Алексей Ремизов. 1877 -1957

Из книги А. Соколова "Русский верлибр. Антология"
http://www.stihi.ru/2016/03/13/4500


Верлибры А. Ремизова

   «Засни, моя деточка милая!…»
Красный звон
   «Я стою в чистом поле…»
«Родина моя просторная, терпеливая…»
   О судьбе огненной
Плача
   Искры


            *   *   *



                Наташе



Засни, моя деточка милая!

В лес дремучий по камушкам мальчика-с-пальчика,

Накрепко за руки взявшись и птичек пугая,

Уйдем мы отсюда, уйдем навсегда.

Приветливо нас повстречают красные маки,

Не станет царапать дикая роза в колючках,

Злую судьбу не прокаркнет птица-вещунья,

И мимо на ступе промчится косматая ведьма,

Мимо мышиные крылья просвищут Змея с огненной пастью,

Мимо за медом-малиной Мишка пройдет косолапый...

Они не такие...

Не тронут.

Засни, моя деточка милая!

Убегут далеко-далеко твои быстрые глазки...

Не мороз — это солнышко едет по зорям шелковым,

Скрипят его золотые, большие колеса.

Смотри-ка, сколько играет камней самоцветных!

Растворяет нам дверку избушка на лапках куриных.

На пятках собачьих.

Резное оконце в красном пожаре...

Раскрылись желанные губки.

Светлое личико ангела краше.

Веют и греют тихие сказки...

Полночь крадется.

Темная темь залегла по путям и дорогам.

Где-то в трубе и за печкой

Ветер ворчливо мурлычет.

Ветер... ты меня не покинешь?

Деточка... милая...

1902 г.





       Алексе;й Миха;йлович Ре;мизов (24 июня (6 июля) 1877, Москва — 26 ноября 1957, Париж) — русский писатель. Один из наиболее ярких стилистов в русской литературе.
      «Живой сокровищницей русской души и речи» называла его творчество Марина Цветаева. Его отличает чрезвычайно яркое и образное восприятие мира.



КРАСНЫЙ ЗВОН

Город святого Петра — Санктпетербург!
Полюбил я дворцы твои и площади,
тракты, линии, острова, каналы, мосты,
твою суровую полноводную Неву
и одинокий заветный памятник
огненной скорби —
Достоевского,
твои бедные мостки на Волковом,
твои тесные колтовские улицы,
твои ледяные белые ночи,
твои зимние желтые туманы,
твою болотную осень с одиноким
тонким деревцом,
твои сны,
твою боль. Полюбил я страстные огни —
огоньки четверговые
на Казанской площади
и в стальные крещенские ночи
медный гул колокольный
Медного всадника.
Разбит камень Петров.
Камень огнем пыхнул.
И стоишь ты в огне —
суровая Нева течет.

 

            *   *   *

Я стою в чистом поле —
чистое поле пустыня.
Я стою в чистом поле —
ветер веет в пустыню:
грём и топ,
стук железа.
В копотном небе вьется:
крылье, как зарево,
х вост, как пожар.
Наскочья нога ступила на сердце —
рас-
ка-
лена
душа.



                *   *   *

Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная!
зацвели твои белые сугробные поля
цветом алым громким.
По бездорожью дремучему
дорога пролегла.
Темные темницы стоят настежь — замки сломаны.
Или горе-зло-кручинное до поры
в подземелье запряталось?
Или горе-зло-кручинное
безоглядно в леса ушло?
Твоя горькая плаха на избы разобрана,
кандалы несносные на пули повылиты,
палач в чернецы пошел.

Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная!

Зашаталась русская земля —
смутен час.
Ты одна стоишь —
на голове тернов венок,
ты одна стоишь —
неколебимая.
По лицу кровавые ручьи текут,
и твоя рубаха белая,
как багряница —
это твоей кровью заалели
белые поля.
Слышу, темное тайком ползет,
пробирается по лесам, по зарослям
горе-зло-кручинное,
кузнецы куют оковы
тяжче-тяжкие.

Родина моя просторная, терпеливая и безмолвная!

Прими верных, прими и отчаявшихся,
стойких и шатких,
бодрых и немощных,
прими кровных твоих
и пришлых к тебе,
всех — от мала до велика —
ты одна неколебимая!
из гари и смуты выведи
на вольный белый свет.




Писатель и публицист Иван Ильин так охарактеризовал творчество Ремизова:

   «Вот мастер слова и живописец образов, художественный и духовный облик которого настолько своеобразен и необычен, что литературный критик, желающий постигнуть и описать его творчество, оказывается перед очень тонкой и сложной задачей.
   Ремизов как писатель не укладывается ни в какие традиционно-литературные формы, не поддается никаким обычным „категориям“; и притом потому, что он создает всегда и во всем новые, свои формы, а эти новые литературные формы требуют новых „категорий“ и, что ещё гораздо важнее, — требуют от читателя и от критика как бы новых душевных „органов“ созерцания и постижения.»