Махора

Смирная под толстым кожухом льда. Тумбы чернеют грифельными орясинами да вешки, как росчерки простого, остро заточенного карандаша, "начирканные" по белым обочинам узеньких тропок, ведущих к прорубкам. И не взволнуется даже, не "крякнет" в зимнюю студень тяжёлой льдиной, а колыхнётся несмело лишь от утопленного в лУне ведра. Побьётся, потрепещется маленько об острые ледяные каёмки проруби и снова умолкнет, сделается тихой, тихой. Так, почти и не говоря, лежит до самого половодья.
По весне уж заходит, затолкается. Как портниха, соскучившаяся по ножницам, начнёт кроить надоевшую ледяную пестрину. Глядишь, напротив кузни прореха. Под Никитиной избой, от берега целую тресту отхватит и сволокёт её почти до самой глиняной Кельи, и самая глубь у высокого отвала долго чернеет бездонным леденящим омутом.
И видно, как грузится, набухает водой. Совсем легко подхватывает остатки порозных, застрявших на берегу, ледяных обломков и несёт их вместе с прихваченными вверху течения безобразными полугнилыми черепьями.
И долго ещё  кружит, втягивая в широкую подводную водохожь тяжёлые, водопелые топляки. И слышится в подстывшем вечернем воздухе, как река дышит, бурля и пенясь неспокойным течением.

Лишь сойдёт с земли лишняя влага, оживает берег. Мужики жгут костры, сжигая мусор, стучат топорами, подправляя ступени у банных крылец, подмазывают солидолом проржавевшие за зиму катки. Бабы, только ледяные брызги по сторонам, с раннего утра полощутся на лавинах. Трепещутся на верёвках тяжёлые, забытые с осени, мешковины и разное тряпьё, долежавшее в предбанниках до весны.
Блещут на солнце чёрными, лакированными боками свежевысмоленные деревянные лодки. Звякают под навесами, качаясь от весеннего ветра, кольца на вывешенных на починку сетях.

Даже Малеев Александр Романович, из-за любви к махорке прозванный Махора, вековой старик, в своём неизменном белом тулупчике, с топорком вышел на берег.
- Чего мастерить-то надумал, Александр Романович? Не иначе как для своей бабки барочку? - стряхивая воду с наполосканного белья, скалила белые зубы соседка Нинка.- Али поинтереснее чего? "Кээсик", к примеру.
- "Кээсик"! - передразнил её Махора, - где ты их нонеча видела-то? Отплавали уж. Ржавеют, поди,  по чужим берегам... Бесёдку вот в лодку хочу сгоношить. Пошире, чтоб с обеих сторон можно было садиться. Внучат развелось, не вмещаются все на узеньку-то.
А Федька твой поди уж на реку выехал?
- Выехал. Какого дня ещё сети в прости кинуты. Ночи-то спать не может, так ему на улов не терпится. Говорю, хоть света дождись, а то чего в темноте на воде делать. Дак нет. Да они в деревне все друг перед дружкой. С утра уж не один мотор проревел. Толька Гагара чуть ли не всем семейством ездит!
- Но!ПопАдат, видать, хорошо, раз один справится не может.
- Какое там, - Нинка отмахнулась рукой, - Галинка вчерась сказывала, пустой с осени ездит. Говорит, как поохала над бураком с рыбой Евшеева бабка, так окромя сорожины  в сети никто и не запутывается.
- Да-а. Худо, когды так-то. Я считаю, баб совсем к этому делу подпускать нельзя. Я вот тебе, Нинушка, что расскажу. Бывало дядька мой, Яков Степанович, ты-то уж его не застала,  знатно рыбачил. Всю деревню кормил. А тут что-то сотворилось, ушла от него рыба. То ли оприкосил кто, то ли сам себя оговорил. С нашим рыбацким делом рот-то на замке держать надобно да лишнего не показывать. Дак вот. Жена егова, дедина Таисья Ефимовна, кинулась к старой Марине, а та и научила: ты, говорит, руки-то себе в печи сажой вымажи, да как Яша пустой с реки вернётся, ты ему все щёки густо-нагусто  грязными руками и вытяпай, вот прикос-то и снимется.
Ну она, милая, так и сделала. Только дядюшка ногу за порог закинул, она давай его сажей стряпать, а у того за спиной кошель полный рыбы, в кои-то веки сдобрился речной хозяин. Да как он на неё закричал, ногами затопал:"Ты что, жидовая мать, делашь-то?! Мы сО страху кто куды, кто на печь, кто на полати, а Таисья Ефимовна под кровать, после еле оттультам дОстали.
Нинка закатывалась от смеха
- Дак стал опосля ловить-то?
- Стал. Ловил чуть ли не до ста лет. В озере в лодке и помер. Так лодку-то с им потом к своему берегу прибоем прихлопало. Сидит, помню, в носу и мерёжка в руках.

- У нас, слава тебе Господи, есть где развернуться-то. - Махора втюкнул топорок в смолистую  доску. - Погляди-ко, тут река, там озеро. Лови - не хочу. Правда, рыбы стало маловато, но тут уж мы сами виноваты. Худо хозяйничаем. Берега тиной заростили, реку вон песком совсем затянуло. Скоро курица перейти сможет.
- Да ну, Александр Романович, не всё так плохо. - Нинка сметнула щепу с чурака и села. - Гагаре рыба не попадает, а вон, помнишь,не так давно,  Ваське Крайневу щучина со стол попалась. Еле вытащил, говорят.
-  Дак-то уж ему Хозяин на поминки дал.
- На какие ещё поминки-то?
- На бабкины. Бабка-то у него вокурат после той щуки и померла. Я уж сразу тогда сообразил, не уха дело-то. После такого улова жди беды. Так-то девка. Спокон веку так. Старики ещё сказывали. Бывало, братаны Костюхины Илюха с Мишкой под прислоном такую поймали, с весло! Мишка сказывал, ажно зелёная вся, будто во мху. Двоима едва в лодку затащили. Радости-то было, разговоров. А через день мать у них в ручьевине утонула. Хорошая была женщина. Не греховодная. Видно, Хозяин и отдал робятам щучину, чтоб её помянуть. Ему для добрых людей не жалко. Все рядом живём. Знат, кто каков.
Так-что, Нинушка, кажный улов к своему месту.

Ветер принёс звук лодочного мотора. Нинка спешно поднялась:
- Мой едет. Ишь как мотор неровно гудит, хоть бы свечки зачистил. Неровён час заплеснёт на самой-то шири, упряжку будет болтаться на волнах.
- Уж ты построж его, Нинушка, как причалит. Во всём должон быть порядок. У меня у бабушки так!
- Построжу, Александр Романович. Построжу. А ты собирайся-ко тоже домой. Хоть и в тулупе ты, а весенний ветер широкий - в карман нырнёт из рукава вынырнет. Не заметишь, как и обманет. А старики ещё нам нужны. Мало мы без вас чего знаем-то...
 Вот ведь какую ты бесёдочку смастерил гладенькую, подолом не зацепишь. Сразу видно, мастеровой.