Вертухай

Разыгралась метель: ветер снег подбирал
И зализывал гребни сугробов,
То свистел – как разбойник! – а то завывал –
Словно зверь! – леденяще, утробно.

В перекрестьях прожекторных жёлтых лучей
Снег искрился, врываясь из мрака,
Разрывал ветер дым арестантских печей,
Через щели – гулял по баракам.

И вжимались в холодные нары «ЗэКа» –
Каторжане-лишенцы ГУЛАГа,
Теребили тряпьё, укрывали бока,
Чтоб согреться: тепло – это благо!

Обнимала тоска – хоть кричи-не кричи!
Хоть завой! вместе с ветром колючим –
Кто-то знал, что не встанет из этой ночи,
Ну а кто – полагался на случай…

В вертухайской бендюге мигал тусклый свет,
Жарко угли горячие тлели,
За столом – мужичина – совсем не скелет! –
Гимнастёрка трещала на теле.

Надзиратель Каблук самогоном глушил
Свою совесть, точнее – остатки.
Вот сегодня опять доходягу избил –
И пинал, и топтал, как в припадке:

Политический – гнида! – почти не жилец,
По статье – что ни есть враг народа!
Не понюхавший жизни, по сути – малец!
Проповедовал – падла! – свободу.

Сослуживцам насилу унять удалось,
А не то изувечил бы гада.
И с чего накатила звериная злость? –
От обиды на жизнь, от досады.

Вертухайская долюшка – ой! – не легка:
Быть цепным волкодавом не просто! –
Закусал он себя, загрызая «ЗэКа»,
На душе наржавела короста.

И зудела душонка, а как почесать,
Как содрать задубевшую корку?..
Самогону налил, матюкнул Божью мать –
Видно, насквозь нутро-то прогоркло.

Сколько мыкал судьбу – как «ЗеКа»! – в лагерях,
Ни семьи нет, ни бабы путёвой…
Кулаками вгонял – в политических! – страх,
Дабы жизнь не казалась медовой.

Злобных урок не бил: опасался Каблук,
Что блатные посадят на пику.
А хотелось пожить, да отчалить на юг,
Заслужив пенсион невеликий.

Кое-что накопил – не пустая сума! –
В основном, золотишко зубное.
Пять годков протянуть, и «прощай, Колыма!» –
Каторжанское царство земное.

Только стало сердечко всё чаще шалить,
Разрывая грудину на части…
На югах – хорошо! Надо в стопку налить
Да и выпить за южное счастье.

Снова вспомнился день: выпал свежий снежок,
Лес валился за корочку хлеба,
Доходяга сидел, мял в ладошках снежок
И глядел, улыбаясь, на небо –

В вышине, будто струги в морской синеве,
Облака белогрудые плыли,
Над пологим бугром горизонт розовел…
Заключённый устал, обессилел.

Надзиратель Каблук налетел, на бегу
И пинал пацана, и буровил,
А на сахарно-белом пушистом снегу
Расцветали тюльпаны из крови…

За окном завывало. Пустела бутыль.
Соловели глаза вертухая.
Сердце вздрогнуло вдруг. Взгляд туманный застыл.
Эх ты – долюшка-доля! – лихая…