Adam Lindsay Gordon От места кораблекрушения

АДАМ ЛИНДСЕЙ ГОРДОН
(1833 — 1870, Австралия)

FROM THE WRECK
ОТ МЕСТА КОРАБЛЕКРУШЕНИЯ

«Парни, подъём!» — «Что стряслось в этот раз?
Два часа до рассвета, а босс так орёт».
«Возьми Болингброка, Алек» — «Сейчас» —
«Пусть Джек молодую кобылу возьмёт.
Давайте скорей. Судно село на риф.
Скачите в поселок, чтоб весть сообщить.
Пусть помощь пошлют. Экипаж, вроде, жив.
А мы — мы попробуем им подсобить.
Ты, Алек, скачи через «Сахарный» брод,
Так будет короче, ты сам знаешь путь.
Гони вороного, дай Бог, повезёт,
И ветер не даст кораблю затонуть.
Там, где загон, старый Питер вас ждёт.
Бегите туда, как можно быстрей.
Дело всей жизни. Парни, вперед!» —
И мы побежали седлать лошадей.

Полуодетые, мы в темноте,
Ругались, поскольку не видели грив.
«Живей с трензелями!» — «Твоя в суете
Уже отбивает ногами мотив».
«В оба глядите. Разъезд впереди.
К тому ж на холмах много вомбатов нор».
«Долой загражденья! А ну, отойди!»
И мы унеслись, вдвоём, на простор.

В низких ветвях с росистой листвой,
Где дуб и эбены с самшитом сплелись,
В травах, чей облик помял сухостой,
И меж эвкалиптов мы дико неслись —
Галопом, сквозь грязь и забор из кустов —
На север, вблизи «Гнездованья Орла» —
За «Лагерем Красным» свернули без слов
На запад, где старая фига росла.

В долу нам ударило мускусом в нос
От диких акаций, где топи болот.
Вдруг сойка запела — и, с запахом роз,
Зардел слабым светом оранжевый свод.
И солнечный луч нам выстрелил вслед,
И слева от нас ярко вспыхнул тростник,
Росистые склоны покрыл чудный свет,
И тут же брод «Сахарный» справа возник.
«Проклятье!» — изрёк пастух с бородой.
Его осветилась багрянцем щека.
Он молвил: «Похоже, шел дождь проливной
Недели как две и поднялась река».

Его Болингброк, фыркнув, встал на брегу,
А после ушел глубоко в водокруть.
Я видел, как волны накрыли луку,
Они доходили по самую грудь.
Мы тщетно пытались два раза пройти
Холодный поток, — нам это далось
Лишь с третьей попытки... И там впереди
На берег крутой нам взбираться пришлось.

Сам Алек-пастух на память сберёг
Свинцовую пулю, что он получил.
И этим гордился. — Его Болингброк
На всем побережье конем лучшим был.
Кобыла ж во тьме неуклюжей была, —
Упрямой и дикой, — нет хуже скотин.
Впритык к эвкалиптам меня пронесла,
И стал я подобием казуарин.
Но — на просторе, при свете, она
Мчалась за ним, с белой пеной в ноздрях.
Был я без шляпы, в рванье (как со дна,
Всплывший, чей бриг потерпел нынче крах).
Мы мчались так быстро. Пред нами была
В вереске пустошь. И я отпустил
Поводья, — она ж, закусив удила,
Настигла его и не снизила пыл.
Пред нами возник собачий забор.
Я глянул направо — налево. Вперёд!..
Брала ль она раньше барьеры в упор?..
Он крикнул: «Две мили до новых ворот!»
Я к шее приник и пришпорил бока
(В высокой ограде не видилась брешь).
Кобыла готова была для прыжка...
Прыжок! —  О, ее хоть сейчас на манеж!
Я видел, что был Болингброк в этот день
Совсем не в ударе, запыхался он.
(Хоть он прыгать мог как дикий олень).
Пришлось снизить темп... Пред нами был склон.

За пустошью горы лежали, и свет
С востока на круче блистал как звезда.
Кобыла моя остановится? — Нет!
Она, как Затменье, почти что чиста —
С рожденья. — И мчалась, почти что летя,
Вперед неустанно, мундштук закусив,
С шеей, что арка, ушами прядя,
Ко мне обращенными, ноздри раскрыв.
«Ты легче, чем я, — крикнул Алек. — Мой конь
Не чувствует плеть, я его не виню.
Он начал сдавать... Твоя же — огонь...
Скачи в одиночку, а я догоню».

Мы с ней миновали стада у жилья
Мак'тайра и холм Mакаллистера, чтоб
Уорригал Рокс пересечь у ручья
И Валлаби-хребет, не сбавляя галоп, —
Над пустошью и под густою листвой,
В низине, по полю, по сопкам, в кустах...
И, чтоб облегчить ее темп боевой,
В горячей пыли я привстал в стременах.
Мы мчались по красной дороге, и вновь
Свершили подъем. — Она же была
От холки до крупа вся в мыле, и кровь
Кипела в ноздрях и глаза ее жгла.
В лощине, где буйно мимозы цвели, —
Вдоль берега, тот что из виду скрывал —
Пурпурные пики в небесной дали
Маячащих гор и обветренных скал.

Я повод схватил, я увидел жнивьё,
Шихтарник и двор, где контора была.
Я чувствовал, как бьется сердце ее
Коленкой своей под крылищем седла.
Еще пару миль — и достигнута цель.
Повсюду мелькали дворы и поля.
И тут я приветствовал криком картель,
В ворота влетев, отпустив трензеля.
Копыта нарушили мерную тишь:
«Там всадник без шляпы, а лошадь — беда!» —
Лучи отражал цветной шифер крыш
В поселке, — но мне нужно было туда, —
Туда, где часовня (там церковь сейчас
Вместо нее на пригорке стоит)...
Шатаясь, вся в мыле, в полуденный час,
Тут лошадь моя свалилась с копыт.
Я бросил узду и покинул седло.
Я весть сообщил и взглянуть был готов
На лошадь. — Так что же ей силы дало? —
Всё просто — кобыла была без подков.
---


From the Wreck

    "Turn out, boys!"—"What's up with our super. to-night?
    The man's mad—Two hours to daybreak I'd swear—
    Stark mad—why, there isn't a glimmer of light."
    "Take Bolingbroke, Alec, give Jack the young mare;
    Look sharp. A large vessel lies jamm'd on the reef,
    And many on board still, and some wash'd on shore.
    Ride straight with the news—they may send some relief
    From the township; and we—we can do little more.
    You, Alec, you know the near cuts; you can cross
    'The Sugarloaf' ford with a scramble, I think;
    Don't spare the blood filly, nor yet the black horse;
    Should the wind rise, God help them! the ship will soon sink.
    Old Peter's away down the paddock, to drive
    The nags to the stockyard as fast as he can—
    A life and death matter; so, lads, look alive."
    Half-dress'd, in the dark, to the stockyard we ran.

    There was bridling with hurry, and saddling with haste,
    Confusion and cursing for lack of a moon;
    "Be quick with these buckles, we've no time to waste;"
    "Mind the mare, she can use her hind legs to some tune."
    "Make sure of the crossing-place; strike the old track,
    They've fenced off the new one; look out for the holes
    On the wombat hills." "Down with the slip rails; stand back."
    "And ride, boys, the pair of you, ride for your souls."

    In the low branches heavily laden with dew,
    In the long grasses spoiling with deadwood that day,
    Where the blackwood, the box, and the bastard oak grew,
    Between the tall gum-trees we gallop'd away—
    We crash'd through a brush fence, we splash'd through a swamp—
    We steered for the north near "The Eaglehawk's Nest"—
    We bore to the left, just beyond "The Red Camp",
    And round the black tea-tree belt wheel'd to the west—
    We cross'd a low range sickly scented with musk
    From wattle-tree blossom—we skirted a marsh—
    Then the dawn faintly dappled with orange the dusk,
    And peal'd overhead the jay's laughter note harsh,
    And shot the first sunstreak behind us, and soon
    The dim dewy uplands were dreamy with light;
    And full on our left flash'd "The Reedy Lagoon",
    And sharply "The Sugarloaf" rear'd on our right.
    A smothered curse broke through the bushman's brown beard,
    He turn'd in his saddle, his brick-colour'd cheek
    Flush'd feebly with sundawn, said, "Just what I fear'd;
    Last fortnight's late rainfall has flooded the creek."

    Black Bolingbroke snorted, and stood on the brink
    One instant, then deep in the dark sluggish swirl
    Plunged headlong. I saw the horse suddenly sink,
    Till round the man's armpits the waves seemed to curl.
    We follow'd,—one cold shock, and deeper we sank
    Than they did, and twice tried the landing in vain;
    The third struggle won it; straight up the steep bank
    We stagger'd, then out on the skirts of the plain.

    The stockrider, Alec, at starting had got
    The lead, and had kept it throughout; 'twas his boast
    That through thickest of scrub he could steer like a shot,
    And the black horse was counted the best on the coast.
    The mare had been awkward enough in the dark,
    She was eager and headstrong, and barely half broke;
    She had had me too close to a big stringy-bark,
    And had made a near thing of a crooked sheoak;
    But now on the open, lit up by the morn,
    She flung the white foam-flakes from nostril to neck,
    And chased him—I hatless, with shirt sleeves all torn
    (For he may ride ragged who rides from a wreck)—
    And faster and faster across the wide heath
    We rode till we raced. Then I gave her her head,
    And she—stretching out with the bit in her teeth—
    She caught him, outpaced him, and passed him, and led.

    We neared the new fence, we were wide of the track;
    I look'd right and left—she had never been tried
    At a stiff leap; 'twas little he cared on the black.
    "You're more than a mile from the gateway," he cried.
    I hung to her head, touched her flank with the spurs
    (In the red streak of rail not the ghost of a gap);
    She shortened her long stroke, she pricked her sharp ears,
    She flung it behind her with hardly a rap—
    I saw the post quiver where Bolingbroke struck,
    And guessed that the pace we had come the last mile
    Had blown him a bit (he could jump like a buck).
    We galloped more steadily then for a while.

    The heath was soon pass'd, in the dim distance lay
    The mountain. The sun was just clearing the tips
    Of the ranges to eastward. The mare—could she stay?
    She was bred very nearly as clean as Eclipse;
    She led, and as oft as he came to her side,
    She took the bit free and untiring as yet;
    Her neck was arched double, her nostrils were wide,
    And the tips of her tapering ears nearly met—
    "You're lighter than I am," said Alec at last;
    "The horse is dead beat and the mare isn't blown.
    She must be a good one—ride on and ride fast,
    You know your way now." So I rode on alone.

    Still galloping forward we pass'd the two flocks
    At M'Intyre's hut and M'Allister's hill—
    She was galloping strong at the Warrigal Rocks—
    On the Wallaby Range she was galloping still—
    And over the wasteland and under the wood,
    By down and by dale, and by fell and by flat,
    She gallop'd, and here in the stirrups I stood
    To ease her, and there in the saddle I sat
    To steer her. We suddenly struck the red loam
    Of the track near the troughs—then she reeled on the rise—
    From her crest to her croup covered over with foam,
    And blood-red her nostrils, and bloodshot her eyes,
    A dip in the dell where the wattle fire bloomed—
    A bend round a bank that had shut out the view—
    Large framed in the mild light the mountain had loomed,
    With a tall, purple peak bursting out from the blue.

    I pull'd her together, I press'd her, and she
    Shot down the decline to the Company's yard,
    And on by the paddocks, yet under my knee
    I could feel her heart thumping the saddle-flaps hard.
    Yet a mile and another, and now we were near
    The goal, and the fields and the farms flitted past;
    And 'twixt the two fences I turned with a cheer,
    For a green grass-fed mare 'twas a far thing and fast;
    And labourers, roused by her galloping hoofs,
    Saw bare-headed rider and foam-sheeted steed;
    And shone the white walls and the slate-coloured roofs
    Of the township. I steadied her then—I had need—
    Where stood the old chapel (where stands the new church—
    Since chapels to churches have changed in that town).
    A short, sidelong stagger, a long, forward lurch,
    A slight, choking sob, and the mare had gone down.
    I slipp'd off the bridle, I slacken'd the girth,
    I ran on and left her and told them my news;
    I saw her soon afterwards. What was she worth?
    How much for her hide? She had never worn shoes.
==