И я открыл глаза...

     «… И Я ОТКРЫЛ ГЛАЗА…»
                (Шесть свиданий)

                1
Когда я умер…

Нет, начну сначала.
Я посетил с друзьями Эрмитаж.
Нас женщина-экскурсовод встречала,
Мы с нею осмотрели весь этаж.

И, как хозяйка дома, в Эрмитаже
(Такой она любезною была!)
О чём ни рассказала нам! И даже
В полуподвал, в запасник,  провела.

И странно – здесь, вдыхая воздух спёртый,
Так оживились вдруг мои друзья!
Их привлекали больше натюрморты
Или – в пейзажах – южные края.

А мне они – что голые холстины…
И я надолго – каждому своё, –
Я задержался у одной картины,
Не в силах оторваться от неё.

Там небеса бессмертно голубели.
А в стороне, у входа в тёмный грот,
Спокойно спал младенец в колыбели
С улыбкою – во весь беззубый рот.

И рядом, наклонившийся над зыбкой,
Держа в руке напудренный парик,
Лысеющий, с беззубою улыбкой,
Стоял высокий сумрачный старик…

Ты, время, словно сеткой паутины
Завесило пути к былому дню,
И я не помню автора картины,
А вот названье  – «Наша жизнь» – храню.

Всё гуще становился воздух спёртый…
Я отошёл на несколько шагов,
И тут старик мне вдруг напомнил чёрта,
Хоть у него и не было рогов.

Казалось даже, голубое пламя
Он выдохнул из высохшего рта,
И голубой дымок поплыл над нами…
И нестерпимой стала духота.

И острой болью грудь мою стеснило…
Тогда хозяйка наша сгоряча
Зачем-то в неотложку позвонила
И вызвала музейного врача.

Мне становилось хуже, хуже, хуже.
Как будто бы расплавленный свинец
Плеснули в грудь и сдавливали туже…
И кто-то молвил шёпотом: «Конец…»

А я подумал: вот он, миг расплаты…
И тут увидел, как в кошмарном сне:
Не люди – просто белые халаты
Толпой бегут по лестнице ко мне.

И я в каком-то полном отупенье,
Преодолеть не в силах немоту,
Я головою бился о ступени,
Пока не провалился в темноту…

                2

… Я погиб…
И когда осознал, что погиб,
Мне послышался тихий,
Размеренный скрип.

И внезапно сиянье
Раздвинуло тьму,
Но откуда оно пролилось –
Не пойму…

Что такое?
Да что там такое скрипит?!
… Это мать
У моей колыбели не спит.

Днём и ночью,
Меня от напастей храня,
Наклоняется низко,
Целует меня.

Видно, так суждено ей
До старости лет
Жить, меня ограждая
От будущих бед.

От смертельных болезней,
От ложных шагов,
От неверных друзей
И от верных врагов…

Как хотела она,
Чтобы сыну везло,
Чтоб стоял за добро
Всем напастям назло.

Чтобы совесть
В душе её сына жила…
Вот она и старалась,
Ночей не спала.

До последних её,
До мучительных дней
Это жило, болело,
Не старилось в ней…

… И когда я погиб,
И когда я погиб,
Мне послышался тихий
Размеренный скрип.

Я услышал:
Скрипит колыбель и скрипит…
Это мать
У моей колыбели не спит.

                3

И тут я снова провалился в бездну.
Но, чувствуя, что всё ещё дышу,
Я так взмолился: «Скоро я исчезну,
Но я свиданья с дочерью прошу!»

И словно содрогнулась тьма глухая.
И свет возник. И отступила ночь.
И мне навстречу, ручкою махая,
Из тьмы кромешной выбежала дочь.

Она была с большою куклой рыжей,
Прижатой крепко-накрепко к груди,
И так боялась, что её не вижу,
Кричала: «Папа, ну-ка, погляди!»

И мне тогда подумалось такое:
«Я век останусь перед ней в долгу,
Я сам себя ничем не успокою
И ей уже ничем не помогу».

Я думал: «Мало, бесконечно мало
Принёс ей счастья! Просто – ничего!..»
А дочь моя никак не понимала
Растерянного вида моего.

И куклу на руках своих держала,
И, рассекая окружавший мрак,
Она ко мне стремительно бежала
И всё ж не приближалась ни на шаг.

И я успел сказать всего: «Родная,
Ты до меня не добежишь. Постой!..»
А дочка хохотала, знать не зная,
Что ей расти придётся сиротой.

И поправляла кофточку на кукле,
И прижимала всё сильней к груди,
И, рыжие приглаживая букли,
Кричала: «Папа, только погляди!..»

                4

Он опять появился,
Тот лысый старик.
По бесчисленным залам
Провёл меня вмиг.

Понапрасну не тратил
Ни жестов, ни слов:
– Леонардо да Винчи.
Тропинин. Брюллов.

Рубенс. Репин. Рембрандт… –
И, свернув в коридор,
Этот лысый старик
Меня вывел во двор…

И увиделось мне:
Посредине двора
Из наваленных книг
Возвышалась гора.

Байрон, Гоголь и Пушкин,
Шекспир и Толстой…
А вокруг
Их герои
Бродили толпой.

Я с толпою смешался,
И мой проводник,
Позабыв обо мне,
Затерялся средь них.

Я на пёстрое сборище
Бросил свой взгляд.
Там великие грешники
Двигались в ад.

Погружались во мрак,
Выбирались на свет.
И божественный Данте
Смотрел им во след…

А потом предо мной
На мгновенье возник
Доктор Фауст,
Заваленный грудами книг.

Сам себе и защитник,
И строгий судья,
Столько лет
Постигающий смысл бытия.

Изнемог, одряхлел он
И, кажется, спит…

… Но внезапно
Послышался грохот копыт.

Это снова,
Замыслив безумный поход,
Оседлав Росинанта,
Спешил Дон Кихот.

Медный всадник
С открытой ветрам головой
По ночной мостовой
Проскакал над Невой.

И рязанский парнишка
Навстречу весне
Мчал галопом
На розовом резвом коне…

И откуда-то вдруг –
Из самих облаков –
Зазвучали мелодии
Прошлых веков.

Пел несчастный Орфей
В поднебесном краю,
Потерявший навек
Эвридику свою.

И дразнил Мефистофель
Блоху короля.
«Песня Сольвейг»
Сменилась  «Полётом шмеля».

Скорбный «Реквием» Верди –
Лихим «казачком»,
«Половецкие пляски» –
Печальным «Сурком».

За Бетховеном –
Мусоргский
Моцарт и Григ…

И опять появился
Тот лысый старик.

Он ещё помрачнел,
Направляясь сюда:
«С тем, что видел и слышал,
Простись навсегда!

Это всё теперь
Вовсе тебе ни к чему!..»

… И тогда я опять провалился во тьму…

                5

Когда я умер и судьба замкнула
Моих невзгод и радостей кольцо,
Передо мной в последний раз мелькнуло
Твоё многострадальное лицо.

Оно возникло, светлое, на грани
Полуденного неба и земли.
И плыло вверх, и, словно на экране,
Огромные глаза твои цвели.

В них было столько боли и печали!
А кто – не я ли – был тому виной?
Но скорбные твои уста молчали,
Суда не совершая надо мной…

Любимая моя, бродя по свету,
Я столько горя приносил тебе.
Мне никакого оправданья нету…
И обратился я к самой судьбе:

«Судьба, судьба, в твоей высокой власти
Предвидеть всё, что ждёт нас впереди.
Ты нам приносишь счастье и несчастье
И нас по справедливости суди.

Ты мне припомни каждый частный случай
И, разобравшись, наказать сумей.
Казни меня, и унижай, и мучай…
А вот мою любимую – не смей!

Ведь что бы ты о ней ни говорила,
Клянусь я под сиянием светил:
Она мне столько радостей дарила,
Что всё на свете я бы ей простил!

Да, сам я понимаю – грех мой тяжкий,
Я растворюсь в космической ночи…
А вот она невинна. И бедняжке
Ты участь хоть немного облегчи.

Такой душевной и такой красивой
Так нелегко на жизненном пути!..
Ты одари её разумной силой,
А слабости минутные прости.

… Мой разум угасал, судьбе покорный…
И грудь мою прожгла твоя слеза.
И всё ещё мерцали в выси чёрной
Прекрасные и скорбные глаза…

                6

Синий луч темноту разорвал,
И – какое великое благо! –
Мне увиделось
В ровно сиянье луча:
Комнатушка невзрачная.
Скромный столик.
Перо и бумага.
И над ними –
Горящая тихо свеча.

Я смирился уже,
От земных своих дел отвыкая,
Я уже улететь приготовился
К новым, нездешним краям…
А теперь –
Это надо ж! –
Мне оказана милость такая!..
Чтобы мог не спеша
Написать я посланье друзьям!..

«Дорогие друзья!
Всем прекрасным
Я дружбе обязан!
И недаром меня,
Что ни день, упрекала родня:
Мол, к родимому дому, к семье
Я совсем не привязан,
Мол, друзья мои были
Дороже родни для меня!

Да, отвечу я: друг
Для меня очень многое значил!..
Я, друзья мои, с вами
Вдвойне становился сильней.
Вместе с вами
Объездил страну,
Вместе с вами работал,
Рыбачил, –
Ой, каких мы горбатых
Таскали тогда окуней!..

Я, друзья мои, с вами
От привала шагал до привала,
Я, друзья мои, с вами бок о бок
Бежал на врага под огнём…
Нас окопная дружба
И в лютый мороз согревала…
Вот какое бывало –
Ну разве забудешь о нём?!»

Но постой!
За окном
Кто метнулся, куда и откуда?
Чем привлёк его мой
Неуютный последний приют?..
И внезапно прозрел я:
Постойте,
Да это ж – Иуда!..
Очень грустно и скверно бывает,
Когда тебя вдруг предают…

А такое бывало.
Во всём разобраться непросто.
Без единой ошибки
Попробуй пройди сквозь года…
Вот Иуда – махровый предатель,
А тоже – апостол!
Ишь какие тузы ошибались,
Его пригревая тогда…

Да, я знаю, что миром
Не только любовь,
Но и ненависть правит.
Но любовь
В тыщу раз неподкупней,
Верней и сильней…
И она равнодушными нас
Никогда не оставит
До последних, до крайних,
До самых оставшихся дней.

Я по жизни прошёл
С неуёмною верою в друга,
Не боясь ни лишений,
Ни бед,
Ни потерь…
… Но откуда взялась
Эта злая и мрачная вьюга?
Или звёзды,
Вовсю закружившись,
Подняли метель?..

И, прощаясь с друзьями,
Я верю:
Сквозь тьму,
И сквозь ветер, и вьюгу
К ним пробьётся всегда
И любовь, и надежда моя…
И кричу я,
Кричу я,
Кричу я:
– Да здравствует
Верность друг другу!
И опять повторяю:
– Да здравствует верность,
Друзья!..

              7

… И когда я погиб,
На какой-то миг
Давний бой
Пред моими глазами
Возник…

… Мы идём в наступленье –
За взводом взвод…
Ночь.
Над нами –
Обугленный небосвод.

Лишь в зените –
Зелёный мертвящий свет,
Свет заброшенных в небо
Чужих ракет.

И строчит
Станковый наш пулемёт –
Мой наводчик
Вовсю на гашетку жмёт!

Снова –
Длинная очередь по врагу!
И опять я со взводом
Вперёд бегу.

А противник
За миною мину шлёт:
Перелёт – недолёт,
Перелёт – недолёт…

Эта полночь свинцом,
Как дождём, сечёт.
В эту полночь
Повыкошен мой расчёт.

И разбит пулемёт
До самых катков…
Но бегу я с винтовкой
В цепи стрелков.

Вот у вражьих траншей
Залегли стрелки.
Вот раздастся свисток,
И тогда – в штыки.

И тогда…
Лиха беда – не беда…
Но – удар!..
Я проваливаюсь в никуда.

Только искры в мозгу,
Только звёзды из глаз…
Сколько был без сознанья –
Мгновенье?
Час?..

А когда я очнулся,
Вокруг – мертво.
Никого. Никого.
Никого. Никого.

Вот такое, брат, дело.
Не дело – дрянь.
Ноги напрочь разбиты –
Попробуй встань.

Надо мною – лишь небо.
И то – оно,
Августовское небо,
Черным-черно.

А в зените –
Зелёный мертвящий свет,
Свет заброшенных в небо
Чужих ракет.

А ко мне по лощине
Бегут враги.
Вот всё ближе,
Всё ближе гремят шаги…

Притворился убитым,
Плашмя лежу.
Сам за ними,
Прижавшись к земле, слежу.

Вот шаги отгремели –
Бегом, бегом,
Кто-то даже
Задел меня сапогом…

Наконец-то умолкнул
И топот ног.
Как беспомощен я,
Как я одинок!..

Собираю все силы,
Все, что могу,
Лишь бы только во тьме
Не попасть к врагу!

Под себя подминая
Траву, лозу,
Я полночи от смерти
К своим ползу.

Я сознанье терял
Уже двадцать раз,
Вещмешок я забросил
И противогаз.

Лишь винтовку ещё
За собой волочу…
Как я жить хочу!
Как я пить хочу!

Вот убитый лежит.
Я ползу к нему, –
Может, флягу с водой
У него возьму.

Подползаю,
А фляга его – пуста…
Я опять от куста ползу
До куста.

Где же взвод мой, где рота –
В какой дали?..
Я, наверно, прополз уже
Полземли!

А своих ещё нет,
А своих всё нет…
Надо мною –
Зелёный мерцающий свет,
Свет развешенных в небе
Чужих ракет.
А за мной –
Бесконечный кровавый след…
Мне всего восемнадцать
С немногим лет.

Я ползу.
Я весь путь про себя кричу:
«Как я жить хочу!
Как я пить хочу!..»

Вот опять убитый.
Но что за бред –
И опять в его фляге
Ни капли нет!

У меня всё спеклось
В пересохшем рту.
И ползти уже больше
Невмоготу!..

… Я ещё двадцать раз
Умирал в ночи…
Но меня воскресили потом
Врачи…

               8

Я думал о Земле, витая где-то,
Вплывал в рассвет и уходил во тьму.
Но в этой долгой схватке тьмы и света
Победа не давалась никому.

И всё же были дивные мгновенья…
Мне, словно космонавту с корабля,
Увиделась, как сон, как откровенье,
Вся в голубом мерцании Земля!

Там громоздились горы, как на снимке,
Заснеженными пиками горя.
И растекались в чуть заметной дымке
Озёра, океаны, и моря.

И вдруг Земля мгновенно стала рядом.
И я увидел, тронутый до слёз,
И ласточек, мелькающих над садом,
И куст кипрея, влезший на откос.

И думал я: «Они живут, не зная,
Что могут их в одно мгновенье сжечь…»
И снова думал: «Мать-Земля, родная,
О как же мы тебя должны беречь!»

Я думал вновь: «Семья планет несметна,
Но лишь одна из них населена.
Я – смертен, человечество – бессмертно
И всё живое, что несёт она».

… Опять мелькнули ласточки над садом
И старый куст кипрея, весь в цвету…
И я глядел на них прощальным взглядом,
Пока не провалился в темноту…

                9
Эта ночь беспросветна,
Бездонно-черна,
Хоть и яростно в небе
Сияет луна.

Диск огромной луны
Превращается в серп –
Он идёт на ущерб,
Он идёт на ущерб.

И, зловеще сверкая
И даже звеня,
Он плывёт на меня,
На меня, на меня.

Вот мгновенье ещё –
И его остриё
Перережет
Открытое горло моё…

Да, я умер.
Смирился со смертью…
Но он,
Этот серп,
Надо всеми людьми занесён!

И уже я терпеть не могу,
Я кричу:
– Люди! Люди!
Я только добра вам хочу!

Для чего вы рождались
Святого святей?
И трудились,
Любили,
Растили детей?

Чтобы нелюди,
В жажде нажиться вдвойне,
Привели человечество к «звёздной войне»?
Чтоб с лица нашей доброй
И милой Земли
Вас, как ветер пушинку,
Навеки смели?

Чтобы вдруг на земле –
Ни наук, ни искусств,
Ни истории мира, –
Он мертвенно-пуст!
Ни былинки,
Ни птицы,
Ни мыслей,
Ни чувств?

Всё развеяно в прах,
Всё навеки мертво.
Никого-никого!
Ничего-ничего!..

Люди!.. Люди!..

              10

… И тут ко мне, совсем как друг старинный,
Шагнул, услышав мой надрывный крик,
Тот, схожий с чёртом, лысый,  тот – с картины –
Над малышом склонившийся старик.

Я не хотел, но поневоле слышал:
– Здесь всё понятно, выход лишь один –
Блокада сердца… и прошу вас – тише!..
Тампон со спиртом!..  Шприц!..  Адреналин!..


А я, воспоминаньями объятый,
Увидел мать,
Любимую
И дочь.
Друзей…
И вновь услышал гром гранаты,
Меня настигшей в памятную ночь…

И думал я: семья планет несметна,
Но лишь одна Земля населена.
Я  –   смертен,  человечество – бессмертно
И всё живое, что несёт она.

Её простор оглядывая разом,
Я думал так, прощаясь с ней навек:
«Лишь одному тебе подарен разум,
И ты за всё в ответе, человек!»

Я думал вновь, что жить нельзя бесстрастно,
Когда над ней заносят адский меч.
Что жизнь прекрасна и Земля прекрасна…
О, как же мы должны её беречь!..

Но тут старик мне стиснул руку:
– Тише!.. –
Нащупал пульс и вновь заговорил:
– да посмотрите, он спокойно дышит!
Смотрите, он глаза уже открыл!..

… И я открыл глаза…

1985.