Пигмалион в современном интерьере

 
 
               

                1 глава

                ПОДКИДНОЙ, ДАЖЕ ЕСЛИ И НЕ ДУРАК,
                ВСЁ РАВНО, ПРОМАЕТСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ ...


      
        Тяжело поднимая ленивый смрад над живописными холмами всякой всячины, равнодушно светило жаркое августовское солнце. Делать ему было нечего. Вот, от нечего делать, оно равнодушно и наблюдало лишенную какого-либо смысла упорную возню на этой свалке отходов разноликой живности. Нетушки!!! Если уж возня – упорная, то точно со смыслом – ему сверху не понять тайного механизма земной суеты – его дело светить, а не разбираться в смыслах. А суетящимся светло, и ладно – сподручнее суетиться … Каждому свое, кому светить, а кому суетиться. Кстати и смысл, как правда – если одна не на одного, а хотя бы на двоих, то уже испоганена компромиссом. Вот поэтому-то суета для каждого на этих кучах была раскручена на полную собственную катушку.
      
        Галдели, недоверчиво скосив сердитые бусинки глаз на своих хотя и двуногих, но бескрылых братьев, вороны. Брезгливо, в разгребальном усердии, пофыркивали вылинявшие кошки. Рычали друг на друга, а иногда и на людей, облезлые, но по-своему гордые, собаки. Каждый искал свое, из уважения не переходя границ чужих территорий. Все искали, находили, набивали желудок и опять искали. Но если вороны, кошки и собаки вершили свое дело до примитива просто: нашел – съел, то люди из этой простоты творили сложный ритуал. Они почему-то искали несъедобные вещи. Доводя их до товарной кондиции, сбывали на барахолке и, уже на вырученные деньги, покупали то, что потом прямым ходом забрасывали в желудок.
      
        Меньшие родственники жалели людей за такую сложную технологию жизнеобеспечения. Они не боялись их, поскольку знали – если человек чем-то занят, то он уже безопасен, а здесь, на свалке, все звери, включая и людей, были по уши втянуты в добывание провианта, которого с лихвой хватало на всех. А значит и драк не было – все были довольны…
      
        …Город из кожи лез, строя коммунизм на базе развитого социализма, не догадываясь, что он уже давно построен на собственных задворках, из расточительных отходов…
      
        …Как говорится – в семье не без урода … и городская свалка в этом смысле не была исключением, честно пестуя мусорными горбами собственную белую ворону, которую мусоряне  звали Ванькой Голотеловым. Имя-то простое, а вот фамилия – с подтекстом. Ну-ка, откройте  самую роскошную энциклопедию русских (да и не только…) фамилий – телефонный справочник, там вы такую фамилию не найдете. А Ванька, вот – нашел. Очень уж откровенная она, запросто так никому не дается и ему, естественно, досталась не за понюшку…, а по заслугам...
      
        … А было это так – младенца подбросили в старой дерматиновой кошёлке, c которыми  обычно старики бродят по базару между рядами. Подбросили к порогу Дома Малютки под самое утро, в надежде, что дежурная тетка в такой час не скоро разлепит глаза, а за это время мамка будет уже далеко. И мамка действительно была уже далеко, когда над  сумкой начали колдовать проворные руки бабки в вылинявшесинем, забывшем понятие о первой свежести, байковом халате. Нечесаная, с седыми клоками волос, лезущих в глаза и синюшным следом подушечного шва через всю щеку, что придавало ей свирепый вид, старуха, хриплым с курева, да и со сна, голосом, ворковала над подкидышем, все удивляясь легкомыслию бывшей мамаши – «… голое тельце прикрыла пеленкой, вот и вся забота… Ладно, хоть в сумку сунула – все не на сырой земле лежал …».
      
        Младенец, не понимая, что с этого момента у него все отнято, пока меркантильно, не желая мириться с холодом и голодом, севшим от крика голосом, требовал грудь той, которая в это время ничком, на койке молодежного общежития давила подушкой свой звериный скулеж.
      
        Нянька уже надевала соску на согретую бутылочку, все приговаривая: «… голое тельце …-голое тельце …», когда напарница, заполняя книгу приема, спросила: « Как фамилию-то писать ... да и имя?», на что бабка, по инерции еще раз проворчав про голое тельце, задумалась, а писавшая махнула рукой и, усердствуя языком, вывела – Иван Голотелов, именем имея в виду своего покойного первенца, что перед этим видела во сне …
      
        .… Вот так и пришел в мир этот малыш, то ли чтобы коротко сверкнуть и превратиться в ничто, то ли протлеять долгую жизнь – вот этого, наверно, даже судьба его ещё не знала …
      
        … Сказать, что он не вышел физиономией, значит ничего не сказать, а поэтому про усыновление не было и речи, что еще крепче ставило его на ухабы своей собственной корявой дороги …
      
        … Чуть подросши и обзаведясь смыслом в глазах, Ванька очень заинтересовался миром, окружавшим пацана и непрестанно задевавшим его, то приятным запахом духов, то красивой шоколадной оберткой под ногами, то сытно урчащим шумом ночного ресторана. А так хотелось в царство артеков, утренников, дней рождения. И когда он собственными силенками да умишком приоткрывал щёлочку в это царство, то его беззастенчиво  щёлкали по носу, давая понять, что у него суконное рыло, и что с таким рылом в калашном ряду   делать нечего. Он даже два дня провел в Артеке, где первый день его, затравленного и голодного, ловили по всей территории лагеря, а второй – он скучно провел в отделении милиции, ожидая отправки в очередной детдом. Кстати там, в обезьяннике, молодой и веселый карманник, из пестрой компании шулеров, хулиганов и сквернословов – временных обитателей КПЗ, доверительно дал Ваньке понять, что артеки достойны не посещений, а артналётов.
      
        С днем рождения было просто – беспризорник не знал своего, а врать самому себе, согласитесь, унизительно. Вот навесить лапши на уши тетке в детприемнике – как два пальца об асфальт. А здесь, вероятность совпадения – одна триста шестьдесят пятая была мизерно смешной и, даже если бы вдруг попало в кон, он все равно не узнал бы об этом. Вот с утренниками, кино, каруселями было проще – все решала техника проникновения на них, но победы не впечатляли – радости были ворованными ...
      
        .… По жизни Ваньку вела простая до примитива дорога, но для порчи настроения – кольцевая, с четырьмя однообразно повторяющимися пунктами – детдом (а потом вялая работа), ментовка, суд, отсидка. Между командировкой и опять ментовкой была свобода, которой можно было пользоваться вечно, но это если сидеть тихо и никуда не рыпаться. Так что же это за свобода? В таком случае она не ощущалась бы, что в корне не отвечало его философии – пощупать, насладиться и … не заплатить за усладу. Это был банальный путь будущего блатного, дразнящего змею, но не желающего ее укусов …
      
        … Во вседозволенность и ненаказуемость умных, а потому и удачливых проступков он уверовал после дерзкого воровства из продовольственного магазина. Толчком послужило то, что вечером, при закрывании, в магазине не звонит охранная сигнализация – значит, ее там нет, тем более красная лампочка в витрине отсутствует. Да к тому же магазинная уборщица – ленивая толстая тетка своим появлением на работу, далеко после прихода продавцов, играла Ванькиной кодле на руку. Что касается самого Ваньки то он, не в пример своей смышлености, среди своих кентов был самым маленьким, что и предписывало ему в магазинном воровстве сыграть главную роль…
      
        «… Система, если продумана до конца со всеми мельчайшими деталями и выполняется точно по плану – варилось в Ванькином калгане, правда, на примитивном словесном уровне, – всегда выигрывает, надо только, чтобы детали сходились друг с другом …»…
      
        … Сперва подстригли квартиру уборщицы – она оказалась в спальном районе города, где днем безнаказанно можно обворовать любую хату, если опять же – с умом. Но им нужен был магазин, а не квартира, а поэтому остановились только на том, что просто выследили ... Затем, в намеченный день, в соседнем, с квартирой толстой технички, подъезде, к концу рабочего дня, два пацана с четырьмя ведрами позвонили бабке на первом этаже в дверь и попросили воды, а то, мол, в «нашем» только что отключили … Уже с полными ведрами они зашли в «свой» подъезд, поднялись на «свой» этаж и три ведра вылили на порог квартиры магазинной уборщицы… Впечатление, что за дверьми квартиры прорвало водопровод или вовсю открыт кран в ванной, без сомненья было полное. Но на этом бесенята не остановились. Четвертым ведром была облита такая же дверь этажом ниже, но облита уже с самого потолка, подтверждая, что вода уже пролилась и этажом ниже. Жуткая картина… для тех, кто не знает. Все было сделано быстро, в сосредоточенном молчании, и только фраза старшого огольца – «Все! Канаем отсюда!» - ветром сдула пацанов на улицу…
      
        А где-то через час после водопроводного хулиганства, еще не подозревающая о проделанной с ней шутке, уборщица приготовилась собрать в мешок мусор, дождаться мусорной машины, а потом уже мыть полы – так она всегда делала, но … Но вдруг из подсобки выскочила заведующая в шиньоне. Туго обтягивающий ее пышное тело, халат, от долгого сиденья в кресле, сзади был весь в поперечных складках, да и цвет имел белый только по названию. Жуя открытым ртом и имея в руках солидный кусок копчёной колбасы, она глазами, поверх голов, кого-то поискала и, наконец, увидев, протянула в ту сторону колбасу, зычно, не стесняясь, что это в помещении, прокуренным голосом заорала – Ми-и-итревна!!! Твоя соседка звонила! Бросай все и езжай домой! – В твоей квартире потоп! Вода уже на ле-е-естнице! –
      
        – Ах ты, Господи! – ахнула тетка и через три минуты ее уже не было в магазине, а пацаны, вертевшиеся у штучного отдела с соками и сигаретами, вот уже как десять минут шугаемые нервной продавщицей, вдруг послушно, как по команде, отошли к большой квадратной урне из дюрали, наполовину заваленной мусором, и долго там считали деньги, перебрехиваясь и толкая друг друга. Наконец, разрешившись в финансах, они опять подошли к «штучной» тетке, взяли пять стаканов сока – по пол-стакана на рыло, быстро выпили и в благодарственном гвалте – мол, спасибо, тетя, мол, очень вкусно, что вконец ее ошарашило, шумной ватагой выскочили на улицу…
      
        … К закрытию магазина нервное напряжение Ваньки, лежащего на дне квадратной дюралиевой монашки и заваленного сверху бумажным мусором, сначала постепенно перешло в безразличие, а потом, пока магазин еще был открыт и еще было не поздно,  –  в конкретное желание выскочить и убежать, но мысль, что он обхезался, что все пока идет по плану, и что он в этой бомбежке магазина участвует не один, да еще гвоздём программы, удержала его в неподвижности. Ему-то что – набить сумки, да дождаться открытия лабаза … И он, вздохнув, подумал сам про себя: «Забздел ты, Ванька!». Но вздохнул-то он еще и по другому поводу – этой ночью его друганам предстояло очень необычное мероприятие, идея которого принадлежала ему же, и он с гордостью это осознавал. Но все по порядку…
      
        … Покупатели уже все ушли, когда к урне, видимо с обходом своих владений, подошла, опять же чем-то чавкая, та – шиньонистая, ее Ванька сразу узнал по голосу. Она тронула мусор и крикнула – Антонина-а-а-а! Не забудь сказать Митревне, чтоб завтра, не дожидаясь мусорки, мусор выкинула куда хочет – мне на ее потоп наплевать – потом плюнула сверху в ванькину бумажную маскировку и пнула затаившегося в металлический бок … Все стихло, но по серому сумраку убежища он понимал, что свет еще не выключен, а значит и продавцы не ушли … Действительно, они ждали инкассаторов. И те вскоре появились …
      
        По репликам мужиков он понял что их – двое в магазине и один на улице, с машиной. И тут пацаненок познакомился еще с одним качеством, без которого вор никогда не состоится, и которое в будущем не один раз его выручит …
      
        … Возле урны остановилась опять же та, что плевала сверху, потому как тем же голосом, но уже завораживающе, проворковала – Петя, принял бы ты денежки один, а мне отдай для серьезного разговора этого тихоню – на что Петя ответил – забирай, он мне сегодня всю плешь переел – весь вечер рвется в твой магазин – … К урне  подошел наверно тихоня.
      
        –  Ну … Долго будем играть в молчанку, Ваня? – уже грубым голосом деловито пробасила она и зло ногой пихнула убежище пацаненка. Внутри ящика загудело, а Ванька облился холодным потом.
        –  Что же ты прячешься от меня, красавец? – пацаненок напрягшись лихорадочно соображал – сколько человек в магазине и очутятся ли они на его пути к выходу, когда придется выскочить из этой вонючей фиалки.
        –  Ведь надо вести себя честь по чести – закипала тетка –  ведь если ты чего захотел, так подойди да скажи… неужели я такая жадная и противная, что не позволю тебе?
        – и в монашке снова загудело, а у воришки душа попыталась выскочить через пятки, предупредив, что до дверей вероятно, дело не дойдет, поскольку они (заведующая и этот, не проронивший ни слова) караулят у ванькиной фиалки и видимо уже с веревкой, чтобы повязать.
        –  Ну и долго ждать, Ваня? –
        … слизывая пот с губ, Ванька решил: «Нет! Буду сидеть до самого конца, а там – будь, что будет!». Наконец тот, что подошёл, и до этого молчавший,  тоже подал голос: «Да ведь хотелось как лучше, Капа, чтоб ты не знала, а оно вишь как повернулось … хотел этим … как его … сурпрызем …».
      
        До Ваньки стало доходить, что это они между собой так колготятся, что этого мужика тоже зовут Ванькой, и вдруг опять перехватило дыхание  –  … а если б выскочил? – Вернувшаяся из пяток душа меланхолично заметила: «Тогда ни консервов тебе, ни свободы … Эх ты! ... Да откуда этой колбасе знать твое имя-то?»
      
        Так, молодой шпанёнок познакомился с выдержкой, которую если не предавать, всегда выручит босяка…
      
        … Ночью он вышел и спокойно набил две большие хозяйственные сумки консервами, пряниками, конфетами. Брал всего понемногу, из разных мест, в основном из мешков, а не с полок – чтобы сразу не бросилось в гляделки продавцам. Затем немного погулял по темному магазину, осчастливил собственным поливом пальму в кадке, упаковался с сумками в монашке и, в ожидании утра, спокойно заснул под бумажными коробками …
      
        … Утром Митревна в хорошем настроении, что вчерашний потоп оказался не потопом, а чьей-то хулиганской выходкой, в пол-голоса подпевая за Толкуновой из радио о носиках-курносиках, уже уходя на работу, открыла дверь из квартиры на лестницу… – на первом же шаге из квартиры ее благополучие и закончилось … Сделав, оказавшийся роковым, этот шаг, она подскользнулась, едва успев судорожно вцепиться в наружную ручку двери. В нос ударил резкий, специфический … полностью оправдывающий народную пословицу «Не трогай дерьмо – оно не воняет». Но оно уже было тронуто, и это ничем не изменишь… – на пороге … и около … в шахматном порядке, по  всем правилам саперного искусства, были навалены пяток вонючих мин. Три из них были уже распечатаны туфлями Митревны. Кстати, наружная ручка двери, на всякий случай (а он-то как раз блестяще и представился) тоже была предусмотрительно вымазана, о чем тут же и догадалась вляпавшаяся, недоуменно поднеся свою ладонь к недоверчивому носу … Хорошо постаралась ванькина шпана … В этот день Митревна не вышла на работу …
      
        … Магазин открылся как обычно … В двери хлынула ожидавшая на улице толпа. Вместе с ней ворвались и вчерашние шпанята. Они опять почирикали возле штучного отдела, и опять отошли в угол к урне, окружили ее и долго разбирались там кому … сколько … и за что платить. Наконец, договорившись, подошли к прилавку. Заплатив за пять стаканов соку, выпили его каждый по полстакана и, на ходу уже прокричав «Спасибо!», с двумя туго набитыми сумками мгновенно испарились … И опять волшебное слово благодарности остановило ее ругань на них и вертящееся на уме сомнение об их количестве. А действительно, откуда же еще один шалопай вроде бы сподобился и как же они успели столько накупить – аж две сумки … Но кодла уже выскочила на улицу и спрашивать было не у кого …
         
        … Из большого разнообразия воровских специальностей Ванька не подбирал для себя конкретную, да и никто не выбирает – жизнь подставленной ситуацией, не спрашивая, окунает его в профессию, как старик сухарь в воду … И не моги рыпаться – в таком разе, присутствующая при этом сподобии крестная, под именем судьба, представит другой вариант – намного гаже первого, и не так, как вы думаете, а в десять раз гадливее – а когда еще жизнь и судьба ссорились промеж собой из-за никчемного человечка? Ванька понимал эту истину, не рыпался, но подаваемый жизнью пирог кусал наполную, не надкусывая и не выплевывая, а тщательно разжевывая и честно, не морщась, глотая, придерживаясь, однако, открытого собственной шкурой универсального правила – будешь думать – не попадешься …
      
        … Однажды крёстная представила ему возможность быть голубятником… – Он попробовал, но ему не понравилась зависимость от каина, скупавшего краденное с веревки белье за бесценок, по малолетству надуривая его …
      
        …Был он и дачником … раскусив это ремесло как неблагодарное - а что можно утащить с дачи среднего советского гражданина? – разве что драную с засаленными рукавами вонючую телку, да рвань шкарят с подозрительными разводами в пикантных местах да с кустами ниток вместо пуговиц на ширинке …
      
        …Почуяв легкость добычи, тут же остыл к специальности клюквенника…, ведущего свой промысел в божьих домах. К тому же две приветливые старушки во всем длинном и черном, заведя в трапезную, до отвала накормили его и прямым текстом сообщили, что Господь от его воровства не обеднеет, но вот крадущий (палец ближней старушки бережно тычет ему в грудь), оказывается всегда теряет, поскольку в божеском понимании «красть» и «терять» крепко связаны веревкой синонимы. Да и стыдно красть у того, кто все видит …
      
        …Впервые пацан вбился в робу детской трудовой колонии в десять лет (не путайте комнатного ребенка с беспризорным ровесником), когда еще промышлял в кодле на водопаде – а вокзал, кстати, самое бойкое и прибыльное место для вора. Все шло как по нотам, пока он с такими же малолетними кентами, с кровью и битьем воющей вывеской об асфальт, рисовал кипиш перед пузатым сазаном. Это был отвлекающий спектакль, в котором и вой, и в красных соплях мурло были далеко не фальшивыми, за ширмой этого спектакля главный в этом представлении жульман приноравливался отвернуть угол, а попросту спереть чемодан у того пузатого сазана …

        ... Забурились они всей компанией на разные сроки не столько по своей неопытности, сколько по торопливости и любопытству главшпана. И это было до обидного просто – он хотел быстрее раздербанить уведенный джигельдон …И где же ему нетерпелось вскрыть уведённый чемодан? – да в вокзальном сортире ... да сразу же после бомбежки!!! Правда, на дверях ватерклозбанка красовалась табличка – «Туалет закрыт на ремонт», но разве это остановит советских обладателей переполненных мочевых пузыря? Они (обладатели) никакого внимания не обращали на гвалт шпаны вокруг чемодана, они были на седьмом небе от того второго удовольствия, которое испытывают свободные от тормозов, при потреблении пива, личности. И не они представляли опасность. Опасность представляла дверь в сортир. Она была одна – и для входа, и для выхода. Вот ватерклозбанк для ванькиной кодлы и оказался не гадишником, а мышеловкой … Роясь в чемодане, они и не заметили, как в этих единственных … скучающе подперев косяк … скаля желтые зубы и играя в руках черно-матовой, посчитавшей ребра не одному задержанному, татьяной (ну дубинкой же)… в засаленых  погонах … уже стоит усатый гапон и терпеливо ждет, когда же  шпанята обратят внимание на него …
      
        … Ванькина свобода всегда, до скукоты однообразно, пресекалась командировками в места не столь отдаленные, а дегустация баланды с размазанной по тарелке шпаклевкой, или заканчивалась официально в срок шпаргалкой от которой больше пользы в гадишнике при прощании с толчком, но ни в коем случае не при устройстве на работу ... или же росписью на заборе, что попросту подразумевало побег ...


               
                2 глава
               
                ЛОЩЁННЫЕ ПАРАЗИТЫ ТОЖЕ КУПАЮТСЯ В ПРОБЛЕМАХ,
                ИЛИ СУМАТОХА ПО ПОВОДУ ...


        Мир замешан на противоположностях, а поэтому, читатель, не удивляйся, что тебе разворачивают совершенно другую сторону этого чтива…
      
        – Галка, ты что там ищешь? – лениво просипела противным со сна голосом Вероника Григорьевна, хозяйка семейства, набрасывая атласный пеньюар на распаренное от постельного тепла, холеное, пока еще ценимое самцовым глазом, тело.
      
        – Свой диплом – отчужденно буркнула растрепанная дочь из гостиной, лихорадочно опрокидывая содержимое комодных ящиков на дубовый, в богатых инкрустациях, обеденный стол, где уже громоздилась куча ненужных, но вечно хранимых, безделушек от мундштуков, пуговиц и бигуди, до старых кривых и ржавых шурупов, отверток и расколотых электророзеток. Из основания этой разношерстной горы, стыдясь за свою никчемность, украдкой, выглядывала даже пара резиновых подтяжек для мужских носков … Здесь было все …  кроме атомной бомбы и галкиного диплома об окончании мединститута.
      
        Темп поиска был взвинчен до предела. Под угрозой срыва была, назначенная на этот день, приватная беседа в Облздраве, от которой зависело очень теплое местечко рентгенолога в одной ведомственной поликлинике… Галка была на грани истерики, когда из детской невинный ангельский голосок румяненького и аккуратненького четырехклассника Николеньки свежо и звонко пропел – А я-я-я, ви-и-идел, как Машка тихонечко завалила мусором, а потом вынесла в помойном ведре виолеткин свё-ё-ёрток! –   
      
        Галка, зная, что братишечка жалит только наверняка, застыла с открытым ртом, соображая, какое отношение ее диплом имеет к какому-то виолеткиному свертку, а вопль пятилетней Виолеточки, перешедший в руладу рёва ее здоровеньких легких, щедро сообщил всем, имеющим уши (даже на улице через дорогу) о том, что Машка(домработница) маленькую девочку не любит и «скрала кубенты», а значит ей (Виолеточке) придется работать не «ревунологом в полукирике», а «на краю света».
        Расспросы Виолетки постепенно прояснили положение вещей. Оказывается, младшая сестрица, забытая всеми, частенько, играла под столом её дипломом, копируя старшую сестру, устраиваясь в «полукирику». Крокодил Гена у нее был дядей Гришей из Облздрава, а она – тем врачом, что хотела работать «ревунологом»… Оказывается, в пропавшем свертке были не только клизмочка для Дюймовочки и банки для Хрюши…
      
        …Каждый по-свойму, но все с нетерпением, ждали возвращения с базара домработницы…
Это была молчаливая особа, ровесница Галины. В доме ее все – и младшие, и старшие (за глаза) пренебрежительно звали Машкой. Наконец щелкнули замки входных дверей и на пороге прихожей, отмахиваясь от двух, виляющих хвостами дворняг, по собачьей простоте желающих проскочить в квартиру, обвешанная сумками и пакетами, показалась та, которая сможет пролить свет на серьезную пропажу. Одного взгляда вошедшей было достаточно, чтобы понять всю значимость чего-то случившегося, к тому же связанного именно с ней.
      
        Сняв стоптанные кроссовки с загорелых, насколько позволяла джинсовая мини... , ног, она молчком, под дымящимися взглядами четырех пар глаз, спокойно прошла на кухню, аккуратно (а по-другому она ничего не делала) освободилась от покупок, обернулась к следовавшему за ней голодному до скандала, стаду, скрестила красивые, под закатанными рукавами вылинявшей ковбойки, руки на груди, коротко, выпятив нижнюю губу, дунула в любопытную прядь упавших на глаза русых волос и, глядя в упор, процедила – Я всех вас слушаю – ... И тут четырехсиренная семейка продемонстрировала ей такой коктейль из вопросов и претензий, обильно сдобренных визгом, возделыванием рук и скоморошьими ужимками, что домработница поняла – прощальных ужинов не будет, а завершит её домработное пребывание разгромная бомбардировка этого благополучного гнездышка – уж она-то в карман за словом не полезет! - Руки с груди уперлись в бока, лицо залилось нежным румянцем, а слова нашлись сами собой и в сверхдостаточно просоленной и проперченной порции персонально для каждого …
      
        …Виолеточке было сказано, что выброшенный сверток – это о-о-очень долгое обещание научить порядку маленькую капризную тираночку. И не машкина, мол, вина, что малолетним попадают в руки такие серьезные, как институтские дипломы, вещи … А потом, уже обращаясь ко всем  – посмотрите-ка на меня – возможно ли выбросить документ, загодя догадываясь об этом …?
         
        …Николеньке – ничего, кроме того, что он, не взирая на возраст, уже законченный и талантливый негодяйчик с перспективными садистскими наклонностями …
         
        …Галке – удивление, что такая умная и добрая, вроде, девица, по уши зарылась в тряпошные проблемы, а ее сексуальный интерес к мальчикам материализовался в сбор досье, где главными пунктами маячили доходы их предков и перспектива служебной карьеры претендентов на брак …
      
        …Веронике Григорьевне – что она – вдохновитель и организатор пакостного семейного тунеядства и всех домашних, кроме, слава Богу, Галки, подчинила примитивной доктрине – «урвать побольше, отдать поменьше». А ещё, что она – ханжа и мелкий хищник с елейным голоском, но, мол, не расстраивайтесь – не все потеряно, еще много чего в жизни потеряете …
      
        …О главе семейства она ничего не скажет, по причине его отсутствия… а сказала бы … ой как, сказала бы!!!...
      
        …Пяти минут ей было достаточно, чтобы собрать вещички и, не требуя расчета, уже в гнетущей шоковой, от всего сказанного, тишине, между фразой – «Беситесь тут без меня …» ... и прощальным грохотом выходных дверей, в сопровождении шлепнувшегося куска штукатурки, бросить растерянной Галке – Неужели ты держишь меня за гадину, что специально погубила твой диплом? – ...


                3 глава
               
                МУСОРНОЕ РАНДЕВУ …   

        - Молодой человек, Вы мне не поможете? – приятно пропело женским голоском у Ивана за спиной. Мусорщик от неожиданности вздрогнул, но сделав вид, что ничего не слышал, срочно напустив на себя безразличие, невозмутимо продолжал свободную охоту – бездумное (это внешне) копание в новом материале, прикидывая, что делать и как ответить – ведь не часто в его жизни запретный мир первым стучался в иванову стенку.
      
        – Молодой человек! По вашей спине я догадалась, что вы услыхали меня. Почему же не хотите ответить? – эта прямолинейность и непосредственность подкупили Голотелова и он обернулся. Перед ним, балансируя на грязной доске, стояла невысокого роста цыганочка в импортных, на свалке которых никогда не найдешь, кроссовках. Голубые варенки благородной фактуры скрывали, как раз-то и подчеркивая этим, пикантную стройность и упругость длинных девичьих ног. Яркая, навыпуск, цвета морской волны, из-под колом сидящей белой расстегнутой куртки, рубаха неуловимо выдавала контуры того, о чем думает не озабоченный проблемами парень без претензий глядя на девушку.
      
        В этот день проблемами Иван не страдал, да и претензий к этому миниатюрному смуглому чуду, тем более, не было – вот и увидел он то, что было описано выше. Пряча свою застенчивость за развязностью, мусорщик воткнул лопату рядом со щупом на длинном черенке и нехотя подошел к ней.
      
        – Я – Галка – прикрываясь тем же щитом развязности, с вызовом бросила она – а вас как зовут? –
      
        Он стушевался – Иван – а отчество? – наступив на ивановый больной мозоль отцовства, взяла в ней верх вежливость.
        – Нектович – нашелся, но по сути … правдиво, ответил он и добавил, заминая тему отцовства – что надо-то?
        – Да я нечаянно выкинула в мусор сверток с институтским дипломом … теперь ... вот ... надо найти … А то, на работу не примут … – и, немного помолчав, теребя подол рубахи, с неподдельной грустью глядя в глубину Ивановых глаз, почти шепотом – … поможете? ... Ведь вы – специалист, а я не знаю, как это делается … – не закончив, растеряно пожала плечами.
        – Странный день – подумал «специалист» – слишком много потерянной ксивы – и бросил быстрый взгляд на тетку в тряпье, копавшейся в соседней куче по этому же поводу …
      
        ... Она (тетка) пришла рано утром … Первым увидала Ивана и шепотом простуженного горла, видимо с пива, потому как в августе больше нечем простужать глотки, поведала из грязного платка, закрывшего все лицо, что она сунула в мусорное ведро полиэтиленовый пакет с институтским дипломом хозяйки, который теперь вот надо найти, иначе, мол, ей не жить.
      
        Выяснив у тетки адрес, сроки и сориентировавшись на месте, Иван холодно указал ей четыре кучи, привезенные за два дня и посоветовал, как можно быстрее нести шесть пузырей. Три бутылки верхним чинам – директору Серафимычу, чтоб не возникал, бульдозеристу, чтоб не торопился заравнивать … водиле, чтоб свежий мусор ссыпал не на эти четыре кучи … Три ... – теневым жучкам в лице Сергейсергеича по прозвищу «Князь», который при свалке имеет свои четкие функции с рекетёрской подкладкой.
      
        У Князя, в свою очередь, имеется личный аппарат, состоящий из «Трех Шуриков». «Три Шурика» - это их коллективное погоняло и кого как зовут никто не знает. Их имена (Шурики) и кукольные лобики были уменьшительными, но все остальное внушало почтительный ужас. Они являлись княжескими глазами, ушами, а главное – руками, суть которых была в пудовых кулаках ...
      
        … О взаимоотношениях Серафимыча и Князя никто толком ничего не знал. Правда, года два назад лидер утильщиков на почве алкоголя Санек, не просыхавший все 48 часов в сутки, в краткий миг трезвости, что само по себе могло спровоцировать часовой летний снегопад с полугодовой нормой осадков, рассказал, что якобы видел разбираловку этих двух начальников.
      
        Он (Санек) в это время отходил от керосина в своем логове за старым сараем, виртуозно успев добраться до него. Это когда успев … но обычно алкаш капитально спотыкался на одном из холмов мусора, мгновенно засыпая там, своим импозантным видом, почти всегда мокрым хлопчатобумажными штанами, имеющими особенность предательски темнеть в местах обмочения, доводя живописие кучи до логического конца … В этот же день, он пристойно боролся неспокойным сном с кондицией нагрузившегося, опошляя собой топчан, скрытый от чужого взгляда буйной колонией лопухов и, внезапно открыв глаза (этим самым заставив весь мир противно поплыть вокруг своей персоны), банально захотел поблевать. Мыча, конвульсивно содрагаясь нескладным и тощим телом, уже не на всякий случай, держа заскорузлую ладонь у рта, Санек сподобился из лопухов и, вдруг, забыв зачем поднялся, шатаясь на дрожащих и танцующих по собственной воле ходулях, увидел плачущего Серафимыча на коленях, с протянутыми к Сергейсергеичу руками, а Князь назидательно грозил серафимкиному носу своим розовым и пухлым пальчиком. Санек, продолжая мычать, старательно протер глаза и видение исчезло, вернее изменилось – директор уже стоял рядом с Князем и оба удивленно глядели на сподобившегося. Правда, директорские колени были в предательском мусоре …
      
        ... Когда замысловатым, не подвластным собственной воле, маршрутом, возвращаясь в лопухи мимо беседующих, Санек остановился, но продолжая пританцовывать и аккомпанируя  себе движениями неслушающихся рук и туловища, упрямо перемешивая тяжелые слова с легким и обильным иканием, выдавил из своей утробы – Ты, Серафимыч, хоть на голове стой, хоть на коленях, мне до тебя нет дела … мне бы спокойно поблевать – Сергеич нехорошо посмотрел на Санька, но, опять завалившемуся со всего маха в лопухи алкашу, было уже не до Князя с Серафимычем – с прохладного ложа уже доносилось алкашевое храпенье...
      
        ... На следующее, после рассказа богатого на больное воображение алкаша, утро его нашли мертвым на одной из куч – видимо «добавил». Правда, собутыльник Санька, Копченый успел заметить на шее мертвеца как будто бы следы от чего-то тонкого … как будто бы от удавки … как будто бы … но получил предупредительный пинок от одного из Шуриков, перелетел через труп, проворно вскочил и, вытирая ладони о штаны, зашепелявил, высказывая свои школьно-коридорные знания – … озона наглотался бедный, ночью гроза была, а озон покойнику оказывается был очень вреден …
      
        … Вечером того же дня в конторе буйно гуляли Шурики, обмывая новые шнурки одного из этой тройки …
      
       … Закутанной тетке не надо было подробно, как вам, читателям, объяснять надобность в пузырях. Через час она деловито перекладывала их из своей кошелки в карманы Ивана, а он, глядя на ее проворные и гладкие руки, подумал – хорошо сохранился бабец …
      
        … Галке, относительно спиртного, были продиктованы те же условия и добавлено, что он сам будет искать ее пропажу, пропустив мимо ушей обещание награды, а результат, мол, будет через день. Вот дня через два и приходи …........ те ...


               
                4 глава
               
                ОКАЗЫВАЕТСЯ, ВСЕ ПУТИ ВЕДУТ НЕ В РИМ …   
                А НА МУСОРНУЮ СВАЛКУ ...               

        Подозрение, что ищут одни и те же документы у Голотелова закралась в тот момент, когда «цыганочка» сказала о цели своего мусорного визита, но когда совпали и район, и сроки пропажи, Иван однозначно уверовался в этом. Неясно было только одно - почему же они ищут отдельно, не догадываясь друг о друге?
      
        Задумчиво перелопачивая мысли о пропаже, мусорщик машинально смотрел на ту, первую – с дипломной проблемой, которая проворно, как молодая, разгребала мусор. Вдруг его осенило: «Она – не как молодая .......... она – молодая!» Чтобы развеять сомнения, утильщик решительно подошел сзади этой - пока еще тетки, которая в пылу работы не заметила его приближения, а когда кожей почуяла его взгляд сзади и напряглась, для Ивана было уже поздно отступать – не каждый день он стоял так близко к женщине … Внутри забилось … Закутанная, как будто услыхав это биение, обернулась, выпятив нижнюю губу, дунула на любопытную прядь со лба и, забывшись, молодым сочным голосом тревожно спросила – тебе чего? –
      
        Иван, не отдавая себе отчета, быстро ухватил платок и решительно потянул его на себя, видимо желая снять его. Обвитая вокруг шеи клетчатая тряпка натянулась ...  Завязалась борьба, в ходе которой тела, слившись и сначала неуклюже потанцевав, потеряли равновесие и, принятые одной из куч, свалились друг на друга, и от этого идиотизма, затихли … Она, уже не тетка ... и уже без платка, прижатая его тяжестью, с заломленными за спину руками, прерывая слова тяжелым, волнующим Ивана, глубоким дыханием, гневно прошептала – Отпусти!... Ур-р-род, больно же! –
      
        Обмякший после борьбы, всем наваленным туловищем остро чувствующим змеиные извивы молодого женского, в сопротивлении поддающегося его силе, тела, он вдруг понял, что наконец-то ворвался в нормальный, рядом живущий мир, но тотчас осознание насильственности с усмешкой ткнуло его в незарастающую рану – ишь, чего захотел, а продолжения не бу-у-удет! …
      
        Опершись правой кистью в ее маленькое, вздрагивающее упругое плечо и сняв ногу,  он, перекатившись на спину, тут же сел, провел ладонью сверху вниз по потному напряженному лицу, успокаивая его и, уже размеренно, зная, что теперь «уже не тетка» ему подчинится, сказал: «Рассказывай про документы, да по-подробнее». Она села рядом, достала из кармана массажку и молча, подсознанием сожалея, что он не довел до логического конца этот приступ мужской нетерпеливости, с интересом, пока причесывалась, косила на него взгляд полный проснувшегося желания …
      
        … По человечески–то она себя оправдывала – … ни с того ни с сего … на вонючих кучах … после нескольких часов знакомства, да и знакомства ли (не зная имени) … а по-женски – этот дикарь! … ах с какой первобытной силой он разохотил ее любовь!... еще чуть-чуть, и она утонула бы в уже начавшей было разливаться истоме … Ну разве можно прерывать такие дела, ведь это полное неуважение к женщине!... Да за это надо не голову отрывать, а кое-что, что пониже!... Дикарь – вновь пришла она к этой мысли – … потому и прервал … заняться им, что ли?... На мусорной куче … в этом есть что-то пикантное … – накренило ее в игривость.
      
        – Рассказывай – напомнил Иван.
        – Ну, слушай – уже успокоившись, сказала Маша и поведала свою домработную историю, которую ей очень хотелось закончить находкой диплома ...
        – Она была уже здесь – процедил дикарь, играя прутиком и, решительно его отбросив, раздумчиво сказал – Сделаем так – я же тоже начал искать, а кто найдет первым, тот пусть и отдаст … Она придет послезавтра …
      
        … На счет женщин Ванька, не отдавая себе отчета, лукавил. Он касался одной довольно часто и даже не случайно. Это была дама их мусорного круга. К ней он не питал особого расположения, но всегда, когда она, приняв сверхдозу даже для среднего мужика, впадала в стельковую кондицию, мусорщик оказывался рядом и, жалея человека, укладывал её в сарае, что сзади свалки, на незастеленую полосатую ведьму, только с большим натягом напоминающую матрас.
      
        Весть о том, что Люсьен легла и открыла доступ к телу, мгновенно облетала свалку, и вся кодла мужеского полу вдруг неожиданно находила себе дело возле сарая …
      
        … Очередь соблюдалась неукоснительно. Очередной не стоял под дверьми, как в поликлинике или нотариальной конторе, но при выходе поправляющего брючную амуницию, спокойно докуривал или дослушивал анекдот, недвусмысленно говорил остроту типа: «Ну, мне пора на смену» и толкал дверь сарая, откуда через минуту начинали доноситься интимнопьяные звуки люськиного безразличия.
      
        Иван тоже, маскируясь под всех, заходил, но и всего-то делов - укрывал общественную телку, усаживался рядом и, выкурив из пачки одну лисичку, не оглядываясь, выходил … он не был импотентом ... но он и не был как все ...
      
        … Иногда его спрашивали, чем это он с ней занимается, если она весь сеанс молчит. Но спрашивал, в основном, один из Шуриков, что не пользовались Люськой из эстетических (не путайте с этическими) соображений. Он ехидно выдавал крылатобанальную в местном масштабе фразу – А вы займите ее ротик чем-нибудь, она и у вас с удовольствием будет молчать … Правда, на следующий день тачка острившего всегда почему-то оказывалась щедро вымазанной дерьмом, о чем мусорные окрестности незамедлительно оповещались воплями пострадавшего, но в силу пунктирности мозговых извилин, не подозревающего ни о причине, ни об авторстве ассенизационной диверсии.
      
        За Иваном, кстати, числилась, кроме фамильной, еще одна странность, которую он не скрывал, ещё и за это на кучах слывши белой вороной – он искал, а главное читал, книги … Первой из них утильщик случайно увидел затоптанный в грязь второй том Чехова. Он знал эту фамилию еще по детдому, ненавидел ее наравне с Пушкиным (это как же надо было не любить свой предмет, чтоб плодить себе подобных! А? … Учителя!?), ненавидел до несварения желудка и в этом был далеко не один …
      
        Сперва он пожалел не Чехова, а саму книгу. Поднял … оттер … положил за пазуху ... Вечером, согреваясь чаем, разглядыванию плаката, выполняющего роль оконной занавески – «Педикулез подрывает здоровье советского народа», предпочел полистать найденыша. Но не полистал, а только открыв наугад, наткнулся на – « … Он, ваше благородие, цыгаркой ей в харю для смеху … » - и оказался повязанным богатой расцветкой скупых чеховских слов. За смутно знакомым по дальним урокам в детском доме Хамелеоном (кстати, это имя он расшифровал как производное от слова «Хам» и похвалил автора за точность кликухи) последовал следующий рассказ … а там ещё …
      
        … Мусорный коллега, погоняло которого «Артист», глотая на Ваньку обиду с горячей чехнаркой (да чай же обыкновенный), картинно сидел боком к столу, насупленный, с шумом тянул в себя пойло, после каждого глотка с шумом же и выдыхая – … А-а-а!!! … Он пришел к Ивану без приглашения, поскольку в их среде этот атрибут вежливости отсутствовал напрочь, а если бы кто и использовал его – сошел бы за идиота. Он пришел по обыкновению излить душу, заодно и переночевать, но в первый раз наткнулся на немое отчуждение – Иван читал. Ни какие хмыканья гостя и шумные изменения картинных поз не могли отвлечь Ивана. Впрочем, Артист особенно и не обижался – стаканом крепкой индюшки (ну опять же, простой чай!) он уже согрелся, а ночлег ему в любом случае был гарантирован. Вот только капризный на внимание Артист сегодня оставался с носом, без общения с себе подобным, ну да ладно, можно и перетерпеть. Он сдался, присмирел и, от нечего делать, глядя на тараканов, весело суетящихся по столу, вспомнил свое бичевое начало …
      
        …Тогда еще не «Артист», а артист областного драмтеатра имени незаслуженного человека, Альберт Сазонович, как подающий надежды, имел и уважение, и роли, и жилплощадь, соответствовавшей квадратуре койки в общежитии, и даже невесту из статисток – все как у людей. Он и не предполагал, что все это может сгореть за один день … Даже за один час …
      
        … Спички вытащил секретарь театрального парткома, бывший директор бани, обласканный сверху назначением на богемный фронт за вскрытые махинации с простынями и использование номеров по записочкам, да ещё и не по назначению.
      
        Однажды его вызвали ТУДА и в дружеской беседе усомнились, как, мол, в такой специфической среде служителей Мельпомены уже который год … и все нормально … тихо … без ЧП …
        - Странно как-то, товарищ секретарь, может вы что-нибудь скрываете, так ведь вам со скоморохами-то детей не крестить, вы уж … если вдруг … так сразу … – сладко басилось из глубокого красного кресла.
      
        Вот и встряхивал товарищ секретарь выжидательно коробком, а уж чиркнуть каждый сможет – был бы момент. Одним из «каждых» оказался друг Альберта Сазоновича … он услужливо и чиркнул твердо поданной секретаревой спичкой.
      
        Дело прошлое – чувства притупились, но детали будут помниться до последних аплодисментов. Этот день – осенний, набухший холодной влагой, насморком и тяжелой сонливостью, для Альберта Сазоновича имел одну особенность – в этот день соизволил родиться его сосед по общежитию и грим-уборной серьезный, удачно выдающий трагедийные роли, с коллегами – душа-человек, а для Альберта еще и закадычный друг – Игнат Иванович Колотилин. Сколько раз в кругу товарищей, навеселе, ему предлагалось сменить плебейское ярмо имени и фамилии на что-нибудь благозвучное (ты же артист!), но трагик становился в позу и басом, жестикулируя соплями грибочка на вилке, профессионально вращая бешеными глазами, изрыгал: «Правду грех похабить!». Дальше, с небольшими вариантами, следовала фраза о святости родительского наследия.
      
        Вот ему-то в день рождения и придумал подарок Альберт. Он взял почтовый конверт, вложил туда кругленькую сумму, равную месячному окладу (три месяца копил на завтраках, а они, кстати, у артистов почему-то всегда превращаются в обед) и, воровато оглядываясь, двинул в гардероб, этим конвертом поставить последнюю точку сюрприза в кармане игнатова плаща. Все шло как по маслу – и в раздевалке никого, и плащ найден быстро … Но в самую кульминацию, когда альбертова рука, исполнив миссию и, вдруг запутавшись в кармане, тщетно пыталась освободиться от оного, как (как в таких случаях и водится) по закону подлости, в гардеробную вплыла скучающая и вечно капризная прима Розалия Аркадьевна. Она увидела уже испуганную физиономию Альберта, пытающегося любой ценой отделаться от колотилинского плаща, сделала большие глаза и застыла, украдкой оглядывая себя в зеркало – эффектно ли она себя подала? …
      
        – Альбертик! – волнующимся декольте, после шикарно выдержанной паузы недоумения, заколыхалась тетя Роза – Альбертик! Ты воруешь?... Как же так?... Ведь ты же на театре ударник коммунистического труда! ... Ты же на доске почета висишь!... –
      
        – Женщина - это пила с самозатачивающимися зубьями, двигатель которой –  перпетуум мобиле без выключателя, и если уж она начала говорить, ради Бога, дай ей высказаться – учил отец Альку еще в сопливом детстве – иначе она будет тарахтеть не столько дольше (хотя и не без этого), сколько злее … А женская злость, включаясь в порочный пилёж, рождает профузный понос визгливого многословия. В конце концов, ты убьешь сразу двух зайцев. Во-первых перечеркнешь доброту женщины к себе, во-вторых захлебнешься в помоях ее долгой тирады –
      
        Конечно, эту отцову истину любящий и послушный сын никогда не забывал, но сейчас ... в такой пиковой ситуации, конечно же, нарушил – и тут же поплатился. В напряженно оканчивающейся гардеробной тишине примадонна набрала полную грудь воздуха (а это в два раза больше, чем вы думаете) и, профессионально начав, протяжно закончила на самозабвенно оглушительном визге – … Во-о-о-ор!... – и далее, уже не останавливаясь, тайно любуясь и гордясь собою – Мужчи-и-ины! ... Сюда-а-а! ... Здесь во-о-ор! ...   
      
        Напрасно, призвав всё своё актерское мастерство, Сазоныч закатывал глаза, картинно прижимал руки к груди и остервенело, как попугай повторяя – Розалия Аркад… Розалия Аркадьевна! ... – мотал головой и шаркал ногой – это еще больше распаляло приму.            
      
        – … Во-о-ор! ... – неслось на театре – … Во-о-ор! ... – вибрировали разбуженные децибелы высоких частот …
        … Гардероб постепенно наполнился людьми … Кое-кто, на всякий случай, с пожарным инвентарем. Тёте Розе, блестяще подготовившей почву для скандала, а потому и затихшей, подали стул и воды.
      
        Она села, деловито достала из сумочки зеркальце, внимательно проконтролировала тушь на ресницах, пропечатала губной помадой стакан и, уже спокойным грудным контральто, уверенно отчеканила – Не выкручивайся, Альбертино! Если б Игнат был именинником, то с утра висел бы у вахтера на доске с виньетками, но она сегодня … чис – та – я! ... Придумайте что-нибудь посерьезнее – уже официально перейдя на «Вы», победно закончила свое праведное дело первая на театре дама.
      
        Раздались голоса –… надо бы Колотилина позвать, уж он все прояснит, а мы – подмигивая Альберту – будем знать, что делать – вызывать милицию, или не вызывать, и как качать Игната  – «в ём же без малого центнер!»
      
        За Игнатом в гримерную, где он дулся в дурака с помрежем, пошел сам секретарь парткома, предупредив, чтобы в злополучный карман никто не лазил – Игнат, мол, сам разберется, что за конверт и что за деньги.
        – А вы уж ему тоже ничего не говорите – пусть сюрприз останется сюрпризом –
      
        … Актеры есть актеры … и, в ожидании, экспромтом, по веселому поводу, принялись сооружать капустник.
      
        … Время шло … Однако бывший банных дел мастер с Игнатом все не показывались, и никто не догадывался, что спичкой-то уже чиркнуто, уже все горит синим огнем, а сам полыхающий лихорадочно, чтобы успеть к игнатовому приходу, репетирует капустную роль ... Наконец открылась дверь, в гардеробную, подталкиваемый секретарем, вошел без лица Игнат Иванович и, в наступившей тишине, как обухом по голове проскрипели слова первого театрального партийца: «А Розалия Аркадьевна была права, Альберт Сазонович – вор».
      
        … Капустник не состоялся … Гардеробное разбирательство, с дирижёрства секретаря, прошло быстро – дело выеденного яйца не стоило, тем более факт был на лицо, да еще с серьезным свидетелем … Альберт с круглыми глазами стоял, онемевши, а Игнат, изредка прерываемый наводящими вопросами «слуги народа», икая, дрожащим басом, устремляя бегающие глазки с потолка на пол и обратно, пряча пляшущие руки, заявил, что у него действительно торжество, и в кармане его плаща действительно есть конверт, но конверт с его (игнатовыми) деньгами, которые он хотел сегодня отправить больной матушке. На вопрос из обступивших – сколько же денег там – Игнат растерянно поморгал глазами, но тут же нашелся и неопределенно махнул рукой: «Да я и не считал – я на трамвае и ужинах копил … но деньги, клянусь, мои» – и произошло чудо, в которое все поверили – язык у клеветника остался на месте и не отсох, значит, Альберт – вор.
      
        … Вот так с треском горит прошлое, коверкается в огне настоящее и уже обгоревшими головешками с грохотом обваливается будущее … Далее просто – суд чести, изгнание с театра, подстрижение в бичи …
      
        … А Иван все читал, узнавая героев Чехова в своих знакомых. Вот этот – муж «Дачницы» Ляли НН – копия его учитель арифметики в детдоме. Такой же тяжелый в общении. Все ученики – кто из подобострастия, а кто просто, чтоб не приставал, ему поддакивали, превращаясь на уроках в слушающих, но не слышащих рабов. А он, пользуясь их рабством, соловьем заливался, перемывая косточки и телевидению пошлому, и театрам легкомысленным, и молодежи измельчавшей. Он вкатил Ваньке двойку за несогласие с золотым правилом «От перестановки мест слагаемых сумма не изменяется».
      
        Случилось так, что перед математикой была литература, где учитель разошелся на патриотическую тему сказав, что и преподаватель, и ученик - каждый со своей стороны, делая одно общее дело, в сумме укрепляют благосостояние советского народа. Вот пацанёнок и поднял руку на арифметике, осветил как мог положение с благосостоянием … и спросил: «А если учителя посадить на место ученика, а ученика – на место учителя, в сумме их дел укрепится благосостояние советского народа?» На что представитель воспитующей стороны, выводя воспитуемой стороне двойку, словами мужа Ляли НН, прошипел: «Молодёжь ужжасно измельчала!»
      
        …Или вот этот – барон Дренкель из «Ландо» на всё имеющий свое мнение, которое не свернет и тяжелый танк – ну копия его мусорный собрат, специалист по ботанике. "Специалист" – это в прошлом, а сейчас  - классический бич – грязный, нечёсаный, вонючий, свободный от документов и жилплощади, по прозвищу «Картофель». Погоняло с подтекстом – его дежурная тема после подогрева из горла – «Картофель в глобально-историческом разрезе». Отсюда и кликуха, когда бывший спец ... бывший старший преподаватель кафедры растениеводства сельхозинститута, вцепившись в пуговицу собеседника траурными ногтями, сверля его из слезящихся щелок острыми буркалами, загорающимися только на этой теме, и не выпуская жертву из сивушного облака, мастерски развешивал на ушах попавшегося пуговичного владельца свою «картофельную» лапшу. Суть ее такова – если бы этот корнеплод пришел в Азию до татаро-монгольского нашествия, то его – нашествия – не было бы. Выращивание этого «овоча» на много, мол, выгоднее скотоводства … Они – чингис-ханы – потому и рыскали всей ордой по всему свету, что с бешбармаков были голодные ...
      
        … – Да если бы эти татары попробовали жареной картошечки на шкворчащей сковороде, да с лучком, да с сальцом, да с перчиком … - в этом месте гляделки Картофеля, выдавливая слезу, масляно закрывались, а пауза, по внутреннему содержанию и продолжительности намного перекрывавшая своим эффектом жалкие потуги Штирлица, щедро наполняла воображение слушающего далекими картинками бывшей благополучной жизни, стержнем которой оказывалась сердитая сковорода с дымящимся ароматом поджаренных ломтиков шкворчащего стимула цивилизации … с лучком, да с сальцом, да с перчиком … Да они ни в какие нашествия не вляпались бы …!!! ... Да они были бы рады полоть-окучивать … и Москва-Рязань не горели бы, да и русская раса была бы чище, да и Александр Невский не был бы отравлен татарами, а пожил бы дольше и еще чего натворил бы для Рассеи …
      
        Концом картофельного монолога было или лопнувшее терпение слушающего, в жертву визави оставившего свою вырванную с мясом пуговицу, или пьяный сон, не взирая на актуальность темы, валившего рассказчика иногда на самом интересном месте.
      
        Историко-агрономическое увлечение специалиста дало крен в маразм после его скандального доклада на ученой конференции сельхозинститута, где вместо утвержденного доклада «Сравнительная эффективность посева картофеля семенами и клубнями в условиях Южно-Уральского региона», уже с трибуны … уже поняв, что здесь-то ему глотку не заткнут, при бурной поддержке студентов, агроном-партизан храбро прочел о своей подпольной работе на историческую тему с философско-агрономическим оттенком – «… что было бы, если бы …»
      
        Внешне с трибуны он сошел вполне пристойно, даже героем, под бурные и продолжительные … всего вставшего зала … Но это внешне … На самом деле – кувырком. И его кувырки остановила мусорная свалка, где он, забыв свое имя и превратившись в картофельного чудака, всех новичков и слабохарактерных, после щедрых доз из горла, награждал своим маразмом …
      
        … А Голотелов все читал Чехова …


               
                5 глава

                ПИГМАЛИОНОМ ЗДЕСЬ ПОКА НЕ ПАХНЕТ,
                НО НАМЁК, УВЕРЯЮ ВАС, ПРОСЛЕДИТЬ МОЖНО ...
               
        – Пигмалица-а-а! Еда гото-о-ова! Ползи ло-о-опать! – приятно для чужого слуха пропел из кухни энергичный голос Вероники Григорьевны – Виолеточка и Николя уже поко-о-ормлены! –   
      
        – Господи!... Уже поет! – с раздражением закипела, закинув журнал мод и приняв вертикальное положение с дивана, Галка – ведь вчера еще выла волчицей на Машкин уход, а сегодня … стоило ей завладеть ярким платьем из «Гермофродита» (так все взрослые ее семьи называют торговый комплекс «Товары для мужчин и женщин»), как тут же забыла и скандал с домработницей, и мой потерянный диплом … – Что нужно этой бабе... –  рассуждала дочь – эффектно подать обтянутый провокатор? Но матери-то зачем … да и кому подавать свою задницу? – Ей-то уже далеко за сорок, а все пропеллером крутится перед зеркалом, да изменяет походку при виде породистого петуха на улице … Ну подожди годика два, я сотворю из тебя бабку – завертишься мне тогда –
        – Пигмалица-а! Тебя ждет яи-и-ишница! –
      
        – А что ты еще умеешь, кроме нее и концентратов? – лениво потягиваясь в окно и не помышляя идти на кухню, подумала Галка.
        – Сама гото-о-овила! –
      
        – А кто же теперь будет кормить семью? – Конечно сама – злорадно подытожила в полголоса положение осиротевшей на Машку семьи, старшая дочь, и обреченно пошлепала персидскими тапочками на кухню …
      
        … Пигалицей ее прозвал отец в далеком детсадовском возрасте – за малый рост и непоседливость, но она выговаривала по своему – Пигмалица, что родителей очень веселило, а девчушке нравилось. Так и укрепилось за ней это домашнее имя – Пигмалица.
Она не была похожа на отца – тогда еще директора солидного стройтреста, высокого блондина с прямым греческим носом и голубыми глазами. Кстати, официальное имя дочке дал не он, а его заместитель, который все время вертелся в их квартире …
         
        ... На другой же день после выписки из роддома, пеленая дочку, Вероника, сюсюкая, назвала ее цыпленочком, на это зам … заскочивший на огонек, заметил, как ходячая энциклопедия, что «цыпленочек» на одном из западных языков звучит как «галлина», а если с одним «эль», то с древнегреческого будет «тишина», «кротость». Отец вроде бы попытался возразить – Какая тишина! ... Какая кротость!... Вы посмотрите, как она вертится!... А как она орет!... Не-е-ет!   Ей нужно мужское имя! ... – Но на эту реплику Вероника, презрительно смерив Илью Сергеевича с ног до головы, недвусмысленно (для себя, во всяком случае) прошипела: «Если б ты, папаша, только в именах не разбирался … – и, аукнув дочери, громко прошептала, неумело колдуя подгузником – Галкой … Галкой будешь, успокойся! ... – А зам, при таком откровенном пикировании, отвернулся к окну и нервно забарабанил по подоконнику, с пристальным вниманием вглядываясь в мусорный контейнер за окном, ровно ничем не претендующим на такое сосредоточение …
      
       … На смотринах уже официально было объявлено – «Галина», а Илья, забыв именную обиду, лез к своему смущенному заместителю – низкорослому типу с цыганским лицом и кротким взглядом (как у сироты) целоваться и благодарить за помощь - «Ведь почти все передачки в роддом – его! ... Машину – он же пригнал и отвез женщин домой! ... Половину пеленок-распашонок – он принес! ... Даже коляску – он подарил! ... – В этом монологе папаша делал ударение на «Он», много икал и пускал длинную слюну. Наконец Вероника забрала у мужа рюмку, подложила салатика и тихо сказала ему – ты ешь! ... ешь! ... Еще успеешь отблагодарить его … и меня заодно … – на что Илья Сергеевич влепил ей в ухо мокрый поцелуй, а цыган покраснел и суетливо принялся ухаживать за брезгливой блондинкой справа, изредка бросая тревожные взгляды на хозяйку дома …
      
        … Галкино детство было самым обыкновенным (для ее круга обыкновенным), где памяти не за что зацепиться – с корью, клизмами, ведомственным детсадом, спецшколой, домработницей и ежегодными двадцатидневными артеками. Правда, одно событие из этого обыкновенного детства ей все-таки запомнилось. Это как в Артеке они целый день ловили какого-то голодранца и, поймав руками воспитателей, шумно вели его грязного, омерзительно вонючего и оборванного, по волчьи огрызающегося, в директорский кабинет. Помнится, она тоже, как и все, на счастье, дотронулась до его лохмотьев, а потом, опять же, как и все, долго мыла руки дегтярным мылом от вшей и вопила, как и все, что она тоже ловила жулика.
      
        Даже золотая медаль за школу не запомнилась, кроме одного момента, когда отец, вздыхая и криво усмехаясь, сказал в адрес награды: «… тяжелая медаль … многого мне стоила ...» – странно так сказал – со значением.
      
        Семейного совета на счет института не было. Просто отец настоял – … пойдешь в медицинский … – проще поступить. На что медалистка возразила – … Там девок на первом же экзамене режут, а ребят тянут –
        – Тебя не зарежут … не беспокойся … – встряхивая газетой, обронил глава семейства.
      
        С одной стороны, к этому времени, Галка была уже закаленной девицей в области блата, а с другой – смышленой в семейных отношениях, и быстренько поняла, что зверя в отце будить не стоит, иначе и мать озвереет … А доктором стать … можно и доктором – не маляром же в красной косынке.
      
        Шесть вузовских лет промелькнули мгновенно, и вдруг все уперлось в ничто – нет диплома, а второй не выдают. Могут, конечно, оформить дубликат, но опять отцу придется пользоваться телефонным правом, а ей этого так не хотелось …
      
        … Хочешь–не хочешь, а день начинать надо не воспоминаниями, а делами. Галка нехотя поклевала материнский завтрак и, с тоской уяснив, что от экскурсии на свалку не отвертеться, по-змеиному потягиваясь, встала из-за стола …
      
        … На кухне пахло горелым молоком и крепкими мамиными духами …
        – Интересно, чем же от меня будет разить после «ароматной» мусорки? – размышляла Пигмалица, втискиваясь в «варенки» и пританцовывая под битлов. Последний раз глянув в зеркало, промычав, что недурно, и всему дому просигналив – Чаушки-и! – выскочила на лестницу, «поправлять свое положение в обществе»

                ______________________________________________
               
      
        … – Какие дела могут завести такую клёвую телку, да без аркана, в наш департамент? – удивляясь своему красноречию и вспотев от умственного напряжения, а заодно, этой фразой истратив недельный потенциал своего зубоскальства, произнес один из Шуриков, поднимаясь со скамейки у ворот свалки навстречу невысокой девушке, похожей на цыганочку, но одетой современно и модно. Галка молча шла на сближение и, когда остался один шаг, резко на левой ноге развернулась правым боком к Шурику и с энергичным наклоном от него же профессионально выбросила в сторону обидчика ногу …
      
        … Это только в кино после ловких ударов противники остаются на ногах, да эффектно, в кинематографическом раже, крушат челюсти друг другу. В жизни, при отработанном ударе, да еще при запоздалой защите, они валятся мгновенно, не отскакивая на метры, а как говорил учивший ее боевому ремеслу – «под себя».
      
        Этот Шурик на счет опоздания в защите, не был исключением. Он только успел в момент удара тонко на выдохе хрюкнуть, сломаться пополам и рухнуть, от болевого шока, «отрубленным» под ноги Галке. Удар пришелся точно в то место, где синяки может быть и не остаются, но как отставленный эффект возникают серьезные проблемы с потомством.
       – Это тебе за телку … Остальное прощаю – пробормотала Пигмалица, прыжком разворачиваясь в пол-оборота на пружинистых … в широкую боевую стойку навстречу другому, неуверенно бежавшему на помощь.
       – Тебе тоже? – спросила напряженным голосом гостья …
      
        … Конечно, любой из Шуриков одной левой мог бы с ней справиться – подготовлены они – дай Бог каждому. Просто, первый совершенно не ожидал такой прыти … да еще от бабы, потому и лежал в корчах уже готовым. Второго остановило не ее владение боевыми приемами – он боялся последствий, не зная, кто стоит за её спиной. Тем более, что чернобровая усилила его опасение фразой: «Ну, клоуны, не боитесь, что будет потом?» К тому же третий Шурик, не изменяя ленивой позы – в правой руке держа бутылку пива, а левой задумчиво поглаживая коротко стриженый затылок и удивляясь, как можно не догадаться по ее дерзости, что покровитель девки – влиятельное лицо, щуря свинячьи глазки, игриво, желая соблюсти хороший тон при плохой игре, развязно произнес – Пропусти ее … Не видишь, девочка – по делу! –
      
        Инцидент был исчерпан. Шурик второй, шутовски изогнувшись, изобразил галантность, вытянул губы трубочкой но, не найдя подходящих слов, так и застыл, а Галка, довольная таким оборотом, и уже расхрабрившись, проходя мимо «застывшего», не утерпела и шепнула ему – Подбери губы … наступлю! –
      
        Шурик третий как в воду глядел на счет покровителя – стоило галкиному отцу только пальчиком пошевелить, и вся тройка была бы стерта в порошок.
        – … но это бы потом (на счет порошка)… – рассуждала, уже успокоившись, Пигмалица – а что было бы сейчас, если бы …? – Она невольно вспомнила Андрея, что научил ее так драться и, задумчиво лавируя между кучами, подумала – Сколько же ты просидел … а сколько ещё осталось? –
 
        … С Андреем они сошлись с первого курса на почве песен. Галка любила их слушать, а он нехило бренчал на гитаре, аккомпанируя своим стихам …
               
                … Пруд на грани замерзанья,   
                Поседел за ночь пригорок …
                Ты назначила свиданье
                В перелеске недомолвок …

        … Все девочки на курсе постепенно отвернулись от Андрея, раскусив его шизанутость на песнях и исключительную беспомощность в расшифровке полуулыбок, полунамеков и других полу … прозрачных аксессуаров флирта …
               
                … Настороженные персты
                В наши спины тычут ели,
                Недвусмысленные жесты –      
                Вы же этого хотели …            

        Стихи не были средством обольщения. Он пел ради пения – это девочкам не нравилось, а он был равнодушен к тем, кто не любил слушать его песни …
               
                Звуки вязких междометий         
                Застревают в стылых сучьях …      
                Ты прости – я не заметил,               
                Что мороз сегодня круче …         

        У Галки было все наоборот. Ей не нравился Андрей – скуластый, курносый, с недоверчивым взглядом глубоко сидящих цепких глаз, небрежный в прическе и одежде … Но песни … – Его песни она обожала …
               
                Топчем иней отчужденья
                На тропинках неприязни,
                Но расстаться на мгновенье
                Не хватает тихой казни …

        На том и сошлись. Он ей – песни, она ему – открытый рот и зачарованные уши. Андрей имел еще одно хобби, правда не вокального плана, которое Пигмалица с легкой настороженностью не оставляла без внимания, пока не зная, как к этому относиться – студент отчаянно дрался. Он чересчур часто, с безрассудной храбростью кидался в самые крутые заварушки, не успев сосчитать противников. Одно утешало ее (правда, не убедительно) – он был до идиотизма идейным, бился только за справедливость и только на стороне слабых, в подавляющем большинстве незнакомых (вот это и было, по мнению Галки, его идиотизмом). «Специалисты», наблюдавшие его сольные номера в подворотнях, восхищенно цокали языком – … Ах, какая реакция! ... А координация движений! ... А боевое мышление! ... –  Это все от Бога!
      
        Ему не раз предлагали друзья – Андрюха! У тебя же нет  девчонки (открытый рот Галки не принимался во внимание – мало ли кто слушает песни с такой откровенной особенностью, а может у нее на песни острый отек носоглотки, как аллергическая реакция). Имей в виду, отсутствие женщины в жизни гения – ба-а-альшое достоинство. Остается бросить писать стихи, насиловать гитару и всего себя посвятить боевому искусству … ведь ты – готовый чемпион страны!... Ты же вчера завалил четверых … Все они известные качки под сто кэгэ, а в тебе и восьмидесяти не наберется … Родные братья тебе – Брюсс Ли и Чак Норис!... А ты – Розенба-а-аум, да Высо-о-оцкий! – Затопчешь талант – не пеняй на нас – мы предупреждали! ...
      
        Не понимали друзья того, чтоб завалить четырех, ему был нужен стимул, которым мог оказался пьяненький пенсионер, что четверка заволокла в подъезд и уже выворачивала его дырявые карманы … А песни … – как противоположный дракам полюс – для душевного равновесия, а что они только собственного сочинения, так это от гордости – Андрюхе чужого не надо! Кстати, в медицинский поступил тоже из противоречий – не всю же жизнь калечить людей, когда-то и лечить надо. Приехал чудак из дальнего фабричного поселка, где жизнь заставила в совершенстве овладеть кулаком и, между делом, гитарой … В институте сошелся с Галиной и основательно занялся учебой, не гнушаясь на практике выносить судна из-под лежачих да с ложечки кормить дистрофиков ...
      
        А жизнь не стояла на месте … Уже Пигмалица поняла, что ее завораживают далеко не песни, а сам солист … Уже и до Андрея дошло, что он – ничто без ее цыганского образа … Но на то и жизнь, чтобы иметь свои сложности, а они-то и не замедлили сказаться уже на втором курсе в лице галкиных родителей …
      
        Первой хватилась Вероника Григорьевна … поздновато заметила, но лучше поздно, чем совсем опоздать ... Был подключен отец … Выяснилось, что жених – без роду, без племени – детдомовский, за душой – гитара, кулаки да пара белья … Запахло катастрофой ... Одно утешало, что ни тот, ни другой о женитьбе до окончания института и не помышляют. Но это их намерения, а судьба так пакостно вмешается, что придется скоропостижно коляску покупать.
      
        – Надо немедленно вмешаться, иначе испортит он девке жизнь … и нам заодно … сделай же что-нибудь, используй связи, наконец – жарким шепотом щекотала мужнино ухо по ночам Вероника Григорьевна. И муж, как и положено всем мужьям в таких ситуациях, сдался ...
      
        Однажды ... после тяжелой зимней сессии, Андрей пригласил Галку на концерт. Условились, что встретятся у Андрея в общежитии …
      
        … Галка, врубив магнитофон, уже собиралась, снимая бигуди, когда в комнате родителей грохнулось что-то тяжелое …
        – Мамка! Ты что … прыгаешь через стулья? – пошутила в зеркало дочь. Вероника не ответила …
        … Дома были только мать и Пигмалица - детей Машка еще не привела из гостей, а отец накануне с кем-то говорил по телефону, странно так говорил, какими-то недомолвками, потом крупно скандалил с Вероникой, чем и довел мать до корвалола а затем, вдруг взглянув на часы, засуетился, засуетился и спешно ушел из дома, по всем признакам в скандале с Вероникой Григорьевной, не выдержав свою линию …
      
        – Мам! Ты что! ... Язык себе отдавила? – опять пошутила Галина, но уже с нотками тревоги … Мать и на этот раз не ответила …
      
        – Ма!!! – врываясь в родительскую спальню, крикнула Пигмалица и застыла … – на полу, стащив на себя скатерть со стола, неудобно лежала Вероника. Рядом валялся опрокинутый стул и блестели крупные осколки хрустальной вазы. Мать была без сознания. Все, что накопила дочь за два с половиной года в институте, улетучились за две с половиной секунды. Разума хватило только на вызов «Скорой …» … а уж врач буднично определил – сердце … нужна госпитализация.
      
        Концерт отъехал в сторону небытия – Галка поехала с матерью, устроила ее там, вернулась домой, а дома уже всех пришедших, Машка кормит  ужином.
        … Отец за ночь осунулся … Чуть расцвело, засобирался в больницу, а Пигмалица осталась дома, с повинной за сорванный концерт, дожидаться Андрея. Но он в этот день почему-то не явился – видимо обиделся за пропавшее мероприятие … Не пришел и на следующий … – а это уже на Андрея было не похоже. Галка побежала в общежитие, а там ее вахтерша ушатом холодной воды – … забрали тут одного два дня назад … по моему твоего … Ох, и шумно же забирали! – пятерых сотрудников покалечил … Часа полтора с ним возились … тоже мне, милиция! – с одним не могут справиться! Когда уводили, он все орал … страшно так орал – не мои, мол, … подложили … – а что подложили-то и не понятно.   
      
        … Через неделю к Галке на дом, по делу Андрея, явился следователь и, в присутствии притихшего, обмякшего, переживающего за жену отца, обстоятельно расспрашивал в круглые немигающие галкины глаза о наркотиках, что прятал у себя в тумбочке Андрей …
      
        … Два навалившихся на Галку несчастья притупили ее проницательность. В другое время  она задала бы себе вопрос: «А только ли за Веронику переживает папаша? ... А не связаны ли в тугой узел и скандал родителей между собой, где не выдержало сердце Вероники, и срочный уход «по делам» Ильи Сергеевича, и срыв похода на концерт, и наркотик в андреевской тумбочке?».
      
        Он (следователь) много чего спрашивал, но у Пигмалицы все звучали в ушах слова вахтерши голосом ее друга – … не мои! ... подложили! ...  –
      
        … – Папка! Ну, как же!? ... Кто его так подставил!?... За что?... Это же жестоко!... Ведь эта мразь человеку жизнь сломала! ...  – стуча в грудь отца мокрыми кулачками, не стесняясь домашних, орала, судорожно всхлипывая, Галка, а он, успокаивая дочь, думал только о том, как бы не наткнуться на ее беспомощный взгляд …
      
        … На суде Андрей, зная о льготах чистосердечных признаний, все-таки совершенно не принял обвинения, а в последнем слове, махнув на все рукой, выпалил: «Делайте что хотите – скощайте, набрасывайте, а только я не хранил … Это мне во время обыска мент и подложил. А кому я дорогу перешел – не знаю … – и побелевшими губами – … но хотелось бы узнать … Как только отсижу, первым же делом начну искать –
      
        Справедливый суд не скощал и не набрасывал, но, видимо, имея в виду андрюхину угрозу на счет поиска пакостника после отсидки, припаял столько, что присутствовавшая при судилище Галка, пошатнулась и, охнув, завалилась между рядами … но приговоренного к ней не допустили – не родственница, не положено – видимо гуманизм тоже имеет право на извращенчество …
      
        ... Когда она пришла в общежитие забрать андрюхину гитару, ей её не дали, объяснив – … чтоб быстрей забыла … – так, мол, легче пережить … – решили между собой андрюхины друзья, этим самым мгновенно, как и справедливый суд, превратившись в гуманных извращенцев же ...
               
                --------------------------------------------------
      
        … Она шла между гигантскими мусорными кучами, действительно Пигалица, а ее давила и видом, и запахом издержек обратная сторона цивилизации …
        – Ну, вид еще ладно, можно и глаза закрыть, а вот вонища – это тебе не палата гнойной хирургии …  – И вдруг весь этот пейзаж вытолкнул на поверхность галкиного сознания мысль: «Да вся страна – это огромная палата гнойной хирургии, где вольготно себя чувствует только одна категория живого мира – синезелёная палочка, паразитирующая на гангрене барахтающихся в мучениях людей, и если уж разобраться по совести, то я и моя семья ближе к жирным бактериям будем, чем к людям … »
      
        … – Да … тут без специалиста Чёрт ногу сломает – потерянно озиралась вокруг Пигмалица и вдруг, ее взгляд наткнулся на мужика в лоснящейся солдатской гимнастерке навыпуск, пузырящихся на коленях и отвислых на заднице, такого же блеска, спортивных хлопчатобумажных штанах. Он стоял вдалеке в профиль, и эти пузыри дополняли схожесть его фигуры с туловищем обезьяны, увидевшей над головой лакомство и впервые тяжело вставшей на ноги, но вдруг забывшей о причине стараний. Торчащий спереди подол гимнастёрки, да её, почти до локтей, короткие рукава, усиливали позу озадаченного лакомством питекантропа.
      
        Перед мужиком, укутанная до бровей, стояла баба, внимательно его слушая, преданно поворачивая неуклюжее туловище вслед за размахивающимися руками своего визави. Казалось, питекантроп дает укутанной какие-то указания, а та вот-вот из кожи начнет вылазить, чтобы их исполнить.
      
       Поблизости было пусто и Пигмалица, тяжело вздохнув, направилась к этим двум аборигенам, лавируя между жирными лужами и обдумывая свое обращение к экзотической паре. Но, когда подошла, рядом с обезьяной женщины уже не было – она копалась в соседних кучах, а мужик, стоя к Галке спиной, тыкал в мусор какой-то палкой.

        – Молодой человек! Вы мне не поможете?! – не узнала своего голоса Пигмалица ...


                6 глава

                БЫЛА БЫ ИНИЦИАТИВА ... А НАКАЗУЕМОСТЬ -
                КАК ЧЁРТ ИЗ ТАБАКЕРКИ ...
               
        Работа была нудной, утомительной и тяжелой, но Машка не уходила из упрямства и мизерной надежды на чудо. К тому же, отдать шесть бутылок и бросить копанье на полпути, было несерьезно. А бутылочный стимул, кстати, начинал уже иссякать – всё ближе и ближе слышалось урчанье бульдозера … все чаще и чаще к Ивану подходили водители мусоровозов … все крупнее и крупнее становился между ними разговор – искалась иголка в стогу сена ...
      
        Мусорные друзья Ивана, интуитивно поняв, что предмет поиска нужен и Ваньке, переместились к нему, а Люська, в пылу очередного разбора Голотелова с водилой, где они уже хотели схватиться за грудки, увела шоферюгу под ручку, пообещав «дать не по пьяне и сей же момент». Водила глупо растянул до ушей свой щербатый рот, милостливо и скороговоркой спешащего сфальцетил: «Ладно, копайся, пока я буду занят», и приблатнённой походкой, изображая элегантность – оттопыренным мизином левой руки утюжа воздух, а правой …, обняв Люську и нависнув над ней, предвкушая неожиданно подвернувшийся блуд, повел расщедрившуюся в храм любви, а попросту в сарай, на полосатую, всю в буграх, пятнах и разводах общественную ведьму, раньше, в благополучном мире, гордо именовавшуюся тюфяком.
      
        … Упакованный в поиски второй день кончался, когда после очередного гребка лопатой, Иван взглядом наткнулся на край прозрачного мешочка с  какими-то баночками, резиновой грушей и чем-то плоским и красным …
      
        – Неужели нашел? – подумал Голотелов, бесстыдно вспомнив обещание награды «цыганочкой» в собственной примитивной трактовке натурального исполнения. Пакетик был аккуратно схвачен резиновым кольцом, какими обычно женщины собирают волосы в лошадиный хвост, а поэтому содержимое пакета от окружающих нечистот совершенно не пострадало. Из мешочка на Ивана пахнуло кожей, резиной и чем-то незнакомым, что его и взволновало – это был запах чужого благополучия …
      
         ... А рядом уже стояли Машка и мусорные братья … Поднялся гвалт … Картофель, на правах эксперта, завладел красной книжицей и прочитал тисненые буквы – Ди-и-ипло-о-ом … – открыв его – настоящий диплом выдан Егоровой Галине Ильинишне в том, что … – все, затаив дыхание, слушали Картофеля и, не мигая, с напряженным вниманием смотрели ему в рот. Для них это был не документ, а нечаянно открытое окно в чью-то удавшуюся жизнь, из которой они вывалились, каждый по-своему очутившись на свалке.
      
        ... – Да-а… – вздохнул эксперт и, зачем-то понюхав корочки, протянул их Ивану – держи, может и подфартит! – а Артист, дополняя – был бы человек хороший – и подумав – умная наверно, красный диплом круглым отличникам выдают – Картофель же возразил – не скажи! Иногда отличника нельзя отличить от дурака – оба круглые … –
      
        … И никто не заметил как от компании отделилась Машка и пошла к воротам счастливая, что за шесть пузырей спасла свою честь …
      
        … Весь вечер Иван провел в подготовке к завтрашнему свиданию. Спрыснул и аккуратно разгладив (что заменяет утюг), повесил на высушку бобочку в крупную синюю клетку (а других выходных рубашек у него не было), выволок из-под топчана фанерный скрип и после долгого копания в нём, вытащил на свет божий американские джинсы и офицерский ремень со старинной, дореволюционной солдатской мойкой, на которой красовался герб Российской империи, как эта бляха досталась Ваньке – это целая история, и не об этом сейчас. Кроссовки вот, не надо искать – они, всегда помытые, стоят на стреме под топчаном …  Даже умылся с мылом, а Артист, дурашливо щелкая ножницами, на висках и сзади аккуратно подравнял ботву.
      
        Утром, всеми неузнанный, он уже дефилировал между кучами, держась поближе к воротам. На вопросы (и ехидные, и приветливые) односложно отвечал, тайно поглаживая в правом жопнике (да задний же карман на джинсах, какие вы не догадливые…) галкин диплом, лукавив выворачивался – ... день рождения! ... –   
      
        … Уже Шурики, съездив в ресторан, пошли с ежедневным обходом свалки, собирать оброк …
      
        – Значит уже больше часа – тоскливо понял Голотелов. Кстати, после визита Пигмалицы три опричника стали обходить Ивана стороной, но зато с других, чтобы Князя не расстраивать, требовали чуть побольше …
      
        … А «цыганочка»-то все не появлялась … Часам к трем подошла Люська, протянула ему книгу – С днем рождения! ... – Это был даже не подарок, ему все, зная книжную странность, несли найденные книги, но с днем рождения Люська, конечно, перегнула – так Иван же утром сам сказал. – Из-под бульдозера еле выдернула – продолжила Люська, а «именинник» вслух прочитал – Эдгар По … – Потом, криво усмехнувшись, пробормотал – спасибо – и сунул ее под мышку. Люсьен передернула плечами и обиженно отошла, а Иван, продолжая «мерить расстояния между кучами» и помня профессиональные наставления Артиста по общению с барышнями, представлял (все еще) свою встречу с Галиной.
      
        – Язык у тебя начитанный, только разговаривай поестественней – подравнивая иванову ботву на висках, гундосо бубнил Артист – тогда не будешь запинаться. Или внутренне держи себя свысока – тоже помогает для раскрепощения … Если будешь раскован – будешь и языком владеть, это золотое правило актера –.
      
        Но Артист старался зря … Зря сверкала бляха … Зря кроссовки брезговали липкой грязью … – она не пришла …
      
        – Ты, Ванька, не обижайся, но чтобы добровольно увидеть твою рожу вторично, –    глубокомысленно в стакан крепчайшего чая бубнил Артист – надо быть или отчаянным храбрецом, или эстетствующим извращенцем. А ни то, ни другое твоей барышне не подходит.   
      
        – Скорей всего она плюнула на тебя и будет рожать дубликат – задумчиво, лежа грудью на столе и пристально следя за подвернувшимся под заскорузлый палец тараканом, промямлил вечно помятый Картофель. Таракан отчаянно буксовал лапками, лупил винные и чайные разводы стола усами, видимо не желая прощаться с жизнью, а картофельный бунтарь, энергично посверлив грязным мизинцем глубоко в носу и внимательно изучив его вынутым, философски продолжил – Богу – богово … Кесарю – кесарево … а теряющим дипломы – дубликатово … – и, с глубоким вздохом отпустив жаждущего жизни прусака, ни к селу, ни к городу, имея в уме что-то свое … отрезюмировал – я вот тоже не сумел обойти кой-кого … А ты, Ванька, ох и остолоп – в тебе есть одна очень уж вредная черта, которая в конце концов тебя и погубит … Это твоя честность … Нет!... Эту роскошь в себе можно культивировать, но с одним условием – имея в гомоночке гульдены, а твои карманы – родной дом сквознякам … – прижав следующего усача и, потеряв нить рассуждений, Картофель поморщился – о чем это я? ... Да … о честности … Ведь на тебя противно смотреть!... Ведь ты уже обдумываешь где и как будешь искать эту дипломированную курицу … Наверно завтра же и пойдешь! –
      
        … Картофель знал, что говорил – не одну кучу мусора с Иваном перебрал … И сейчас не ошибся – уже утром Голотелова не было на свалке.
      
        Ванька же знал, что делал. Адрес Галкиной хаты из разговора с Машкой был известен, а уж выследить человека ему, знакомому с ремеслом вора и бандита, не представляло особого труда … И он ее нашел … Нашел через день … Поздним вечером ...
      
        Так же одетая, как и при первой встрече, она шла, беспечно держась за локоть молодого человека, крупного атлетического сложения, к виду которого очень удачно подходил один афоризм, где-то вычитанный Иваном – «В здоровом теле – здоровый дух, но сплошь и рядом – одно из двух …». На его породистом красивом лице было недвусмысленно написано – Заплачу любую цену, но она будет моей! На что Галкин вид (так же недвусмысленный) говорил ну совершенно другое – Заплатить-то ты естественно заплатишь, но по другой статье, для того, миленький, чтобы я тобой командовала … –
      
        И так, каждый при своем мнении, пока устраивая друг друга, парочка шла, весело флиртуя и не помышляя, что судьба уже приготовила всей тройке неожиданный сюрприз и пакостно ждала, когда же они сойдутся …
      
        … Голотелов знал, что оба эти дня был бельмом на глазу всех скучающих пенсионеров двора. Но что делать – двор сквозной, а за шестью подъездами сразу не уследишь. Вот и курсировал соискатель неприятностей по запретной территории, раздражая пожилых обывателей, что с нетерпением ждали подходящего момента для расправы с чужаком. И момент настал …
      
        … Иван сразу узнал Галку и пошел навстречу беспечной паре, а она ( пара), увидев перед собой не очень уж приятного (мягко-мягко выражаясь) человека, а попросту классического уголовника и не желая осложнений, машинально свернула к бордюру. Но тип и тут вырос перед ними, уверенно потянул девушку за локоть и предложил ей пару слов, на что Пигмалица, конечно же не узнав Ивана Нектовича, резко выдернула руку и спряталась за своего громадного спутника, а Ванька, получив тренированный удар в зубы, все-таки устоял на ногах, поскольку в последний момент ушел бестолковкой вправо, этим спасая свой щербатый частокол, вертикальное положение, а заодно и направляя кулак слона вскользь по челюсти …
      
        …Что и говорить… – удар был профессиональным, до автоматизма отработанным в спортзале на мешках да грушах … Так ведь Иван-то учился по другой грамоте и его ответ под дых произвел и на противника, в натужном мычании, с выпученными зенками, зажавшего свой живот, и на кухонных зрителей, мгновенно, в алчном любопытстве сплющивших вспотевшие носы о стекла окон, огромное впечатление, а ядовитая старуха по прозвищу «Скупидомиха» (статистика таких насаживает по одной в каждый двор) хладнокровно подняла телефонную трубку …
      
        ... Драка была на удивление джентльменской – без ног и подручных средств, но со  щедрым отрыванием рукавов и раскваской всех мало-мальски выступающих атрибутов физиономий. Иван изначально защищал себя, а его оппонент – свою даму, которая забежала домой и первым делом схватилась за телефон. Но ей ответили, что уже … уже выехали … Галке и в голову не могло прийти, что этот, нормально одетый … –  ни кто иной, как та самая мусорная обезьяна с пузырями колен и отвислым задом …
      
        … Весовые категории их были явно разными – утильщик весил килограмм на двадцать меньше, но изворотливостью и хитростью наголову превосходил этого амбала. Зато галкин жених имел солидный удар … Но опять-таки, зачем он нужен, если эта обезьянья харя мгновенно уклоняется от пудовых колотушек, заставляя красавца попусту тратиться в силах, к тому же каждый недошедший удар распалял его, уже задыхающегося, все больше и больше …
      
        … И в тот момент, когда Ванька понял, что слон иссяк и уже не представляет серьезной угрозы, вплотную занялся косметической обработкой жениховской физиономии …   
      
        Иван остервенел по той простой причине, что этот красавец не разбираясь, твердо зная, что кулаки его никогда не подведут, сразу распустил руки, чем и перечеркнул разговор Ивана с «цыганочкой». Всю нахлынувшую на него обиду за несостоявшуюся беседу и один свой, все-таки заплывающий, глаз мусорщик вкладывал в удары, а слон теперь только мычал, бессмысленно пялил в пространство глазами навыкат и, после каждого удара, оседал, но не до конца – утильщик успевал поймать его за селедку – единственное, что уцелело на хахале, но превратилось в грязную тряпку …
      
        … Все кончилось для Ивана неожиданно, вернее раньше, чем он предполагал, а для хихикающей Скупидомихи – тайного союзника галкиного жениха … ожидаемо – подъехал коробок, разухабистые снегири запихали оппонентов в машину и весь двор, искренне сожалея, что так быстро закончился спектакль, в глубоком сожалении вздохнул и прекратил насиловать кухонные окна вспотевшими от переживаний носами до будущего инцидента.      

        … В отделении им в разных комнатах учинили допрос, пока без пристрастья, «Слон» назвался, попросил позвонить по серьезному номеру, после чего сержант извинился, взял под козырек и даже предложил подвезти домой …
      
        … У Ваньки же отобрали диплом, на всякий случай бляху с двуглавым орлом, милостливо оставив сам ремень, а когда составлялся протокол задержания, опять же на всякий случай, накрапали, что оказал серьезное сопротивление, что при обыске нашли ворованный диплом … (каждый судит в меру своей испорченности) и что изъято холодное оружие …
      
        – А где оно? – округлив глаза, спросил молодой фараончик, на что сержант беспечно улыбнулся, кивая в дальний угол – … во-он из того сейфа хоть сейчас кнопарь достанем –
      
        На утро галкин диплом и копия протокола задержания уже были на столе в кабинете Ильи Сергеевича, а он сам рокотал в трубку начальнику РОВД слова благодарности, что, мол, за ним не заржавеет. Прощаясь, он вдруг спохватился – Коль! Отпустил бы ты этого парня, он же не виновен … нашел на городской свалке и вчера хотел отдать. Это домработница, курва со зла выкинула … Да я уж тебе говорил – дочь ходила на свалку и попросила этого мусорщика поискать … но видишь как вышло неудачно – Галка его не узнала, отсюда и драка – На эту просьбу телефон прохрипел – … Илья, ты же знаешь, что машина заработала, как выражаются в верхах, «процесс уже пошел», но для тебя постараюсь … со стопроцентным результатом – Илья Сергеевич положил трубку, задумчиво забарабанил пальцами по найденным корочкам и спросил у бронзового маятника солидных напольных часов  – Интересно, что же этот свин потребует у меня? – В ответ часы вздохнули и с глухой солидностью, отбив полчаса, коротко дали понять, что можно не сомневаться – потребует далеко не безделушку …
      
        … В полдень Иван к своему великому удивлению был выпущен. Прекрасно зная повадки мусоров, Голотелов не стал возникать на счет двухорловой бляхи  – спасибо, что беспаспортного, да не засадили …
      
        … Две недели утильщика не отпускал фингал … Две недели его вывеску какими-то мазями обрабатывала Люсьен. Каждый раз, зная, что в этот момент он никуда от нее не денется, бесовка выговаривала в его адрес длинные, сердитые тирады, смысл которых сводился к расхожему бабьему тезису – «вот как бегать за чужими юбками!», а он, затылком утопая в мягких люськиных коленях и, находясь в сладкой дреме от ее проворных и ласковых пальцев, сначала внутренне сопротивляясь, а потом, устав и медленно подчиняясь возникшим видениям, представлял, что это уже не массаж, а желанные ласки любящего человека … и не Люськи … при чем же тут Люська? ... А той, которой он так неудачно (но зато с каким шумом) отнес диплом … Очнувшись после процедуры, Иван пристально оглядывал свой паспорт, пялившийся на него из мордоглядика, говорил, что фингал уже зеленеет. Надев черные очки, сухо и свысока благодарил Люську, на что та, тоже коротко, ему отфутболивала – … не кашляй … –  После таких любезностей оба расходились по своим делам … Ах, Иван-Иван!!! Если бы ты знал, что спрятано за этим «… не кашляй …». А может это и хорошо, что не знал? ...
      
        … Кстати, никто не ведал, каким ветром занесло Люську на свалку, а не проявлять любопытства по любому поводу у мусорных обитателей хватало равнодушия (а скорее всего тактичности, но такое слово братьям-мусорщикам было незнакомо и они его всегда заменяли на первое). Правда, Артист, далеко не лишенный профессиональной наблюдательности, заметил перемену в люськином лице, когда в прошлом году на задах свалки прибывший взвод солдат по распоряжению отца-командира, со всеми воинскими почестями, хоронил найденный "куском" окурок на полу ротной казармы. Люськины губы побелели, черты лица исказились в хищную некрасивую маску, баба мелко затряслась всем телом, сорвалась с места и с хрипами в горле – … не хочу-у! ... – убежала в сарай …
      
        Насколько Альберт обладал наблюдательностью, на столько же был напичкан беспардонностью и не из любопытства, а из необъяснимых побуждений, двинул вслед за Люськой.
      
        Что там произошло дальше, Артист умалчивает, но буквально через минуту дверь, под ударом, видимо, старой колченогой банки (поскольку это единственная табуретка уже со сломанной ножкой тут же брякнулась о порог), распахнулась и, обиженный в своих лучших чувствах, Альберт Сазонович с недоуменной миной выскочил ошарашенным из сарая … и вскоре, уже успокоенным и махнувшим на люськины причуды рукой, с интересом и хохотом наблюдал погребально-воспитательный ритуал Советской Армии …
      
        … Выслушав альбертовый рассказ о люськиных странностях, Иван подытожил: «Что ж тут непонятного – протянули ее солдатики однажды кутком, вот она и вспомнила, увидев крёсных … Такие дела часто мокрухой кончаются, а тут, скорей всего, шухер раньше времени поднялся, вот они и замочили рога, не успев забить ей лафетник между ног – на немой вопрос Альберта пояснил – ну, кто последний трахает, тот и ставит точку –  своими руками забивает стакан … иногда распитую ампулу, ну что под руку попадет … куда-куда … в котлован между подставками … откуда дети на свет лезут – какой ты непонятливый. А здесь, вишь, – кому атас неожиданно зацинковался, а кому подфартило дальше жить … счастливая Люська, но жизнь у нее, по этому случаю, вышла некудышняя. Когда молоденькой была, небось и не помышляла, что очутится с нами … Ты ее не обижай, Артист, – она не жучка –  чужого не возьмет, и не какая-нибудь бикса – собой не торгует, когда тверезая,в себе человека блюдёт.» И вдруг поймал себя на мысли: « … интересно, когда же она в последний раз была в трезвости?...»


                7 глава

                РАЗМЫШЛЕНИЯ В РАМКАХ
                БЛАГОДАРНОСТИ

        Белые мухи налетели нагло, неожиданно и самовольно – зима, не разговаривая, молча взяла свое … С одной стороны, при морозе хорошо тем, что свалка уже не обладает роскошным букетом запахов от блевотины до дерьма и мусорные братья полной грудью начинают понимать, что такое свежий воздух. С другой … приходится шевелиться, и не столько от чувства холода, сколько от быстрого смерзания молодого мусора.
      
        Ванька не любил зиму из-за книжек. Нет … читать-то их в долгие зимние вечера может и приятнее, чем летом, но откапывать книгу с вмерзшими в какую-нибудь пакость страницами, было сложно. Иногда они рвались, иногда рассыпались в руках, но всегда, когда новый хозяин обогревал их у печки, чтоб потом как следует почистить, аборигены в сарае ворчали, что Голотелов, мол, оттаивая макулатуру, много мусорит, а найденыши, пригревшись, самовольно начинали источать едва уловимый, но устойчивый и ядовитый запах летней свалки. Картофель в таких случаях говорил: «Была бы книга хорошей, а душок притерпится.» На это греющиеся лениво и беззлобно парировали: «Читать – не читаем, а нюхать – нюхаем!»
      
        … В пургу сарай принимал в приятное тепло своей утробы всех мусорных завсегдатаев и теперь уже единоутробные (эту сезонную кликуху им подарил Артист) братья здесь кемарили, поскольку в тепле, если нечего делать, всегда хорошо спится, грелись богатым заваркой и бедным сахаром, чихнарём (да чаем же!), незлобливо перебрёхивались …
      
        … В такой-то день, когда до Нового Года еще далеко, а на дворе  уже метет долго и серьезно, дверь в сарай вдруг отворилась, на пороге возникла, топая ногами, вся залепленная снегом, фигура и только успела сказать: «А мне бы… – как дверь вырвалась, распахнулась настежь (взвизгнув на несправившуюся с ней фигуру) и, под порывом ветра, толкнув ее в облаке пара с порога в помещение, сама зло и громко захлопнулась. Это оказалась не фигура, а миниатюрная фигурка … женская … в отороченной дубленке с вышитыми узорами и в черной с красными цветами шали под светлой песцовой шапкой. Фигурка, не взирая на сложности с сердитой дверью, продолжила – мне бы Ивана Нектовича …» Голотелов в это время весь в грезах, уютно устроившись у окна, глотал «Алые паруса» Грина как раз в момент первой встречи капитана Грэя со спящей Ассолью …
      
        … Иван очнулся не столько от хлопка дверью и, в наступившей тишине вопроса незнакомки, сколько от звука упавшего, но не разбившегося стакана из рук пившей чихнарь Люськи. Увидев пришедшую и, с трудом признав в ней Галину, понял, что это к нему … что надо одеться и выйти с этой герлой на улицу. Он накинул драную, без пуговиц тёлку и, пропуская «цыганочку» в дверь, услышал философски настроенного Артиста: «Все блины твои будут комом, Иван – Люська лафетник уронила, а он возьми, да не разбейся!» На это Голотелов только неопределенно махнул рукой и вышел на мороз.
      
        Стоять было холодно и они, не сговариваясь, пошли к воротам, а там – на конечный садильник с редко подходившими автобусами. Иван молчал … Это ей что-то от него надо – вот пусть она и начинает …
      
        … Она и начала, прикрывая лицо вязанной с кисточками рукавицей, не столько от ветра, сколько от волнения.
        – Во-первых, спасибо за диплом … –   
        … Иван еще когда так сказочно вертухнулся из ментовки, после сшибки с галкиным амбалом, не напрягая своей бестолковки понял, что ее диплом ушел по адресу, да так быстро, что в этой конторе ему и душу-то не успели вымотать …
        – Лучше поздно, чем никогда – отчужденно на галкину благодарность усмехнулся про себя Иван и пытливо глянул на нее сбоку.
      
        – Во вторых, извините за долгое молчание – как бы отгадав предмет усмешки Голотелова, и останавливаясь против него, перекричала ветер Галина – У меня не было ни малейшей возможности вырваться сюда – на этом слове она сделала ударение – и не сейчас об этом говорить. А потом, я помню о вознаграждении и приглашаю вас в ресторан – по ходу пятясь от идущего Голотелова и одной рукой придерживая шапку, а другой, прикрываясь от горстей снега, кричала сквозь пургу Пигмалица. Вдруг она, оступившись, машинально схватилась за плечи Ивана, а он ее, чтоб поддержать – за спину и локоть … Сблизившись и соединив клубы дыхания в одно, они замерли …
      
        – Наверно … рано еще … так …  – прошептала «цыганка» и, уважая спутника, не сделала активной попытки освободиться...
        – Да и не место … – оглядывая снежные горбы свалки, а на самом деле достойно оценивая ее «непопытку», мрачно подхватил Иван, отпуская ее талию, но, все-таки, уже поддерживая за локоть, продолжил путь. А она, не освобождая руки, а даже поудобнее ее согнув, послушно последовала рядом.
      
        – Я понимаю, что все это странно … через три месяца … я объясню … потом …  –
Иван не утерпел: «… через три месяца … ну и улиточные у тебя темпы»  – и крякнул – он перешел на «ты», а она съежилась.
        – Ты – она тоже, не раздумывая приняла это обращение – ты мне делаешь больно, ведь тебе неизвестно, отчего я молчала и не показывалась … три месяца –
      
        Незаметно подошли к остановке. Ожидая автобус, «цыганочка» деловито назначила Ивану место, день и время свидания, добавив, что она-то придет обязательно, а он – уж как решит – времени предостаточно.
      
        – Обидно будет, если не придешь – становясь вполоборота на подножку вздрагивающего автобуса вместо «до свидания» сказала она. А Голотелов, уже в захлопывающиеся двери, хмуро бросил – жди, приду … – и, не дожидаясь ухода автобуса, отвернулся правым боком, защищаясь от острых снежных уколов, скорчившись от холода, заторопился назад …

           ________________________________________________________

        … Раздевшись в фойе ресторана, она шепнула ему: «Ва – ня! Возьми меня под ручку». Он послушно слегка защемил ее локоть своей клешней. В дверях метрдотель как будто ждал именно их. Он с солидным достоинством сказал: «Здравствуйте, Галина Ильинишна!  –  а Ивану, раскусив его в этом деле как ведомого, тем не менее, из вежливости, сдержанно кивнул, затем, нисколько не удивляясь наружности ее кавалера – идите за мной, я покажу ваш столик, он уже ждет вас.» Место было уютное, в углу … К ним никого не подсаживали …
      
        … Иван раза два бывал в таком месте, где солидные люди, со вкусом и размахом, под музыку и пустые разговоры изысканными блюдами били жеваниной свою кишку, а поэтому и вковался соответствующим образом, правда нацепив чересчур яркую селедку (уж какая есть) и светловатый для зимы двубортный лепешок, кстати другого костюма у него и не было. Но как бы он ни был упакован, весь его внешний вид перечеркивала собственная вывеска, которую никакими селедками не завесишь, никакими робами не задрапируешь и которой впору не только детей пугать …
      
        Тихие аккорды единственного пока пианиста на фоне, приглушенных настенными портьерами, ресторанных звуков, а главное, что до него никому нет дела, постепенно успокоили экстерьерные переживания Ивана и он, пока осторожно, помня наставления Артиста, цитировавшего ему по этому поводу выдержки из наставлений Петра Первого     молодежи «Юности честного зерцала», а потом и осмелев, принялся за деликатное уничтожение содержимого тарелок и бокалов, украдкой все-таки посматривая что … как … и чем … ест «цыганочка». А деликатная Галка ненавязчиво, представляя себе уровень культуры людей его круга, предлагала ему то «это», то «вот это», на немного опережая Голотелова, чтобы он видел, как надо справляться то «с этим», то «вот с этим».
      
        – Я хочу, чтобы ты не столько наелся, сколько запомнил всю эту вкуснятину. Это мой подарок тебе – орудовала приборами Пигмалица.
        – Перед супчиком, чтобы "завестись", мы отведали говяжий холодец, самый настоящий, из задней ноги и губы, с лимончиком и разными огородными кореньями … Вкусно? – Ивана потянуло пожать плечами, но из деликатности он согласно закивал головой.
        – А сейчас мы уничтожаем суп «Итальянский» с гренками…, тоже «По-итальянски»  – Болтало с горбушками – перевел для себя Ванька – видишь, какие они румяные и посыпаны тертым сыром – подливая в иванову рюмку, она выполняла мужскую обязанность. Гренки податливо и приятно хрустели на зубах, а огненно-красный суп казалось не успевал дойти до желудка, а уже с горла начинал расходиться но жилам своим острым и пряным перцем. После супа подали пуддинг «По-жидовски».
      
        – Это его настоящее название, но какой дурак будет писать так в меню – тихо стучала вилкой по тарелочке Галка. Пудинг был слоеный – из риса, говядины и часто попадающихся маслин. Иван, по принципу – раз еда, значит должна быть съедена, уничтожал и их, но, стесняясь выплевывать косточки, рисковал своим аппендиксом. Затем ели цыплят «А ля Марго»  – поджаренные кусочки нежного птичьего мяса политого соусом с шампиньонами. Глотнув соуса, Иван поднял вопрошающие глаза на «цыганочку»:  – … А … ? – Ешь-ешь! ... он с белым вином … Вкусно? – скороговоркой одобрила она кавалера. Перед дессертом, о котором должен быть особый разговор (если хватит времени и страниц), как шикарный финал, подали яишницу «По-французски». Вот это Ваньке понравилось … Руки, неумело вооруженные вилкой и ножом, заработали сами по себе, а амбразура, под одобряющую улыбку Пигмалицы, только и успевала, что открываться, пережевывать и опять открываться – в Иване просыпался гурман. Да и немудрено – мелко нарубленные телячьи почки с ветчиной и селедкой, поджаренные, упакованные и снизу, и сверху маслянистыми беложелтыми пластами яишницы с петрушкой, да с укропом, без всякого уже зазрения … неуклюже прыгнув на вилку, торопливо исчезали в пристойно жующей (но не чавкающей – спасибо Артисту) ивановой кормушке … С одной только мелочью ванькина бестолковка не могла справиться – вся шамота, что приняло его чавкало в этот ресторанный вечер, никак не переводилась по фене на его блатной базар, а значит красочно рассказать о вечере мусорным друзьям ему не придется …
      
        … Галка болтала по пустякам – о погоде, о подругах, о прошлой студенческой жизни … что касается Ивана, то внешне он был уже раскован, но внутренне, пудовым кулаком в его безобразную тыкву все-таки стучал Петр Первый – … не облизывай перстов и не грызи костей … не утирай губ рукой, но полотенцем, и не пий, пока еще пищи не проглотил … ешь, что пред тобою лежит, а  инде не хватай … над ествою не чавкай, как свиния, а головы не чеши … – и все это голосом Артиста … - а Пигмалица, как заведенная все перемывала косточки … родителям, общим знакомым – Шурикам … Только теперь Иван понял, почему опричники не подходят к нему за оброком. Кстати, при повторном посещении мусорки, все трое ее сразу узнали, но из машины, где оболтусы зимой проводили большую часть дня, балдея от примитивно-ритмичного музона, да гольного базара о подробных натуралистических деталях побед над марухами и количестве опустошенных накануне банок, никто из них не вышел, решив, что в тачке теплее, а главное – спокойнее, правда, долго еще подначивая «как будто бы бесплодием награжденного», скабрезно завидуя ему в отсутствии проблемы предохранения в постельных играх …
      
        … Уже давно лабухи, настроив свою музыку, принялись за усладу клиентовых ушей … Уже громче и развязнее зазвучали голоса за соседними столиками … Уже не один раз сменили у этой пары блюда, а Иван, под никчемные трели пригласившей его женщины, незлобливо удивляясь ее щебечущей выносливости, задавал себе один и тот же тоскливый вопрос – Зачем?... Зачем ему все это? – Оказывается, его тянуло к книгам на своем курятнике, как он по фене привык называть свой топчан, остывшему, без посыпухи, чаю, да перебранкам мусорного футцана – не потерявшего внутренней интеллигентности Альберта Сазоновича, разглядывающего мир сквозь призму театра, с Картофелем, забывшим свое имя и, на овощном вопросе, свихнувшимся.
      
        – Чудно! Здесь меня тянет в мусорную жизнь, а там, на свалке, когда читаю, манит в тот мир, что указывает мне книга … Чудно! – дымя дорогой лисичкой и машинально криво, потому как по другому не умел, улыбаясь «цыганочке», размышлял Голотелов – Чудно! – но осекся, вспомнив, что это явление его уже не раз посещало. Например, когда он в дурмане чтения, с мушкетером Дюма Арамисом в таверне, не знал куда деть оттопыревшую с дубовой скамьи шпагу, а проходящие между лавками задевали ее плащами и ботфортами, и этим иногда выплескивая арамисово вино на его усы и камзол. Кстати, – во времена мушкетёров во французских кабачках подавать не кислятину, а настоящее вино, считалось признаком дурного тона, а вот честь – она всегда защищалась шпагой даже от господина, просто плюнувшего в сторону тени Арамиса. И кислое вино, и защита своей чести – было тягостно для Арамиса, и что странно, в это же время, Иван, вместе с благочестивым дворянином, желал быть аббатом, носить строгую сутану из дорогого сукна, без беспардонно хлопающего по бедру клинка и спокойно, наедине, в роскошном зале своего аббатского замка, запивать изысканнейшим вином жаркое из свежеприготовленной телятины, а не в смрадном чаду трактира пережаренные куски баранины, подозрительно пахнущие лошадью, к тому же сдобренные беспардонным басом Атоса, чопорностью Партоса и лукавством д`Артаньяна. Но на Ивана с Арамисом не угодишь – в сутане было тесно и душно … как в склепе … в ней широко не пойдешь … с женщиной не перемигнешься … на коня с гиком не вскочишь, а только с помощью специальных слуг – степенно и важно. Да и боевой конь духовенству не положен, а только, извините, покорный, с опущенной к земле мордой, мул. Но главное – самый развращенный задира смиренно пройдет мимо тебя, не смея дерзко и нагло блеснуть взглядом …  – и некому не спустить, и не с кем подраться …
      
        … Что касается Галки, то ей болтовня давалась все с большим и большим трудом, но пока внешне это было незаметно. Болтовня была ее щитом, за который укрывшись, она изучала Ивана и размышляла на тему знакомства с этим человеком … Зачем ей нужно такое приключение … куда оно может завести? ... Конечно, выглядел ее знакомый отвратительно – одни уши что стоили … и первая же, посетившая ее мысль, была о разрыве с ним сразу же после ресторана – отблагодарила … и … разбежались! ... Но нечто, уже родившееся, но пока бесформенное, отодвинуло эту мысль. Пигмалице было тяжело – и беспечно болтать, попивая зеленый тягучий Шартрез, и мило улыбаться, здороваясь с многочисленными друзьями, делая вид, что не замечаешь их вытягивающихся физиономий по случаю ее нового жениха (а с неженихами Галка в рестораны не ходит), и наблюдать за бесстрастной физиономией Ивана, да еще копаться в себе, вытаскивая за уши это народившееся, но пока неосознанное нечто, которое временно (дай Бог, чтобы временно) отодвинуло мысль о разбегании …
      
        И вдруг, глядя в его прищуренные от дыма, непопадавшихся ему на свалке таких сигарет, зеленые глаза, она поняла – Взгляд! ... Это были глаза совершенно другого человека – ребенка, мечтателя, которого раз плюнуть – провести на мякине. И в то же время философа, пытливо разглядывающего многочисленные пакости и микроскопическую благодетель окружающего мира, да не праздным наблюдателем, а пытаясь своим умом докопаться до скрытых связей между явлениями и творящими их причинами. Но иногда, откуда-то изнутри, какими-то толчками, импульсами, через глаза кинжально и ярко вспыхивал всепожирающий огонь прагматика, ничего не принимающего на веру, грызущего орехи истины только своими зубами.
      
        – Так-так … вот почему я им заинтересовалась еще летом … Его взгляд … Вот он, тот крючок, за который я так неожиданно зацепилась … Интересно, куда это всё выльется, и во что всё это мне обойдётся? ... Отцепиться-то оказывается я уже не могу, да и мое «не могу» вот-вот превратится в «не хочу» – забилась трезвая мысль в хмельной голове, болтающей, казалось бы о пустяках, женщины.
      
        Внезапно Галка почему-то вспомнила о трансплантации (а почему внезапно? – Так она же медик!) и содрогнулась от всплывшей перед ней картины, как у пойманного идиота – сквернослова и грубияна, выдавили за какие-то там жестокие проделки, его наглые и циницные глазенки, а вместо них, радуясь своей дикой выходке, предварительно по всем правилам анестезии, ампутировав их, пересадили глаза умного и доброго человека, унизив его на вечную слепоту. А глаза в этом уроде зажили своей жизнью и, поскольку стали уже органической частью этого кикиморы и оказались неожиданно еще и сильнее его самого, то не они стали бесстыжими и глупыми, а он (идиот) начал потихоньку внутренне умнеть и добреть, но внешне так и оставаясь уродом … И вот сейчас этот урод сидел против неё, щуря в сигаретном дыме свои необыкновенные глаза.
      
        – А вдруг мне придется выволакивать его с мусорной свалки … Мне … А если не мне, то кому же? –
      
        … Веселье было в полном разгаре … Уже несколько раз пижоны подходили к их столику с приглашением дамы на танец, но глянув на спутника, извиняясь отходили … Уже не раз ресторанный солист с фигурой а ля Крылов (конечно не баснописца) и голосом чуть тоньше, чем у Преснякова (этим симбиозом наталкивая некоторых на шальную мысль, что и кастраты иногда живут припеваючи) по просьбам «наших друзей» с Кавказа исполнил нечто миминовское, а с Севера – из репертуара Высоцкого … Уже клиенты стали не столько залетать на огонек, сколько выползать в уличную темноту, когда перламутровый маникюр хозяйки вечера был накрыт заскорузлыми, но честно отмытыми пальцами Ивана – рассказывай о трех месяцах … – у Галины поднялись брови – почему раньше не пришла – пояснил свою лаконичность Голотелов. Она съежилась, опустила глаза – пойдем отсюда, по дороге все расскажу … –
      
        … На улице луна – вечная подружка мороза, вылила на них порцию живого изумруда и, задрожав от любопытства, под крахмальный скрип их шагов, прислушалась к Галкиному рассказу …
      
        … Вечером, на другой день после драки во дворе, отец принес диплом домой и строго-настрого запретил ей встречаться с этим мусорным болваном (даже просто, хотя бы сказать спасибо), с кривой улыбкой выдавив из себя, имея в виду освобождение утильщика – … я за тебя уже отблагодарил … –  чем в принципе и не соврал … Для верности через три дня её отправили к тётке в Ленинград … месяца на два – чтоб забылась … – не скрывал отец.
За эти три дня он перестал быть для нее отцом (как она потом выпалит в его бегающие глазки – «навсегда»), поскольку опустился до слежки за ней.
      
        Следили два наглых молодца. В силу своей лени, а может быть профессиональной тупости, они все время были вместе, и это сразу бросалось в глаза. Однажды она даже пошутила с ними в автобусе, предупредив – Мальчики! Я сейчас выхожу! – Шпики кинулись за ней, а Галка, выйдя в передние двери, заскочила в закрывающиеся задние, «сделав ручкой» оставшимся сексотам. О слежке в рассказе Ивану Галина промолчала … Шпики же, перед Ильей Сергеевичем тоже сильно не распространялись о своих промахах, но этот поступок отца – бывшего, как она уже решила – и раззадорил Пигмалицу, разбудив женскую хитрость …
      
        … За два ленинградских месяца Иван не был забыт, но от тётки Галина вернулась совершенно успокоившейся, даже повеселевшей, чем и усыпила бдительность родителей … Месяц ушел на устройство в поликлинику рентгенологом, посещение старых подруг и развлечение с новым женихом, которого привел в дом отец, а дочь приняла условия предсвадебной игры и с женихом была вежливой и даже ласковой ...


            
                8 глава

                СЛАБОСТЬ БОЛЬШИХ ЛЮДЕЙ
                В МАЛЕНЬКИХ ТАЙНАХ …   
               

        Из рассказа дочери о ее первом визите на свалку ... протокола задержания Голотелова ментовкой ... блудливых похвал претендента в зятья, касаемо драки во дворе, что, кстати не вязалось с фиолетом автографов Ваньки под щелками глаз жениха и его опухших губ, позорно не держащих слюны, Илья Сергеевич как мог нарисовал для себя психологический портрет Ивана. Для него это стал не маленького роста тип с отталкивающей внешностью, но хитрым умом и сильным характером, что, кстати, красноречиво и подтверждала вспухшая физиономия жениха.
      
        О пакостноблестящих способностях таких людей Илья Сергеевич ясно себе представлял не понаслышке, а натурально, поскольку сам – боясь вспоминать об этом – вышел из преступного мира, сумев, благодаря фортуне, решительно и хитро порвать с прошлым. Но это было абсолютно для всех, и уже не один десяток лет, стерильной тайной …
      
        … Илья Сергеевич, в девичестве - Илюшка, был, не взирая на сопливость возраста, и из большой симпатии к чужим карманам, удачливым щипачем, любил это делать на колесах – в троллейбусах, автобусах, но иногда это был и лабаз с нервной очередью за мануфактурой, или фанатичная клюквенная толпа в церковный праздник у божьего дома. Короче, там, где давка и у людей квадратные глаза, там он и священнодействовал своими нервными и чуткими веточками. Своей классности он не знал, но если бы во время насадки – в этот самый кульминационный для жульмана момент – когда из его бестолковки, с поглупевшей вывеской, сознание, всё без остатка, выдавливается в священнодействующие мальцы, уже коснувшиеся кошелька в родном кармане фудена, уже вытягивающие этот лопатник … щекотнулся бы он (ну фуден же), который, сам того не зная уже прощался со своим добром – Илюшка себе этого не простил бы. Да и верный ширмач, прикрывавший его действо, тоже не малый виртуоз, умевший в своем деле все – от поддержания разговора с обрабатываемым сазаном, до мастерского принятия уведенного лопатника, долго за дымной синевой фигарки, смотрел бы в одну точку и, по-мужски принимая всю вину на себя, бормотал бы витиевато сам себе по фене, объясняя прокол как глухой формак, что этот большой позор он, как и Илюшка, не перенесет.
      
        Илья с напарником не любили экспромтом ходить на шальную. И если уж на кого был положен глаз этой парочки, то уж его куш был очень приличный, а сам будущий терпила освобождался от него со стопроцентной гарантией – или это были рыжие, не фальшивого, а настоящего золотого металла, бока, да настоящей швейцарской марки, или толстый поросенок приличной тисненной кожи, туго набитый хрустящими алтушками.   
      
        Дернуть голем, а попросту вытащить пустой бумажник, считалось не только непрофессионально, но и позорно, поскольку если гонш, ограничивающий свои гастроли только работой в автобусах, не готовится к этому заранее, а только гонит пустую коробку, то это уже не гонш, а чирий на недоразумении …
      
        ... Владелец жирного лопатника высчитывается еще на перроне водопада, по прибытии пригородного змея. Это обычно жавер, поскольку баба, и чем тощее – тем хуже, как более тонкая натура, острее чувствует прикосновения при обработке. Возраст мужика тоже имеет  значение – чем старше, тем лучше. У молодого откуда деньги? К тому же он не может стоять спокойно в автобусе – у него же каша в голове, а отсюда и неспокойствие в ногах – несерьезная личность. А пожилой ... да при деньгах – обстоятельный человек, у него и мысль в голове только одна-единственная и всю дорогу до базара он ее будет обсасывать со всех сторон, не обращая на Илюшку со своим ширмачем никакого внимания, а жульманам это-то и нужно … Выйдя из вагона, он не делает ноги, выпучив зенки сразу на рынок, а солидно останавливается на перроне, невзначай для себя, но ведь не для уважающего же себя щипача, слегка касается правой рукой левого внутреннего кармана, проверяя – на месте ли поросенок (ну бумажник же), заодно и давая понять Илюшке где у него что … И только потом, самодовольно насвистывая несолидную мелодию, уже привязав к себе двух невзрачных и равнодушных молодцов, направляется к галдящему и неспокойному садильнику …
      
        … Ах!!! Если бы этот дятел с периферии знал, какая работа кипит вокруг его персоны, то он, уважая чужой труд, меньше бы горевал, обнаружив пропажу – в парикмахерской так не обращаются с богатым клиентом, как с ним, невидимые ангелы карманного искусства … - Его оттесняют от ненужных соседей ... ставят так, чтобы он мог чувствовать некоторую – с которой можно мириться, но которая его будет все время раздражать – дискомфортность. Ширмач, "ставящий" фраера, выполняет сразу несколько задач. Рукой, держась за верхний поручень, заставляет голову дятла, деликатно подталкивая ее своим локотком, повернуть вправо (лучше, если это будет по ходу коробки). Этим он прикрывает левую половину груди, мечтающего о покупках, жавера – зачем ему смотреть на фокусы двух артистов, таким образом зарабатывающих себе на пропитание, пусть лучше смотрит в окно, он же из района, ему же интересно что делается за окном автобуса. Кой-когда, этот же ширмач, для разнообразия, слегка касаясь низов жертвы (ну брючных же карманов), отвлекает дятла от его сокровища, в то время как Илюшка, имея между пальцами письмо, но ни в коем случае не бритву (что будет вещественным доказательством, если вдруг …), а остро отточенный пятак, ласково и не дыша, "пишет" чуть пониже поросенка … затем, одновременно наступая «нечаянно» на ногу дятла и бормоча извинения, прижимает пиджак (пониже пореза) к жертве – лопатник, нате вам, проваливается наружу в чуткие илюшкины веточки. Дятел чертыхается на наступившего, жалея начищенные корочки (а их ли ему надо жалеть?), еще не догадываясь, что он уже зря едет на толчок, поскольку мгновенно превратился из богатого сазана в жалкого терпилу, а молодцы в это время в разные двери делают ноги …
      
        … Однажды, поделившись с автобусной жертвой – толстой и вспотевшей беспокойной теткой, раздраженной и крикливой, честь по чести – оставив ей, всё-таки лямки от лёгкой расписухи (ну женская сумка же через плечо), Илюша, нарисовавшись в кельдыме, обнаружил в уведённой дуре аттестат зрелости об окончании десятого класса, много звону, перетянутого резинкой и почти новую косметичку. Колы пошли на выпивон и в долю (иногда это – одно и тоже), косметичка – подарена Лизуне, погоняло которой «Падлочка» одним единственным словом говорящей очень о многом. А с аттестатом зрелости, на имя Якорева Ивана Сергеевича, Илья не знал, что делать, но как путевый фраер не выкинул его, а придержал у себя, в надежде при случае прибыльно загнать.   
      
        На мысль о крутом развороте в своей жизни его натолкнул Семен Перо – клевый чернушник, подделывающий любые документы – уважаемая, аристократическая и редкая криминальная профессия ... Повертев краденую ксиву, слегка помяв ее, понюхав, а потом стряхнув с колен, желающую интима, Падлочку, поскольку пошел мужской разговор, Семен, поморщившись с рюмки коньяка и понюхав ложку черной икры, выдавил из себя, глядя на Илюшку оловянными глазами – … ты, Змееныш (это была Илюшкина кликуха – знак признания его артистических способностей в воровском деле), ты … имеешь классные так-ти-чес-ки-е – это слово Перо медленно, но уверенно выдавил из себя – способности ума – изворотливость и хитрость, потому и везет тебе в деле – и задумчиво глядя на влагу соленого огурца, добавил – но живешь одним днем и о жизни не думаешь. Я вот, тоже не кумекал в положеное время и проскочил свою станцию, где надо было выходить, а теперь – поздно. Придется быть в законе, пока в тупик не заеду. Вот тогда-то и послужу на благо отечеству – ведь нашего брата редко хоронят по-человечески – на сто первом – людское кладбище не для нас. Вот уж превратившись в жмуриков, мы начинаем отрабатывать трудовой хлеб, что наворовали за свою лихую жизнь, и отрабатывать в анатомках мединститутов … Я не обижусь, если ты, Змеёныш, со временем став студентом-медиком, почешешь своей мурлыкающей от удовольствия марухе спинку под халатиком моей беленькой косточкой –
      
        – Ты, Перо, навел понт, а толком ничего не сказал – обиделся Змеёныш, выплеснув, запрокинувшись, в амбразуру пол-лафетника и с остервенением вонзившись фиксатым частоколом в заскрипевшую луковицу.
      
        – Потому и не сказал, что вальтанутых учат за алтушки, а умные своим умом доходят – и, все-таки закусив деликатесом очередную рюмку и жуя открытым хавлом, обняв Илюшку, зашептал, тычась мокрыми, испачканными икрой губами, чавкая в змеенышево ухо – … завтра … на опохмелке почирикаем … не поймешь за ночь – заплатишь за совет, а поймешь – похвалю и помогу … – потом, сменив чавканье на икоту, продолжил –… думать не каждому дано, а делать выводы – и подавно … Вот это и есть стратегия ума … если ты, Змеёк умный – эта темная тебе поможет –
      
        Наконец, устав от таких речей, Семён уютно устроился своей кудрявой в законе и тонкой седине головой между плавленым сырком, пачкой «Марльборо» и полупустым пузырем «Амаретто» …
         
        … Змеёныш знал, что Перо попусту никогда не станет вякать. Он отодвинул  лафетник с недопитым коньяком и, рассматривая аттестат (а с него-то и начал Семен), задумался … Малина затихала … Все уже расползлись по своим углам. За столом остался спящий Перо, задумавшийся Змеёныш и обманутая Семёном, а потому и оставшаяся без пары, Падлочка …
      
        … Для этой профуры шаловать, но только с тем, на кого она (а не наоборот) глаз положит, было приятным хобби, а Падлочкой ее прозвали за везение в любых воровских бомбежках ... и не только. Промышляя на вокзале, она, в то же время, не была бановой биксой, снимавшей трусики для любого клиента за презренный звон … Берите выше – она была самой настоящей хищной куклой, заводящей, желающую женского тела жертву далеко не в постель. Своей внешностью, очень не тусклой, да бойким язычком, она завлекала командировочных к себе на квартиру, а вальты с удовольствием шли, порочным воображением смакуя картины одна распутнее другой … шли за своим Сусаниным в юбке таким запутанным маршрутом, что утром, уже в милиции, на вопрос – … где?... – только разводили руками ... Пока же, в маленькой темной комнатке, где на интим, ожидаемому с дрожью нетерпения, намекал не столько стол, с богатой бутыло-закусонной сервировкой, сколько откровенно разобранная постель, соблазнительница не напрягаясь, выпивоном перетягивала вальтов за ту роковую черту, что отделяла человека от свиньи … и как только черта переступалась – входили два амбала, виртуозно и ненавязчиво помогали клиентам исполнить соло стриптиза  до пристойного сквознячка, то есть, облегчая вальтов из уважения только до чешуи (как же он в ментовку без кальсон-то пойдет?). Вот таких, уже облегченных, смотря по настроению и обстановке уводили ... или досыпать на свежий воздух … или блудой под ребро на тот свет, кстати, в обоих случаях освободив терпил от обязанностей таскать свои набитые барахлом кожаные углы (да чемоданы же!). Потерпевшая сторона – те, кому амбалы по указке Лизуни милостливо позволяли дышать всю оставшуюся жизнь, незаслуженно окрестили ее Падлой …  – все перепутали, надо-то благодетельницей … сами же нашли на свою жопу приключений, а она им в результате жизнь оставила … Люди! Не бегайте в ментовки по пустякам – если в вашем чердаке не будет крамолы, то и Лизка не сподобится до Падлы. Но зато своя хевара компенсировала кликуху, и получилась любовно-уменьшительная – «Падлочка» …
      
        … Сперва она толкала хрюкающего Сеньку под бок, капризно при этом всхлипывая – …Сенечка! Ты же обещал показать мне эротическую новинку … где же она? ...  – потом пристала к Илюшке – Змеёк!... Пойдем со мной … я тебе нового, как обещал мне Сенька, ничего не покажу, какая была, такой и осталась, но гарантия – останешься довольным, да и «розочку» от меня уже не купишь – во-первых мне справку выдали, вот, смотри! А во-вторых, для страховки я тебе обещаю, что удовольствие с тобой мы будем испытывать по разные стороны галоши, и развязно помахала перед илюшкиным носом парой пачек импортного изделия номер два. На это баловень воровской судьбы, все еще рассматривая тонкие корочки, отмахнулся – … пошла ты…!  – и откровенно указал трёхбуквенное направление.
      
        – Так я же туда и хочу, только вот с конкретным адресом из-за Пера промашка случилась – печально разводя руками, а ногой пиная Сеньку, с пьяной интонацией пошутила Лизуня и вдруг ... отшвырнув колченогий каркас, который отлетев на середину комнаты, грохнулся там, перевернутый кверху ножками, седушкой об пол, глядя в упор уже полными злости глазами, борясь до конца за свое ускользающее удовольствие, уже поняв, что ночь ей обломилась, жарко в презрении задышала молодым перегаром в Илюшкину вывеску: «Эх! Ты! Аппетитную герлу меняешь на свой сраный аттестат!... С ним ни на толчке не посидишь, ни рюмку им не закусишь!»
      
        ... – Свой … – эхом пронеслось в тяжелой бестолковке Ильи – … Свой … Ну да!... Его надо сделать своим … Ведь Якорева переделать на Егорова (свою фамилию Змеёныш по молодости пока помнил, да и паспорт настоящий имелся) Семену как два пальца обрызгать, а Иван да Илья – это же почти одно и то же … Вот тебе и средняя школа! А в институт, говорит Перо, нужны, конечно, знания, но не предметов, а кому, как и сколько положить на лапу … Вот я и разгадал семеновый ребус с тактикой и стратегией … Ай, да Змеёныш!... Ай, да стратег!... Эй, Падлочка!... Теперь пошли!...   
      
       … Выправить ксиву, тем более, что фамилии и имена почти совпадают, для Семена было действительно как два пальца отуретрировать … Колдуя над буковками и гербовой чикухой, с линзой на правом глазу, как у часовых мастеров, Перо хвалил Змейка и советовал перед поступлением в институт сменить город, устроиться на любую работу, а там уже через годик можно и поступать.
      
        – Стаж, он тоже поможет, да и учебники заодно полистаешь, а гроши у тебя так корячатся, что безбедно год-два проучишься. Но для себя ты должен выполнить два условия – обмакивая кисточку в склянку с химикатом и встряхивая ею в пол, понизил голос Семен – первое – об этом ни кому ни слова – наша кодла тебя не поймет, и не простит, да и мне, грешному могут скоропостижно подвести итоги. Второе – никогда и никуда больше не втыкайся – сыграет закон подлости и ты продолжишь свои университеты за паутиной, от которой освободишься только после звонка … а доживешь ли до звонка еще большой вопрос – в торбе-то для братвы ты будешь висеть за ссученного, а как же к тебе будут относиться – ты же завязал – …
      
        … Змеёныш был умным и послушным учеником … В одном только сделал по-свойму – стал не медиком, чтоб не встретиться с Семеновыми косточками в анатомке, а поступил в политехнический институт на строительный факультет но, когда пришло время дочери, он,   помня наказ уже наверно покойного Пера, отправил ее в медицинский, тем самым своеобразно помянув своего учителя …
      
        … Так Илью развернуло на 180 градусов … И никто не заподозрил, что это не Илюшка, а Змеёныш пролез и окончил институт … поступил на службу прорабом в стройтрест, а потом и пошел в гору, набирая силу ... друзей ... и врагов … И только иногда, по особенному взгляду кое-кого из своего окружения (да и не взгляду, а мгновенной искорке его), интонации, определенному построению реплик, наглой напористости и многим-многим другим мелочам, скрытых от простого взгляда и не поддающихся расшифровке, уже не Илюшка, а Илья Сергеевич догадывался, что не он один вынырнул со дна поганого на порядочную поверхность. По неписаному закону он молчал о ком догадывался, те, в свою очередь, тоже …
      
        … Приближающаяся встреча этих двух людей - Ильи Сергеевича и Ваньки Голотелова, а она, по логике развития, приближалась  неминуемо, для одного из них она предвещала бы крах – ведь утильщику надо только глянуть на Илью, да начать с ним разговор, чтобы уразуметь, что перед ним «свой», но уже уползший в мир законопослушных, уже обременённых семьей, уже завязших в воровской карьере …
      
        ... Илья до сих пор помнит, как его бросило в холодный пот, когда Вероника в их далекой молодости, еще пылая к нему … однажды, после бурной ночи, переполненная благодарностью за восхитительное ночное сумасшествие, предлагая кофе в постель, искренне уверенная, что после этого предстоит продолжение … вдруг любовно назвала его своей Змейкой. А он на это спросонья, вдруг крупно вздрогнув, засуетился … начал лихорадочно одеваться, к удивлению застывшей в неглиже и с подносом в руках русалки, полез в комод за деньгами и документами … Потом, очухавшись в понятии, что это ложная тревога, расслабился, виновато подошел, поцеловал Веронику в еще не крашенные, открытые от удивления вздрагивающие губы, погладил атлас нежайшей кожи – на большее от испуга его не хватило – и виновато сказал: «Ты меня больше так не называй … я с этими ползучими гадами уже имел дело … не раз был ужален … до конца жизни запомнил …» Русалка, затихшая было в размышлении, куда деть поднос, если только … вдруг поняла, что поцелуй сейчас – верх его мужских способностей, что после него никакого продолжения из-за случайного испуга не будет, грохнула этим подносом об пол и, в пику несогласному с таким милым прозвищем … голосом базарной торговки, в шутовском поклоне, разведя руками и встряхнув мягкими локонами, своей естественной волнистостью, цветом и еще черт знает чем, волновавшими не только, кстати, Илью, ощерившись, по-женски глупо выпалила: «В таком случае, сэр, и вы меня Русалкой не называйте … я в детстве два раза тонула!» Бывшая Русалочка демонстративно похватала свою одежду и, хлопнув дверью, выскочила в другую комнату одеться, а заодно и оформить рыданьями сорвавшееся удовольствие …
        ... Две недели Вероника дулась на Илью, но потом простила мужа … Кстати, ровно через девять месяцев и эти пресловутые две недели – миленькое и невинное совпадение – на свет появилась Пигмалица …
      
        … Подсознательно Илья понимал, что встреча с Иваном все-таки состоится и она, может быть уже не за горами – ведь Галка упрямая и хитрая … Да и на всю жизнь затворничеством сочную бабу, которой через шесть лет стукнет аж тридцать, не остановишь, а только раззадоришь. К тому же Вероника кой-когда по ночам начала ныть – правильно ли, мол, они поступают, навязывая дочери своих богатых, да с положением, женихов ...


                9 глава

                НАЧАЛО КОНЦА
                С КРИМИНАЛЬНЫМ ДУШКОМ ...
               
         – Ванюша! Вот я все о себе, да о себе … А почему ты молчишь? – пятилась перед Иваном, вальсируя, веселая Галина. Голотелов хмыкнул и прокашлялся, готовясь что-то ответить, но она, как все женщины, уже забывшая свой первый вопрос, приложила к его губам теплую, только что из варежки, ладошку – постой … ты же все время подкашливаешь, а это, согласись, нехорошо. Я же, как-никак специалист и заметила кашель еще тогда, летом … Ты давай-ка … проверь свои легкие, тем более я смогу это устроить и сама посмотреть тебя. Для этого всего-навсего надо встретиться со мной в поликлинике, да принести паспорт, да взять номерок ко мне в регистратуре … С регистратурой я сама справлюсь – чувствуя протестующий жест Ивана, затараторила она – ты только появись в поликлинике! –
        – Отпадает – отмахнулся Голотелов, поскольку, как и все обитатели его муравейника был диким, то есть свободным от прописки и удостоверяющих документов и далее продолжил – я уже лет двадцать живу с таким кашлем … и никаких ухудшений – он пожал плечами.
      
        – Но и улучшений тоже наверно не видать … а у тебя наверняка бывают периоды, когда поднимается температура, знобит, бросает в пот, пропадают силы … – имея в виду туберкулез, настаивала Пигмалица, уже сама беря его под ручку.
        – Ну и что? На силенку вроде бы не жалуюсь, да и в ящик пока не играю …
        – Когда заиграешь, – подстроилась под его тон Галина – на эту тему уже поздно будет говорить –
      
        Иван равнодушно продолжил тему – Это вон Картофель располагает таким ассортиментом ярче, чем у меня – стоял на своем Иван – давай, я его свожу к тебе … только можно без паспорта?... Он его потерял –
        – Можно… – и, помолчав,  – ты тоже без документов можешь – поняв свою оплошность на счет ксивы, заглянула в его глаза – хоть и придешь из-за этого … со странной фамилией … я тебя обязательно посмотрю –
      
        Тяжелый вздох, малоговорящего в жизни человека, она поняла как навязалась, мол, на мою голову, но все-таки этот знак не означал отрицания …
      
         … Прощались коротко и просто. Она положила руки на его плечи, приподнялась на цыпочках и чмокнула в щеку, пахнущую мылом, но стерильную от мужских одеколонов ... потом, стирая варежкой помаду, прошептала: «Спасибо за диплом … за вечер … и …»  – он ее прервал: «И пока на этом хватит, а то мы далеко зайдем, не разобравшись …  – пробормотал, поднимая воротник Иван и, дыша на свои бесперчатнокрасные руки, продолжил – по-моему для тебя я первый … такой … красавчик … да и ты для меня далеко не следующая».
      
        Пятясь в дверях подъезда, она деловито попрощалась: «Значит я вас с Картошкиным  жду, как договорились …»
               
                -------------------------------------------------
      
        … С промерзшими костями Иван ввалился в свою бендюгу, а там его ждали, мирно беседуя о буддийской религии Альберт Сазонович и Картофель. Последний меланхолично прикладывал к левому глазу примочку, а Артист, как всегда развалившись на скрипучем каркасе и покачиваясь на его задних ножках, сидя боком к столу и одной рукой брезгливо держась за мокрый от тающего льда подоконник, а другой, машинально собирая со стола ладошкой хлебные крошки, покровительственно, свысока мурлыкал собеседнику: «… не скажи, уважаемый Корнеплод (так Артист называл друга в минуты риторического вдохновения), не скажи … тибетские монахи ближе к космосу не потому, что в горах затворниками живут и выше всех на Земле … Это формальный подход … – Картофель недоверчиво качал головой и слизывал катившиеся по щеке ручейки от примочки … – У них сама основа, корни религии космические, и в этом ее будущее … – направляя указательный палец в появившегося Ивана, закончил дискуссию Альберт и переменил тему ...
        – Иван! Приходила Люська, злая как Отелло … вот фонарь другу подарила. Я только и успел ее спросить, отчего такая озабоченная, как она схватила твою книгу, да не ту, что оказалась под рукой-то, а подальше … вот эту – «Эдгар По» и запустила в меня. Ну … Я-то с женщинами дело имел – увернулся, а нашему агроному не повезло. Он хотел заступиться за меня, только открыл свою амбразуру и прошамкал – Люсьен! ... как тут же получил с правой вот это … – Артист отвел картофельную руку с примочкой от лица друга и на Ивана из черного синячного омута глянул обиженный глаз агронома, как бы спрашивая – за что!!!? – Я вот думаю, что французы правы, когда в таких случаях предлагают искать женщину … – покривился на траур картофельной физиономии Альберт, а Картофель закончил – Чего искать, Альбертик! Пришла и дала в глаз, стерва бешеная! Хорошо, что тебя – поворачиваясь к Голотелову – не было, а то она все визжала: «… Где Ванька!... Дайте его морду!!!...» Иван раздеваясь только спросил: «… Что, керная была?» На это Сазоныч, который Альберт, закатил глаза: «… тяжелый вопрос. Не родился еще тот нарколог, который отличил бы трезвую Люську от косой!...»
      
        … На следующий день «загадка нарколога» не появилась на свалке … Такое за ней замечалось неоднократно, а поэтому на ее отсутствие не обратили внимания – ни Иван, который весь день, используя аргументы и даже интонацию Галины на счет туберкулеза, уговаривал Картофеля пойти в поликлинику, ни Картофель, который все отнекивался, но к вечеру сломался и согласился на том капризном условии, что с ними пойдет и Артист, а ежели Альберт здоров, то пусть и подождет на улице, ни сам Артист, который как последняя проститутка в этих разговорах был на стороне то одного, то другого …
      
        … В поликлинике, обслуживающей оказывается сотрудников Обкома партии, на невинный вроде бы вопрос друзей: «Тетя, где тут у вас рентген?» – (а вопрос был задан, кстати, Картофелем), пожилая няня, неприязненно глядя на картофельный синяк, кустистое серебро вздрагивающего подбородка и траур его предательски повылазивших из рукавов лоснящейся тёлки любопытных, забывших дружбу с пуговицами, обшлагов рубахи, сказала, мгновенно оценив внешний вид бомжовой тройки, что они ошиблись адресом, что им нужен не «регент» а направление в Лечебно-Трудовой Профилакторий, и если они еще будут здесь шляться без толку по коридорам, да оставлять грязные следы, то она найдет на них управу – не в простой, мол, «полуклинике» работаем, знаем, как в телефоны говорить, если что – сердито стуча о ведро шваброй, набрала обороты бабка – уже, мол, не раз докладывали ...
      
        Назревал скандал … Никакие уговоры на агрессивную старуху не действовали и просто освободиться от бульдожьей хватки ее беззубого рта уже было нельзя – в сторону шума в медленной солидности, с чувством собственного достоинства, начали поворачиваться номенклатурные бестолковки. Послышались реплики не предвещавшие ничего хорошего – чего, мол, они здесь делают, ханыги? ... Вызвать, мол, наряд – пусть забирают! ... Вот от таких и надо охранять государство! ... Шляются здесь без дела, а народные стройки, мол, голод испытывают в рабсиле …
      
        На бабкину угрозу Картофель начал заикаться, раскашлялся, рассопливился и понес, в суетливой растерянности, поминутно вытирая нос рукавами, чепуху о гражданском равноправии, чем еще больше расшевелил сердито гудящее номенклатурно-осиное гнездо.

        Иван побледнел и, с трудом сдерживая себя от удовольствия погулять своими крепкими кулаками по рыхлым, орущим и брызжущим слюной фэйсам, сказал Картофелю сквозь зубы: «Твой синий фонарь как красная тряпка действует на них. Иди молчком на выход … твое лечение уже закончилось … а процедуру скандалотерапии надо оформить в нашу пользу (польза подразумевалась в благополучном унесении собственных ног), иначе загремим … и серьезно…»
      
        Картофель послушно повернулся и ретируясь, потрусил к выходу, а Голотелов, успокаивая в основном пожилых клиентов с орденскими планками, через силу заставляя себя пожалеть их прошлые заслуги, пятясь, осторожно двинулся за Картофелем …
      
        На улице, ничего не подозревающий Альберт, спросил мусорных коллег – Ну? ... Что? ... Диагноз подтвердился? ... – на что Иван, сплюнув в сторону поликлиники, зло ответил – Если бы вся страна болела туберкулезом, людей можно было бы спасти и простить … Но этот случай гораздо сложнее и серьезнее, тем более, что никаких лекарств здесь не придумаешь. – Артист пожал плечами – я не мастер отгадывать твои ребусы, Ванька – а Картофель, никого не слушая, возбужденно и тяжело с присвистом дыша и размахивая вялыми руками, беспардонно влез в разговор, воскликнув: «Мужики! А ведь мы легко отделались! ...
               
                ------------------------------------
      
        Ночью … лёжа с открытыми глазами, вытаращенными в темноту потолка, Иван вдруг понял, что ему никак нельзя состыковаться с тем миром, откуда появилась эта женщина, а уж тем более влезть в него полностью … Они же из разного теста. И нечего ему рыпаться … Надо спокойно продолжать копаться в своих кучах, а они пусть копаются в своих … Но кое-что оставалось, что связывало их … Ему, оказывается, принципиально надо было отработать ресторанное угощение – находка диплома, по мнению Ивана, не стоила такой любезности, тем более, что до сих пор он принимал их только от своих друзей – А что ж ты согласился на ресторан-то? ... Раскатал губу на удовольствие? ... А зачем? – зашевелилось внутри – Да дурак потому что … ходы вперед не сумел просчитать … – Ну-ну … – успокоилась самокритика, а сам Иван продолжил свои мысли о настоящем и будущем в знакомстве с этой женщиной …
      
        … Поскольку для Голотелова со стороны Галины ресторан был незаслуженным подарком, то его, по простой логике, надо было вернуть …
      
        … Нет, она конечно в принципе ... со скрипом ... но могла бы вписаться в число его друзей, но в субъективном плане, о чем ему и вопил визит в поликлинику, все было намного сложнее. Ведь сама по себе, что дружба, что любовь, в которую понятно уже и переходило их знакомство, не мыслимы без поступков, укрепляющих, или разрушающих их. Как Ванька понимал  – жизнь – это непрерывная цепь деяний, где каждое действие является ответом на чей-то поступок и, в то же время, предполагая следующий, опять же как реакцию,  – уже запутывался в дебрях рассуждений полуночник.

        Философски эта банальность давно была известна под вывеской причинно-следственных связей, но весь фокус-то и состоял в том, что они с этой женщиной были по разные стороны баррикады, которая уродливо гримасничая на их взаимоотношения, никогда не позволит им соединиться, а их потуги вразрез баррикадного закона, смешнее копья против мельниц. Дальше в лес – больше дров, но чтоб этих дров-то не было, всего-навсего, не надо в лес ходить … Каждый виток его мыслей вокруг общения с Галиной заканчивался одним и тем же кончиком – надо рвать … дальше будет хуже …
      
        … – А ресторанный подарок необходимо вернуть – спустился на землю философ – но вернуть так, что бы она не догадалась о «возврате» и не обиделась …
      
        … Для этого, как нельзя кстати, подходила опять же форма подарка, но для него – тяжело скрипя топчаном, думал Иван – нужен предлог. А его не надо было выдумывать – он летал в воздухе – день рождения.
      
        Из телефонного справочника, давно припасенного, на всякий случай Артистом, утильщик узнал номер Егоровых … Дневной звонок заставил снять телефонную трубку Веронику Григорьевну … Иван был психологом, и его прозрачный, если не банальный, реверанс – судя, мол, по голосу, вы красиво выглядите …  – сработал без осечки и растопил сердце отзывчивой и неразборчивой на комплименты женщины перед незнакомцем (к тому же телефонным!!!), и тем убив ее подозрительность. Назвавшись профоргом галкиной поликлиники, он в один момент узнал день рождения ее дочери …

        ... И только положив трубку, мать усомнилась, а профорг ли это, ведь у них должны быть сведения из кадров, но, как всякая женщина, долго думать не умела, а потому, как только села к трельяжу и взяла в руки губнушку, забыла о звонке …
               
                --------------------------------------------------
      
        … До дня рождения было еще далеко и это упрощало дело … К тому же, Артист и Картофель согласились помочь Ивану … А он уже замыслил кое-что …
      
        … Там, в ресторане, Голотелов заметил, какие завистливые взгляды кидала Галина на блондинку за соседним столиком. Блондинка владела яркими сочными губами, скрипучим капризным голосом, а уж как она владела своим капканом на мужиков – глубоким декольте – об этом особый разговор и жалко, что сейчас другая тема. В ее витрину, как ни сопротивляйся, проваливались все мужские взгляды и долго копошились там, не желая выныривать … Неискушенному в женщинах, откуда ему было знать, что так, как Галка, завистницы всегда смотрят на драгоценности, но наблюдательность его не подвела – на обладательнице сочных губ и откровенно зовущего декольте, но ведь это только для мужиков же, а для женщин ничего интригующего не было, что могло бы привлечь внимание Пигмалицы, кроме … золотого браслета …
               
                -------------------------------------------------               
      
        … Добычу ждали долго … Артисту и Картофелю Иван показал на витрине эту действительно красивую, но и кусачую ценой, вещицу. Друзьям, для начала, Голотелов должен был из магазина подать знак, что сазан-доброволец пошел платить именно за этот товар ... Увидеть сигнал с улицы было легко – окна большие и чистые от мороза. Знак должен еще и говорить мужик это или баба … – С ней проще – говорил своим будущим подельникам Ванька – она все складывает в расписуху, которая всегда через плечо носится, а за мужиком еще надо проследить, куда он товар положит … дальше, дело техники – отхлебывая чай, щурился на суету тараканов Иван – но вы в ней не последние винтики … –   
      
        … Неделю ждали «добровольца»… Снегирям, дежурившим в магазине, каждый день Иван давал в лапу – чтоб они его не выгоняли на мороз …
      
        … Наконец друзья получили сигнал, поданный Голотеловым из магазина … - Молодая брюнетка в ладно сидящих черного цвета брючках, заправленных в аккуратные белые с красным узором унтики, короткой лисьей шубке и кожаной дурой через плечо, стоит возле кассы, брезгливо кривясь, что не портит ее неброско красивого лица, считает, почти вслух шевеля крашеными губами, крупные купюры … Уже выбит чек … Уже получен товар … Лисья шубка вынимает из полученной коробочки золотой браслет … Любуется им, не скрывая удовольствия, с глуповатой улыбкой, раздумывает – сейчас одеть, или дома – к вечернему платью. Второе, к удовлетворению утильщика, побеждает – изящная упаковка с красивой безделушкой исчезает в расписухе … Вот аккуратные унтики мягко направляются к выходу …

        ... Но …........ В тамбуре – узком, как могила и длинном, до двух с лишним метров, между марухой и уже выходными дверями, два грязных алкаша чего-то не поделили (а кроме бутылки им и делить-то нечего!). Как не кстати они сподобились – ей надо спешить, а они тут затеялись – нашли место!...
      
        Кипиш начался серьезно и мгновенно … Видимо алкаши давно уже копили друг на друга что сказать, да и не только … Что помоложе, схватил пожилого сразу же за горло, а тот, хрипя и пуча слезящиеся глаза, запустил клешню в нестриженную со времен Ноя ботву молодого. Молодой, картавя, заикаясь и брызжа слюной, злобно и виртуозно матерился (но не так, как вы себе представляете, а в десять раз виртуознее). Оба свободными граблями тяжело отоваривали друг друга так, что в узком проходе гудели и вибрировали стены.

        Брюнетка оказалась зажатой между этими петухами спереди, и каким-то звероподобным сзади, который сопя, изрыгая неудобоваримые проклятья и беспардонно, рукавом своей несвежей телогрейки, прижав (мягко сказано) ее лицо к стенке, и этим отметив зеленый цвет стены шикарным следом от губной помады напополам со слюной верещавшей брюнетки, пытался протиснуться к дерущимся, чтобы присоединиться к одному из них, а может и вытолкать обоих на улицу …

        ... Было так тесно, что лисья шубка утонула в омерзительно-гнилостном запахе дерущихся, не один месяц свободных от бани тел и до синяков ощутила на себе остроту локтей молодого, да хищную цепкость рук, протискивающегося сзади …

        ... Наконец, к удовольствию прижатой, поскольку могла испортиться укладка под цветастой цыганской шалью, звероподобный протиснулся вперед … Кстати, укладка уже изрядно потрепалась, пока этот вонючий зверь лез через нее к дерущимся, да так лез, что ей один раз пришлось размашисто запечатлеть своей физиономией на грязной стене след от губной помады.

        ... Как только звероподобный, оставив ее растрепанную сзади, дотянулся-таки своими граблями до алкашей, он схватил каждого за шиворот и, сипло прорычав, растягивая шипящие и, в тоже время, смягчая их в блатном акценте – … Пош-шла на х-хер, ш-шпана! ... – вышиб их на мороз … В магазине уже послышалась трель ментовского свистка, когда на улице этой тройки и след простыл …
      
        … Все затихло … Брюнетка успокоено и с удовольствием вздохнула морозным воздухом, подошла к витрине магазина и, глядя в темноватое стекло на свое отражение, пробормотала, поправляя прическу и шаль – Ахламоны! Чтоб вам неделю трезвыми ходить! – затем, предвкушая вечернее удовольствие с браслетом, улыбнулась в свое отражение и, поправляя сумочку на плече … осталась на вдохе – плечу было легко … Нет, ремень-то от сумочки был в руках – вот же! ... вот же он! ...


               
                10 глава
 
                ГРУСТНЫЕ КАВЫЧКИ ШИКАРНОГО ПОДАРКА ...


        Иван, не зная своего дня рождения, сильно от этого не страдал – некоторые из мусорной братии тоже не знали, а вот жили же и ничем не отличались от знающих. Те – знающие, были даже какими-то ущербными, привязанными к определенному сроку, вроде как прописанные во времени. А вот он, в этом плане испытывал свободу – не надо считать, сколько прожил, а значит и не посчитаешь, сколько осталось жить … Как беспечный человек, не интересующийся карманными деньгами – сколько есть, и довольно!...
      
        … Приблизительно так рассуждал Голотелов, ожидая Галину в конце рабочего дня, рассматривая выход из поликлиники, маяком торча в окне продовольственного магазина напротив. Наконец она вышла с женщиной в песцовой шубке, поудобнее взяла ее под ручку и, о чем-то оживленно смеясь и жестикулируя свободной рукой, стала удаляться в сторону автобусной остановки.
      
        Иван не учел песцовой шубки, но на то он и крученый, чтобы как семечки щелкать задачки с третьими лишними. Он просто-напросто пронзительно свистнул. Обе женщины, впрочем как и все услышавшие, оглянулись, но оглянувшись, и не увидев ничего интересного, продолжили путь. Свистун хотел было ускориться, обогнать их и пойти навстречу, но пара снова остановилась … Галина обернулась и уже пытливо глянула именно на него, затем что-то скороговоркой, помогая себе жестикуляцией, стала говорить попутчице. Та очень удивилась, пожала плечами и пошла уже одна, а Пигмалица, почти бегом, но с приближением замедляя шаг, направилась к Ивану. Вместо «… Здравствуй …» зло пнула комок снега, проглотила ставшую густой слюну и сказала, глядя под ноги: «Я тебя тогда весь день прождала в кабинете …»
        – Извини, я не мог прийти … на это была своя причина –
        – А все-таки?... –
        – Да так … Возникли серьезные трения с любителями карательных акций – зло усмехнулся Голотелов.
      
        – С Шуриками?! – невпопад насторожилась Галина. Иван улыбнулся – почти угадала … а потом, – он закурил – я пришел не докладывать что … где … как …  – она удивленно подняла брови – я пришел поздравить тебя с днем рождения …  – катая в зубах сигарету, он потупился от необычных для него слов.
      
        Она затихла, поднялась на носочках и осторожно, боясь сигареты, чмокнула его в щетину – Спасибо! – затем, вытирая со щеки помаду смешной варежкой с двумя кисточками, деловито спросила – А как же ты узнал? – вопрос остался без ответа, поскольку Иван в это время вытаскивал из грудного кармана красивую темную коробочку.
      
        – Признак дурного тона – поздравлять без подарка – протягивая на раскрытой ладони футляр, уже обрел уверенность Голотелов. Она настороженно взяла, попискивая пустыми вопросами, наконец раскрыла шкатулочку и, неверя своим глазам, онемела – на благородном темно-синем бархате, искрясь теплом, превратившимся в кристаллики инея, покоился браслет. Гранатовые глазки, вкрапленные в его массивные золотые бока, лучиками упирались в темную синеву мягкого дна коробочки.
      
        Немая сцена длилась на сколько хватило галкиного вдоха, нет – намного дольше. Затем Галка взвизгнула, выхватила из Ивановых губ сигарету, повисла у него на шее и влепила ему такой горячий и долгий поцелуй, что сама задохнулась, а когда пришла в себя, то чуть не испортила все пошлятиной о дороговизне и этичности принятия таких прелестных, но дорогих вещей. Голотелов поскучнел от такого оборота, но Пигмалица вскоре иссякла, конечно приняла подарок, еще раз, но уже не от избытка чувств, а в знак благодарности, обвила ванькину шею, и на этот раз осмысленно (а женщины ее возраста умеют это делать с ба-а-альшим мастерством), не обращая внимания на прохожих, по всем правилам древнейшего искусства обольщения, ясно дала понять, что браслет ей пришелся очень и очень по вкусу …
      
        … День уже кончался … Но ночь еще не наступила и эта скользкая неопределенность накладывала свой отпечаток на разговор тихо гуляющей пары … По Галкиной просьбе они один раз остановились у лотка с яблоками, заняли очередь … Ничего не значащие фразы скрывали как решение Ивана порвать с Галиной, так и тревогу Пигмалицы, уже понявшей его сегодняшнюю скрытность и недоговоренность уклончивых реплик, но, по-женски терпеливо, ждущей раскрытия сути …
      
        … – Что дают?!...  – подбежал полненький, румяненький и словоохотливый … из ранних, молодой человек в модненьком тулупчике с большим портфелем, внешний вид которого (портфеля, конечно) требовал глубокого уважения к владельцу, но содержимое так же глубоко могло и обескуражить, поскольку весь секрет солидного портфеля состоял в том, что внутрь-то никто не мог заглянуть, оставалось первое – уважать владельца. Больше, чем портфель, его владелец имел потребность не важно с кем, но пообщаться …
      
        … – Так что же дают?! – захлебнулся от любопытства и настойчивости портфелевый.   
      
        - Одноразовые мужские колготки  – хмуро бросил ему Голотелов. Подбежавший проглотил чистую монету не морщась, только деловито просиял – Я буду за вами! ... – и пристроился за Иваном …
      
        … Покой был потерян … Румяный сморкался … Пытался посвистывать, но на морозе у него не получалось … Вертелся во все стороны, пританцовывая и этим задевая иванову  задницу своим, неприятно мягким, животом, а ноги – портфелем … Мысли галопом носились в его бестолковке без малейшего риска натолкнуться на что-нибудь дельное … – Ведь у его друзей нет и никогда не было такой прелести!... Мужские колготки!... Да Игорек Телефончиков чирьями от зависти покроется и уступит в своих притязаниях на Зиночку из лаборатории мелких хищников! ... Мужские колготки! ... Да!!! ... Завлабу надо будет презентовать парочку – он иногда по делам ходит к «мелким хищникам», может поможет … с Зиночкой …
      
        … Наконец Иван обернулся – за тобой никто не занимал? –
        – Никто – с готовностью поговорить, расцвел полноватый.
        – Ну, тогда сделай полшага назад – процедил Голотелов.
        – Это зачем? – не понял «из ранних».
        – Это затем, чтобы не утюжил меня своим сытым брюхом … а потом, здесь большие  размеры дают … маленькие – дальше, за углом.
      
        – Ну, так бы и сказал, а то – … пол-ша-а-га … – смерив Ивана презрительным взглядом и уже пытаясь ретироваться из очереди, фальцетом взвизгнул словоохотливый.
        – Ты, вот что – поймав его за воротник, дружелюбно понизил голос утильщик – прежде, чем вставать в очередь, высморкайся как следует, да и побрызгать не мешает, а то очередь-то большая, а ты вишь как пританцовываешь … Еще напрудишь в штаны, а мороз и прихватит … простынешь – потеря для общества – и, отпуская кожушок, – Ну, иди-иди! А то разберут дефицит-то, останешься без колготок –
      
        «Из ранних» одернул моднячий тулупчик, отошел для безопасности на два шага, окрысился и оповестил очередь о нехватке времени, а то он бы продемонстрировал
«некоторым» свое короткое знакомство с боевым каратэ …
      
        Во время всего инцидента Галина, видя раздражительность Ивана и чувствуя, что это всё надводная часть айсберга, в смятении, настороженно пытаясь прочувствовать ту – подводную … тайно наблюдала за спутником …
      
        … Уже у подъезда он решился – … Вот что … сейчас мы с тобой распрощаемся – он перевел дыхание – … Навсегда … – Галка раскрыла рот – … И больше никогда не встретимся …  – протестующим жестом, не давая ей вставить слово, повысил голос Иван – … Есть одна сказка, она, я думаю, про нас с тобой. В ней Кентавр и Русалка полюбили друг друга, но ни он не мог жить под водой, ни она – на суше … Так и разошлись …
      
        Галка прошептала, уже давясь подступающими слезами: « … Вот оно что … Я же чувствовала … Как же я теперь? ... » Иван ее не перебивал. Наконец, она с размазанной по щекам тушью, умолкла, а Голотелов продолжил – Я не могу жить твоей жизнью … ты же видишь … за какие-то пять встреч сплошные скандалы … Я еще удивляюсь, как мирно у нас ресторан закончился … Не-ет! ... Мое место – на мусорке ... Да и ты со мной жить не будешь – абсурд! Представляешь, рентгенолог на мусорной свалке!... И никакого компромисса не получится – нас не поймут и будут клевать со всех сторон, а мы – не из тех, кто безропотно подставляет свою задницу под пинки … – потом, смяв и выбросив сигарету, продолжил – … А на свалку ко мне не приходи – меня там уже не будет … да и Шурики могут обидеть …  –
      
        Дальше, чтобы не дошло до истерики, Иван затолкал вяло сопротивлявшуюся женщину в подъезд и ссутулившись, с чувством совершившего мерзкую пакость, крупно зашагал с темного двора на улицу …
      
        … Первый раз такую пакостность он почувствовал после оказанной услуги чахотошному истопнику соседней кочегарки, когда за пузырь согласился утопить в проруби семерых, только что народившихся, щенков кочегаркиной суки …
      
        … Она сидела рядом ... у проруби, на задних лапах и острыми ушами, полностью ему доверяя (поскольку Иван ей ни разу не делал зла) внимательно следила за его действиями  и, когда он брал за шкирку очередного, тонко скулящего, еще не успевшим окрепнуть голоском, кутенка, она лизала ему руки длинным горячим языком, благодарно смачивая их обильной слюной ...
      
        Щенячий скулеж прерывался полыньей на медленные черные бульки, а сука чутко передергивала ушами и наклоняла голову попеременно в разные стороны, в нетерпеливости передних лап, пытаясь постичь добрый смысл Ивановых действий …
      
        … Ударом ладони в дно вышибив пробку, Иван вдруг пронзительно остро почувствовал, что его, как щепку в половодье, захватил и куда-то понес, переворачивая и бросая в стороны, не давая опомниться, стыд и чувство самоомерзительности перед собакой, что пришла за ним с реки и теперь сидела напротив, выжидающе глядя на него с уже наворачивающимися слезами, но все еще веря его фокусам со щенятами и ожидая счастливой развязки …
      
        … Он выжрал почти что залпом весь пузырь – но хмель не брал, и стыд с чувством вины не проходили … А сука все ждала, не допуская ни малейшей мысли, что она уже предана на корню человеком, "не делавшим ей зла" … предана с потрохами. Ждала, что вот сейчас, с возгласом: «… Ап!!!...» добрый человек по кличке «Иван», из своего рукава одного за другим вынет радостно урчащих щенков, милостливо потреплет ее за холку и, снисходительно криво (потому как по другому не умел), улыбаясь, сивушно выдохнет: «… эх ты, людей надо понимать!...»

                -----------------------------------------

        … Так они встретились и, не успев раскрыться друг перед другом, разошлись … Он так и не успел узнать, что ее семейное имя – Пигмалица и почему она так названа, а она, в свою очередь, – почему у него такая странная фамилия, а тем более отчество …
      
        … Они много чего не узнали друг о друге… да вот, хотя бы о той артековской встрече в таком далеком и таком, для каждого по своему, обычном детстве.
      
        … Пигмалица, зайдя в дом, лунатиком прошла в свою комнату, закрылась на ключ и, не раздеваясь, ничком упала на диван – а что еще можно ожидать от женщины, здравый смысл которой пока не позволяет … пока … проглотить горсть снотворных, или в теплой ванне полоснуть себя по венам, да и рано так уж сильно горевать о человеке с пяти встреч …
      
        … Иван же, на другой день, утром пожал Артисту и Картофелю по клешне, а на вопрос: «… куда же, ты?...» – поправив за пазухой "Эдгара По", туманно ответил – да так … одного человека надо найти … может что и получится …