Стихополотно. На деревню дедушке

ВАНЬКА
Автор:  Антон Чехов


Ванька Жуков, девятилетний мальчик, отданный три месяца тому назад в ученье к сапожнику Аляхину, в ночь под Рождество не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева и подмастерья ушли к заутрене, он достал из хозяйского шкапа пузырек с чернилами, ручку с заржавленным пером и, разложив перед собой измятый лист бумаги, стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз пугливо оглянулся на двери и окна, покосился на темный образ, по обе стороны которого тянулись полки с колодками, и прерывисто вздохнул. Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях.

«Милый дедушка, Константин Макарыч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от господа бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».

Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча, служащего ночным сторожем у господ Живаревых. Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки. Этот Вьюн необыкновенно почтителен и ласков, одинаково умильно смотрит как на своих, так и на чужих, но кредитом не пользуется. Под его почтительностью и смирением скрывается самое иезуитское ехидство. Никто лучше его не умеет вовремя подкрасться и цапнуть за ногу, забраться в ледник или украсть у мужика курицу. Ему уж не раз отбивали задние ноги, раза два его вешали, каждую неделю пороли до полусмерти, но он всегда оживал.

Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на ярко-красные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку.

— Табачку нешто нам понюхать? — говорит он, подставляя бабам свою табакерку.

Бабы нюхают и чихают. Дед приходит в неописанный восторг, заливается веселым смехом и кричит:

— Отдирай, примерзло!

Дают понюхать табаку и собакам. Каштанка чихает, крутит мордой и, обиженная, отходит в сторону. Вьюн же из почтительности не чихает и вертит хвостом. А погода великолепная. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом...

Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать:

«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать. Подмастерья надо мной насмехаются, посылают в кабак за водкой и велят красть у хозяев огурцы, а хозяин бьет чем попадя. А еды нету никакой. Утром дают хлеба, в обед каши и к вечеру тоже хлеба, а чтоб чаю или щей, то хозяева сами трескают. А спать мне велят в сенях, а когда ребятенок ихний плачет, я вовсе не сплю, а качаю люльку. Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности... Кланяюсь тебе в ножки и буду вечно бога молить, увези меня отсюда, а то помру...»

Ванька покривил рот, потер своим черным кулаком глаза и всхлипнул.

«Я буду тебе табак тереть, — продолжал он, — богу молиться, а если что, то секи меня, как Сидорову козу. А ежели думаешь, должности мне нету, то я Христа ради попрошусь к приказчику сапоги чистить, али заместо Федьки в подпаски пойду. Дедушка милый, нету никакой возможности, просто смерть одна. Хотел было пешком на деревню бежать, да сапогов нету, морозу боюсь. А когда вырасту большой, то за это самое буду тебя кормить и в обиду никому не дам, а помрешь, стану за упокой души молить, всё равно как за мамку Пелагею.

А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное... А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.

Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки».

Ванька судорожно вздохнул и опять уставился на окно. Он вспомнил, что за елкой для господ всегда ходил в лес дед и брал с собою внука. Веселое было время! И дед крякал, и мороз крякал, а глядя на них, и Ванька крякал. Бывало, прежде чем вырубить елку, дед выкуривает трубку, долго нюхает табак, посмеивается над озябшим Ванюшкой... Молодые елки, окутанные инеем, стоят неподвижно и ждут, которой из них помирать? Откуда ни возьмись, по сугробам летит стрелой заяц... Дед не может чтоб не крикнуть:

— Держи, держи... держи! Ах, куцый дьявол!

Срубленную елку дед тащил в господский дом, а там принимались убирать ее... Больше всех хлопотала барышня Ольга Игнатьевна, любимица Ваньки. Когда еще была жива Ванькина мать Пелагея и служила у господ в горничных, Ольга Игнатьевна кормила Ваньку леденцами и от нечего делать выучила его читать, писать, считать до ста и даже танцевать кадриль. Когда же Пелагея умерла, сироту Ваньку спровадили в людскую кухню к деду, а из кухни в Москву к сапожнику Аляхину...

«Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... А еще кланяюсь Алене, кривому Егорке и кучеру, а гармонию мою никому не отдавай. Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка приезжай».

Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за копейку... Подумав немного, он умокнул перо и написал адрес:

На деревню дедушке.

Потом почесался, подумал и прибавил: «Константину Макарычу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он надел шапку и, не набрасывая на себя шубейки, прямо в рубахе выбежал на улицу...

Сидельцы из мясной лавки, которых он расспрашивал накануне, сказали ему, что письма опускаются в почтовые ящики, а из ящиков развозятся по всей земле на почтовых тройках с пьяными ямщиками и звонкими колокольцами. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель...

Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал... Ему снилась печка. На печи сидит дед, свесив босые ноги, и читает письмо кухаркам... Около печи ходит Вьюн и вертит хвостом...





Звёздный Ванька. Почти по Чехову...
Автор:  Александр Савостьянов
Авторская станица:   http://proza.ru/avtor/17sad


     Ванька Жуков, семилетний мальчик, депортированный три месяца тому назад в гелиосверхновую школу в созвездии Циркуль, в ночь под звездопад не ложился спать. Дождался, когда дежурный робот Резец, не решив уравнение любви с двумя неизвестными с его электронянькой Девой, ушёл регистрировать метеорный рой Хамелеонид, а электронянька, зарегистрировав амплитуду дыхания притворившегося спящим Ваньки, переключилась в состояние электроанабиоза, достал магнитофлешку и стал диктовать.
     «Милый дедушка, Константин Макарыч! – прошептал он. – Поздравляю тебя с … биллионолетием Млечного Пути и желаю тебе всего от Первоатома. Нет у меня ни отца, ни маменьки после  вселенской катастрофы в другой Вселенной. Один ты у меня остался. А вчера мне было светопреставление за то,  что я учил историю цивилизаций и по нечаянности заснул. А на днях велели мне задать программу для моей электроняньки Девы, а я ошибся, а она вместо того, чтобы селёдку с хвоста чистить по заданной мной программе,  стала ею мне в щёки тыкать. А еды нет тут никакой. Утром дают тюбик с пастой, в обед и в ужин тоже, а сами святым духом пресыщаются, что ли…»
     Ванька вздохнул и пугливо покосился на полки с электронными внутренностями, съёмными щупальцами и блоками существования.
     «А планета Транзистор большая. Всё бетон да стекломасса. А чтобы собачонку живую или корень жизни, так того здесь нет. Дедушка милый, нет никакой моей возможности, хотел я смыться отсюда, да тех, кто депортироваться пытался, перехватывают, и никого не пускают отсюда без разрешения ректора Диода, а на звездолёте боюсь, небезопасно это и долго. Прилетай, милый дедушка. Пожалей ты меня, сироту вселенскую, а то жизнь моя хуже машины всякой. Остаюсь твой внук, Иван Жуков. Милый дедушка, прилетай!»
      Ванька вложил магнитофлешку с записью в платиновый пакет и написал адрес: «Тринадцатая Метагалактика, звёздное облако «Местная система», Солнечная система, на Землю, дедушке». Потом почесался и прибавил: «Константину Макарычу…»
      Всё точно по Чехову!
© Александр Савостьянов, 2011
Первоисточник:   http://www.proza.ru/2011/09/20/339



—  И где ж она хранится, эта родовая память… В крови, что ли? Звёздный Ванька, может, и не слыхивал, может, и не видывал Константина Макарыча, ан нет, всё его к нему тянет, всё тоскует по какой-то животинке, по каким-то корешкам, по какой-то яркой Земле… А чем планета Транзистор плоха - прохлада, порядок, всё автоматизировано, всё за тебя уже разжёвано: глотай на обед тюбик и всё… Да на Земле, поди, такое людям только снится… Да они о таком комфорте мечтают… Транзистор… Планета… Транс историй… Когда-то земных.
 
p.s. "Константин Макарыч", задумалась, а почему Чехов такое имя выбрал?Имя «Константин» на многих языках означает «постоянный» «стойкий», «неизменный»). Постоянный, а это звучит, как хранитель родовых устоев. 
Ирина Петал   
15.02.2016   
/из рецензии на «Звёздный Ванька. Почти по Чехову...» (Александр Савостьянов)/





на деревню дедушке
Автор: wonderer


любимый дедушка, мне некому сказать,
осталось лишь тебе, в деревню написать...
один я - здесь, живу, как волк...
не вижу смысла: в чём здесь толк?
на жизнь, чтоб быть- едва хватает.
тружусь ночами, рук не покладая.
стараюсь рвенье показать,
хозяин станет замечать! -
вознаградит стремленье невзначай...
одна мечта осталась - ждать!
не вижу радостей сегодня.
я стал, как робот - нем, беспрекословен...
во мне погибло всё живое,
ничто не возбудит - безволен!
чего никак я не пойму:
чем прогневил свою судьбу? -
закон усердно соблюдал,
молчал, нигде не выступал...
наивен, как дитя, ребёнок.
и верю на слово, не скрою -
ведь обмануть меня порою
любому - ничего не стоит!
но если б я один печалился, скорбил! -
повсюду - разговоры...
как разорвать порочный круг?-
как вырваться из суеты на волю?
когда в селе, с тобою был -
в том ощущал глубокий смысл:
что вырастил своей рукою -
продукт уверенность и радость приносил!
здесь всё иначе, по другому:
что заработал, вот - основа!
средств расчитаться не хватает,
а жить? - ничто не побуждает!
я к месту проживания прикован
и не могу сорвать оковы,
нет права вовсе никакого -
обязанности, всевозможные препоны...
о, дедеушка, любимый, забери
скорей отсюда, уведи! -
туда, где человек счастливый...
забыть скорее злые дни -
напоминание о них
к отчаянью приводят - мёртвое безволье!

© 12.02.2017 wonderer
Изба-чит.