Окраина рассказывает. Татьяна Гончарова

Егорыч

Помню, рассказывал мой отец притчу: «Шли как-то полем Господь Бог и Пётр Первый, видят – девушка красоты неописуемой рожь жнёт, работа в проворных руках так и спорится.
– Господи, кому же достанется такая красота? – вопрошает царь.
– Пойдём, покажу, – ответствует Господь.
Пошли они дальше, и видят: лежит под деревом парень, заросший, немытый, рот раскрыл и ждёт, когда же груша с дерева сама ему в рот упадёт.
– Вот тот, кому эта девица достанется.
– Да как же, Господи, ты такое допускаешь? – удивился Пётр.
– Надобно так, – изрёк вседержитель, – чтобы, ежели один радивый, так другой был ленивый».

Думаю, эта притча придумана была в утешение радивым, либо красивым, умным, правдивым, которых свела судьба с ленивыми, некрасивыми, глупыми и лживыми. А уж сводит она злодейка, иной раз так, что только диву даёшься.

Егорыч, мой сосед по даче – старикашка тощий, косматый, ходит согнувшись и глядя в землю, – пока его не окликнешь, не заметит. Налегке никогда не идёт, и в ту и в другую сторону что-то тащит на себе. Ну домой, понятно, урожай
несёт, а на дачу всегда какие-то доски со свалки тащит.
– Егорыч, спрашиваю, вы что-то строите?
Старикан шамкающей скороговоркой, что разобрать толком ничего невозможно, начинает объяснять, что он это сожжёт, будет зола, а в ней много полезного содержится для растений. Я вспомнила, что обычно не успеваю пожечь все отпиленные со своих деревьев ветки и прочий мусор, куда там ещё со свалки тащить? Но с другой стороны, урожайто он тоже каждый раз тащит, а у меня дача стала чем-то вроде любимой кошки – расходов требует и усилий, а толку
никакого.
Да, труженик Егорыч отменный, не то что его супруга. Потому-то и вспомнилась мне притча про Петра и Бога, что более непохожих друг на друга людей, чем эта пара, трудно себе представить. Егорыч сух, а Клава полноватая (это если
мягко сказать), рыхлая настолько, что кажется, её плоть непрестанно колышется. Егорыч честен и простодушен, как дитя, у Клавдии же лицо будто говорит: «я вас знаю, всё вы врёте, но и я не лыком шита». О других людях исключительно по себе судит. Постоянно на мужа жалуется, что пьёт-де, деньги пропивает и мало работает. Возможно, и попивал Егорыч, да он и сам не отказывался, но почему-то я пьяным его никогда не видела.
Как-то разговорились мы с другой соседкой.
– А ты знаешь, что он стихи пишет? – спросила меня она.Это было для меня неожиданностью. Егорыч-то был мне симпатичен, но чтобы стихи...
Однажды пришлось мне идти с ним от автобусной остановки, а там степью полчаса пилять, есть время наговориться. Стала его про стихи спрашивать, а он как начал мне их на память читать! Слушаю: хорошие ведь стихи!
– Егорыч, а вы печатать их нигде не пробовали? – спрашиваю.
Оказывается, в молодости печатался в заводской газете на «Ростсельмаше» и даже в журнале «Дон», но это очень давно было.
– У нас ремонт в квартире был, и Клава всё повыбрасывала, сказала: «Кому нужна твоя писанина?» – горестно закончил старик.
Да что это я всё: «старик, да старик», он, оказывается, всего на двенадцать лет меня старше, у него высшее образование, а закончил институт, в котором я когда-то училась, мы с ним даже фамилии одних и тех же преподавателей запомнили. Вот тебе и Егорыч!
– Михаил Егорович, принесите мне ваши стихи в письменном виде, – попросила я, а сама подумала, не предложить ли их нашему литобъединению, может, возьмут в сборник, оплачу уж сама. Пусть Егорыч порадуется и внукам подарит.
Вот только время идёт, а он не несёт, и мне всё недосуг напомнить.


Жаркое лето восьмидесятого

В то лето было чему запомниться хотя бы потому, что довелось нам именно тогда пожить в столице. Трудно сказать, чего было больше – хорошего или плохого. Да и кто его знает, что есть хорошо, и что есть плохо, это всё просто было.
Причиной нашего временного проживания в Москве была учёба мужа в академии им. Дзержинского, ныне Петра Великого. Это было незабываемое время! Мы тогда сумели посетить почти все московские театры, в которые было возможно попасть, ведь по цене билетов в то время это было более чем доступно. Билеты подавали в метро и подземных переходах всегда с нагрузкой. То есть, в придачу к билету в хороший театр, давался билет в посредственный. Мы, как неизбалованные провинциалы, ходили и на нагрузку тоже.
До Москвы я театралкой не была, мало того, я была уверена, что в сравнении с кино театр сильно проигрывает, что в кино всё натуральней, естественней и не понимала людей, думающих по-другому. Посмотрев несколько хороших спектаклей, я стала их ох как понимать.
Было в то время в Москве два театра – это, конечно, Большой и театр на Таганке, – в которые совершенно невозможно было достать билеты. Во второй шли на Высоцкого, только нам, как и прочим простым смертным, и мечтать о нём было нечего. Наши дети тоже всё посмотрели, что могла предложить им столица, короче, у нас тогда был девиз: ни одного выходного без развлечений!
Самым большим впечатлением была, конечно же, олимпиада, ведь нам повезло жить в столице именно в олимпийский 1980 год! Где-то за полгода до начала нас начали морально готовить к тому, что могут быть разные эксцессы, например, отравленная вода в автоматах или взятая у иностранца отравленная жевательная резинка. Настоятельно рекомендовали увозить детей, даже собрания по этому поводу на работе проводили. Москвичам по всей стране предоставили пионерские лагеря, а академии даже зимние каникулы присоединили к летним, предоставив таким образом большой отпуск, чтобы как можно больше людей на лето уехало. Да только все решили остаться, набрав заранее билетов.
Ах, какая это была олимпиада! Москва сияла чистотой и звенела песнями. Помните, сколько песен было написано к той московской олимпиаде? И каких песен! На улицах был слышен иностранный говор, можно было встретить и шотландца в юбке, и индуса в чалме, и всё это было нам интересно и диковинно. Я, собственно, в отличие от мужа – страстного болельщика, спортом никогда не увлекалась, но не забыть мне посещения Лужников, самой атмосферы
праздника, душевного подъёма!
Да, чудесный праздник, но он омрачился трагическим событием: прихожу я одним утром на работу и вижу, что все слушают, как одна сотрудница про чьи-то похороны рассказывает, и речь идёт явно о ком-то известном.
– А кто умер? – спрашиваю я.
– Ты разве не знаешь, Высоцкий умер.
Вот это удар, такая утрата! А по телевизору и в газетах ни слова – олимпиада идёт!

Через месяц мы поехали в отпуск в Ростов. Когда проехали станцию Лихую, что на севере Ростовской области, увидели лежащие на боку пассажирские вагоны. Словоохотливая проводница рассказала, что недавно было страшное крушение поезда. От сильной жары рельсы разошлись, и вагоны рухнули на полном ходу. Жертв было столько, что военные несколько дней тела вывозили. Об этой трагедии тогда тоже никто не сообщал, зато сообщили о крушении поезда в Великобритании.
В Ростове люди так ничего о Высоцком и не знали. Ходили слухи, что умер, верить им или не верить, никто понять не мог. А потом попалась мне в руки газета «Красное Приазовье», что выходила в старинном Азове-граде. И там была
заметка, никем почему-то не подписанная, которая представляла собой репортаж о творческой встрече с артистом Владимиром Конкиным. Отзыв был весьма негативным, а не понравилось автору то, что «артист вёл себя развязно и заставил зал встать в честь недавно умершего исполнителя низкопробных куплетов». Цитирую почти дословно, потому что это настолько меня возмутило, ну просто забыть невозможно. Почему без подписи, чтобы укусить и зубы спря-
тать? «Ах, Моська, знать она сильна...»
Где сейчас это «Моська»? Да, наверное, процветает, если не утратило ценный дар держать нос по ветру.
Прошлого уже давно нет, вернее, есть много-премного разных прошлых – у каждого своё. Моё – такое, им и делюсь.