь! С версту снесёт, коль встанем.
Нажми, ребята!»
И нажали мы:
Гребём с братишкой справно, без обмана,
Аж вёсла гнутся!.. Вдруг возля кормы
Форштевень чей-то вылез из тумана
И нас накрыл. Как раз ту банку смял,
Где на руле сидел Савель Игнатьич…
………………………………………..
Прошёл буксир… И звал я, и нырял —
Нет никого! Лишь чайки сверху плачут,
Как будто души… Лоб перекрестил
И потихоньку к берегу поплыл я.
Едва-едва хватило, братцы, сил!
А хоть и май, но чудом не застыл я.

— Пойдём, мой друг… Да как тебя зовут?
— Илья, ваше степенство.
— Тотчас водки
Нальют тебе, и тело разотрут…
Да как же это — не заметить лодки?!
— Туман, ваше степенство. Как в метель:
Куды ни глянь, кругом всё белым-бело!..

Они ушли. И, как сердитый шмель,
Компания тотчас же загудела:
— Накрылся мельник! Господи, прости!
— Да чёрт его в такую пору дёрнул?..
— Ах, перестань!
— Неведомы пути…
— Судьба — вдова: всегда покрыта чёрным…
— Отец ещё не знает… Надо плыть…
— Избави Бог от этого посольства!
— Полицию бы нужно известить…
— Вот это верно!
— С нашим удовольствием…

 Один лишь Смагин в общей суете
Не принимал участья никакого.
За Волгу глядя, вспоминал он те
Виденья предрассветные: вот снова
Они с мадам восходят на крыльцо…
Михайло свою мысль не обоснует…
И мельника стеклянное лицо
Колышется сквозь толщу водяную.

«С ума ли я, действительно, схожу,
Иль тот монах мне вовсе не приснился,
И я — пророк?! Вот смех-то, коль скажу
Кому-нибудь… Еще один явился
Иеремия! Да не где-то там —
В глухих веках до рождества Христова,
А в век аэропланов… Нате вам —
В электросвете — мамонта живого!
И кто поверит? Прав кудесник был:
Я никому не докажу, что знаю
Всё наперёд. Ведь я предупредил
Савелия, а он меня облаял!
Так пусть тот дар — счастливый или нет —
Коль есть во мне он, там и остаётся!»
Дав сам себе решительный обет,
Вздохнул наш Смагин…

А толпе неймётся.
Послав курьеров, стали вспоминать 
Меж делом, в ожиданье станового,
Кто мельнику и что успел сказать…
И оказалось, опроси любого,
Предчувствовали все плохой финал,
Да не сумели выразить словами…

Михайло был уж тут…
— Позвольте! — он сказал, —
Ведь был, я помню, кто-то между нами,
Кто вслух его тогда предупредил
Вот здесь, друзья, на этом самом месте!..
Туман висел… Нет, право, я забыл…
Мадам Трефи! Вы — были!?..

— Я без лести
Скажу вам, господа, что уж давно
Такой я не видала вечеринки.
Ударило мне в голову вино,
И я на воздух вышла. По тропинке
Прошлась, гуляя, садом… (Тут мадам
На Смагина молитвенно взглянула,
Он палец приложил к своим губам)
И на крыльцо обратно завернула.
Как раз хозяин гостя провожал
И, помню, уговаривал остаться.
А у меня вдруг холод пробежал
По всей спине…
Теперь могу признаться,
Что с вечера я, карты разложив
На всё собранье (будто что толкнуло),
Увидела, что меч одной из див
Направлен в круг! То — метка Вельзевула
И означает смерть! Один из нас
Скончаться должен был ближайшей ночью.
Кому гадала — не было средь вас,
И только здесь увидела воочью
Того, кому назначено судьбой…
Мсье Ломтев прав: его предупредила,
Но он не внял мне, подтвердив собой,
Что рок предотвратить земная сила
Не может: он начертан в небесах!
Немногим нам дано читать те строки
И заглянуть, преодолевши страх,
В ту Книгу Судеб, где хранятся сроки
Живущих всех земного бытия!

   Слова мадам восторгом перекрыты,
И с этого трагического дня
Ей в Нижнем были все дома открыты!

— Однако, Симка, это же был ты?!..
Теперь я вспомнил!.. На крыльцо поднялись…
— Окстись, Михайло! Винные пары
С туманом в голове твоей смешались.
— Молчу, мой друг! И руку жать готов:
Ты даму выгораживаешь? — браво!..
— Каких под утро не бывает снов?!..
— Вот именно. И что их помнить, право?

— Ах, Серафим Петрович!.. Можно вас
На пару слов?
— Всегда, мадам, к услугам…
— Я думаю, здесь не услышат нас…
Спасибо, сударь!!! Настоящим другом
Себя вы показали…
— Боже мой!
Да что ж я сделал? Не сказал ни слова…
— Уместное молчание порой
Для нас, мой друг, дороже дорогого!
Мы, вдовы, уязвимы, как цветок —
Да не оранжерейный — придорожный.
К нам тянутся и дед, и паренёк,
А, уколовшись, обвиненьем ложным
Готовы замарать, чтобы урон
Не допустить достоинству мужскому…
Но сам мужчина… Как же нужен он
Холодному неласковому дому!
…В Москве, мой друг, близ Воробьёвых гор
Есть домик у меня, и сад тенистый,
И флигелёк, и милый сердцу двор —
Почти поленовский… Отец мой был артистом,
И домик тот вела его сестра,
Но к дочери уехала в Сорренто.
Во флигель вход отдельный, со двора…
Я сдам его вам, сударь, как студенту,
Со скидкою… Угодно будет вам
В столице древней изучать торговлю,
Механику иль право?..
— Я и сам
Об этом думал… Что же, подготовлю
Я вам ответ до завтра.
— Ровно в семь
на площади, что за Кремлем. Прощайте…
Но не разбейте сердце мне совсем,
Несчастную вдову не обижайте!
……………………………………………..

Краткое содержание последующих фрагментов трилогии:

     Май 1913 года. С Нижнего Новгорода начинается празднование 300-летия Дома Романовых. Сюда прибывает царский поезд,   происходит закладка памятника Минину и Пожарскому…
      Затерявшись в толпе, студент из Москвы Серафим Смагин пытается приблизиться к государю, но обстоятельства не позволяют ему осуществить своё намерение. С горя он идёт в трактир, слушает мудрые слова хозяина артели и делает вывод, что террор — это не для него!
     Вечером с берега Волги Смагин бросает в воду патроны, схвачен полицией и доставлен в местную тюрьму. В камере он знакомится с «политическими» — Брагиным и Перекатовым. Доказать его вину следствию не удаётся, и Смагин сослан не в Сибирь — в Пензу, под надзор родного дяди, инженера депо. Серафим вступает в тайную монархическую организацию, которая мечтает возвести на престол Михаила Романова — младшего брата царя.

  Февраль 1917 года. Как сын купца первой гильдии, Серафим Смагин не подлежит призыву в армию, но добровольно идёт на фронт, сражается храбро, награждён георгиевским крестом, ранен. Из Петроградского лазарета он выходит в феврале, встречается с мадам Трефи и — руководством своей организации.
     Начинается революция, и тайные планы заговорщиков практически сбываются: Николай Второй сам отрекается в пользу младшего брата! Прапорщик Смагин оказывается в числе тех, кто доставляет текст отречения по нужному адресу. Но надеждам верных людей не суждено сбыться: Михаил Романов готов взять корону лишь после решения Учредительного Собрания, которое намечается собрать в сентябре. Смагин вновь идёт на фронт, взят в плен, бежит в Россию…

  Лето 1918 года.  В Пензе Смагин застаёт белочешский мятеж, он в числе защитников города, контужен… В лазарете раненых навещает местный лидер ВКП (б) Василий Кураевым*. Он пишет записку своему другу Ивану Романову* в Нижний Новгород, и Смагин благополучно добирается до дома.
   Узнав, что брат царя Михаил Александрович находится в Перми, Смагин вместе с двумя переодетыми офицерами едут и туда, но узнают печальную весть: Михаил Романов накануне расстрелян. Остаётся последняя надежда: выкрасть из плена большевиков цесаревича Алексея. Узнав, что в Перми у власти его бывший сокамерник Брагин, Серафим идёт к нему, показывает записку Кураева и узнаёт место пребывания царской семьи: Екатеринбург…
 
1990-е годы. На Черноморском побережье Кавказа, в бывшем санатории ЦК ныне расположен Институт долголетия РАМН. Медики изучают секреты долгой жизни своих пациентов, среди которых поручик царской армии, сын нижегородского купца Серафим Смагин. В годы гражданской войны он скрывался на лесной заимке в Сибири, под чужим именем строил Комсомольск-на-Амуре, эмигрировал в США, воевал с фашистами во Франции, после 1991-го вернулся в Россию…
Один из молодых перспективных учёных института — потомственный медик, доктор наук Максим Загорский. Возглавляя экспериментальную лабораторию, он добился удивительных результатов: его подопечные — крысы, кролики, обезьяны — не только не старятся с годами, но молодеют!  Учёный мечтает испытать свой метод на человеке, и первым становится глубокий старец Серафим Петрович Смагин.
Таково содержание романа «Вторая жизнь».
Третий, «Улыбка Зверя» — о жизни Серафима Смагина в наши дни, о борьбе его с силой, враждебной планете Земля.
 *Василий Кураев, Иван Романов — реальные лица, большевики.
 
                Юрий Кузнецов-Арбеков, член СЖ и СП, автор 30 книг прозы и поэзии, лауреат премий им. Лермонтова, Карпинского, журнала Сура, Диплома Вооружённых Сил «Твои, Россия, сыновья!»…