Окаянный её призыв

Окунуться бы в неизвестность,
отцвести, отшуметь, как сад,
позабыть, что такое нежность,
и с тоской не смотреть назад.

Чтоб не чувствовать чью-то душу,
и подвластной своей не быть,
чтоб уметь не судить кого-то,
и самой не судимой слыть.

Помечтать бы о чём-то новом,
и понятном одной лишь мне,
чтобы выстрелить в душу словом,
но остаться в своей броне.

Кто-то скажет: с меня считала,
кто, по-умному, промолчит.
Только души я не листала:
у кого и о чём болит.

Мне, иной раз, казаться стало,
что какая-то сила есть:
мне диктует она сначала,
и сама же велит прочесть.

Я пишу, поспевать устала,
а она всё диктует мне.
Прячусь ночью под одеяло,
чтоб не слышать её во сне.

Не поможет! Я точно знаю.
Её голос, как ржавый гвоздь:
донимает меня, дырявит,
чтоб спокойно мне не жилось.

Отмахнуться пыталась. Тщетно!
Не боится она меня.
Под её неустанным взглядом
растопилась моя броня.

Не жалеет меня нисколько,
зацепилась, сидит во мне.
Лишь назойливей стала только,
докучая мне по весне.

Так и слышу: «в цветение тонет
наш безбрежный весенний мир,
с новым чувством заря восходит» -
мне нашёптывает вампир.

Шепчет мне, что любовь проснулась,
перемены грядут уже…
И писать я за ней устала.
Дай покоя моей душе!

Но куда там! Лютует Муза,
разошлась, не унять её,
не щадит меня, не жалеет,
сердце полнит собой моё.

И строчу я её наветы
на природу и на весну,
и на чувства, что подогреты…
Дай мне, Бог, отойти ко сну.

Но и ночью опять услышу
окаянный её призыв,
и опять на душе, несносный,
разольётся её мотив.

Окунуться бы в неизвестность,
отцвести, отшуметь, как сад,
не писать про любовь и нежность,
не оглядываться назад…