Разговор с товарищем Сталиным 37

               


      Маяковский выходит из здания телеграфа. Над ним в рамке ярко светящихся лампочек свисает огромный транспарант. Сталин в военной шинели, идущий по Кремлю, изображен на нем.
     – Товарищ Сталин знает, куда идти. Строгий, решительный. Да! Грозен отец наш. У такого не забалуешь... Забавно, но его поднятая нога в мягком хромовом сапоге указывает дорогу  как раз к моему дому.
     И в Маяковском возникает картина их возможного разговора.
     – Идите, товарищ Маяковский, этим… единственно верным, единственно правильным путем. Иначе вас ожидают большие неприятности. Эти «уклонисты» всех мастей у нас плохо кончают, – подмигивает Сталин и задумывается. – Очень плохо… А? Вы не знаете, товарищ Маяковский, почему? Интересно, – с усмешкой заключает он.
     Вождь любил иногда такими провокационными вопросами ставить собеседника в тупик. Но Маяковский, поглощенный тем, что считал главным для себя, не слышит последние слова Сталина.
     – Такого вопроса для меня не существует, товарищ Сталин! Моя революция.  Враги рабочего класса – мои враги, – гордо заявляет он.
     – Этот Маяковский наивный человек. Меня вздумал учить марксизму! А сам не может понять, зачем он мне нужен, – думает Сталин, а вслух говорит: – Я не то имею в виду. Вы не торопитесь, товарищ Маяковский. Для начала, сядьте! Посидим с вами, потолкуем, выпьем. Может быть, я чем-нибудь вам смогу помочь. В молодости я тоже писал стихи... Кхе-кхе!… Мы же с вами грузины. Грузинский не забыли еще? Карту;ли ици;? – Маяковский хочет что-то сказать, Сталин его останавливает. – Не надо ничего говорить. Знаю, что не забыли. Мы с вами рождены горцами. А разве может горец не помочь горцу? А? – говорит Сталин, запросто, запанибрата, как могут одни только кавказцы, какие бы они должности ни занимали.
    – Меня мучает другое, товарищ Сталин, меня мучит то, что поэзию многие ни во что не ставят. Да после таких разговоров мне и писать-то хочется!
    – Не преувеличивайте, товарищ Маяковский. Вы, поэты, всегда всё преувеличиваете.
    – Лично я считаю себя ассенизатором революции. Столько дерьма приходится выгребать!
    Сталина покоробило от такого сравнения. Не то, все не то говорил Маяковский. Вождь задымил трубкой.
    – Этот Маяковский кого хочешь выведет из себя», – думает он,  а вслух говорит: – А знаете что: я на вас обижаюсь. Почему не звоните? Не добиваетесь встречи со мной? Другие добиваются. – Сталин помолчал. Затем зло добавил: – Это я вам должен говорить? Сами не догадаетесь!
    Маяковский вздрагивает. А Сталин, устремив на него пытливый взгляд, потягивая трубку, терпеливо ждет, что он скажет. Не дождавшись, выдавливает из себя хрипло: – Идите пока, – и отворачивается, давая понять, что разговор окончен. 
     Маяковский уходит, так и не решившись задать Сталину мучивший его последнее время вопрос: «Если победа пролетариата, как учит Маркс,  исторически неизбежна, то для чего тогда вообще нужна была революция в России?»
     У Маяковского холодок пробегает по коже от этого воображаемого разговора. В довершение ко всему на улицах погас свет. На улице Горького сделалось темно и жутко.    
     Неуверенно продвигался он в темноте к проезду Художественного театра, ставя ноги в черную пустоту, отчего всякий раз казалось, что нога не встретит асфальт и провалится в бездну. И вдруг Маяковский услышал за собою слабое шуршание мягких хромовых сапог. В голове молнией блеснуло: «Он!» От этого сердце забилось чаще. Маяковский остановился, прислушался. Шорох сапог за ним замер. Ускорил шаги – сапоги за ним зашуршали быстрее. Они уже его догоняли. Уже отчетливо слышалось хриплое дыхание за спиной, короткие пальцы руки уже дотягивались до полы  его пиджака… Но тут зажглись фонари. «Ше;ни дэ;да»,* – послышалось у самого уха Маяковского. Он резко оборачивается – Сталина нет! На освещенной улице ветерок шелестел листьями.
     – Фу ты, черт! – выдыхает с облегчением Маяковский, – испугался шелеста листьев. 
   Маяковский посмотрел на транспарант. Легонько покачиваясь на ветру, Сталин холодно смотрел на него как бы говоря:
     – Какой гордый! Посоветоваться не захотел… Ничего, я подожду. Напишешь еще обо мне поэму.
     *Ругательство на грузинском языке.

                П р о д о л ж е н и е  з а в т р а



у