Пудель и попугай. Два шутливых зоопосвящения

I.  Торжественные стихи в честь Неллиса-Норд-Эллиса,
без всякого преувеличения – самого великолепного из всех королевских пуделей
в целой округе и даже далеко за ее пределами

                Собаки позы не чураются:
                Легко рычат, порой кусаются.
                На деле же любую моську
                Считать своею можно в доску
                (Само собою, исключаю
                Я мопсов, хинов, чау-чаев).
                Обычный пес веселья ради
                Обычно склонен к клоунаде.
                Его нетрудно провести:
                Рукой по шерсти провести,
                Пощекотать или погладить
                Достаточно, чтоб с ним поладить.
                Он ваш, вы у него в почете,
                А свистните иль позовете –
                Он мчится сельским простофиелю,
                Услышавши свою фамилию.
                Томаз Стернз Элиот, Нобелевский лауреат

      
Сказать по чистой совести могу:
Из всех собак, что видел на век,
Ни в ком – от той-терьеров до овчарок –
Талант собачий не блистал, столь ярок,
Чтоб быть воспетым. И хотя кругом
Шумит их свора, – право же, ни в ком
Так не дано породе воплотиться,
Чтобы сумели с Неллисом сравнится.

О, Неллис! Увидать его лишь раз
Достаточно, что вид навек потряс.
Он даже в чем-то не уступит людям.
Вот это пудель! Королевский пудель!
Порода чистокровная видна.
Окрас! А экстерьер! Величина!
«Большим» он назван как-то слишком скромно.
Где там большой? Поистине – огромный!
Ходить бы он на задних лапах мог,
Был выше бы, чем автор этих строк.
Поэтому, учтя соотношенья,
Испытывает автор уваженье
И даже робость, что уж тут темнить.
Да ведь иначе и не может быть:
Хоть, правду говоря, запасы злости
Не принято пока срывать на госте,
Но, верно, зачастил он чересчур,
И Неллис всякий раз всё больше хмур.

Лишь стоит в дверь мне позвонить без спроса,
Как Неллис в тот же миг звонкоголосо,
Заливисто сигналы подает,
Что им замечен дерзостный приход.
За дверью запертой взахлеб полаяв,
Он привлечет внимание хозяев.
Как только, щелкнув, отомкнут замок,
Он тут как тут – и гостю на порог
До той поры ступить не хватит духа,
Пока не будет пес закрыт на кухне.
Но и оттуда несколько минут      
Несется лай, а когти дверь скребут.
Метаться будет он, как в лихорадке,
Пока не убедится: всё в порядке.

А на прогулках как он резв и скор!
Мгновенно устремляется во двор
И сильными, упругими скачками
По всей площадке носится кругами.
Тогда его напрасно окликать:
Он продолжает радостно скакать,
В расцвете сил свободно торжествуя,
Простора опьянение почуя,
Как самый буйный, шустрый молодец,
Пока не выдохнется наконец
И, на хозяйку щурясь хитрым взглядом,
Ничком у ног ее не ляжет рядом.

Он к озорству и шалостям привык.
Из темной пасти свесился язык,
И ребра сотрясаются одышкой,
Подчеркнуты вдвойне короткой стрижкой.   
Гуляет ветер в мягких завитках
На голове, и блеск рябит в зрачках.
Куда безумный пыл и спешка делись?
Как ты лениво-грациозен, Неллис!
Уж не влечет задорная игра.
Ты, право, истинный король двора,
И свет в листве, и дрожь теней узорных –
Всё вашему величеству покорно.
Ей-богу, у кого найдутся здесь
Такие представительность и спесь?
Ты общим тявканьем единогласно
Провозглашен владыкой полновластным.

Пора домой. Там ждет тебя обед.
И, за хозяйкой шествуя вослед,
Осанки не роняя, честь по чести,
Вильнув хвостом, скрываешься в подъезде.
Раскрылся лифт. Ты из него скорей –
Прыжок! Но тут заминка у дверей:
Прогуливался ты ведь без ботинок,
Застряла масса камешков, песчинок
В когтях твоих (а в дождь – еще и грязь).
Ждет омовенье лап тебя сейчас.
С достоинством, хотя слегка понуро,
Безропотно выносишь процедуру
Купанья в белом тазике с водой
Всех лап – поочередно, по одной.
Ты терпишь, не пытаясь отвертеться,
Пока тебе «собачьим полотенцем»,
Как с точностью нарек его Андрей,
Трут лапы в коридоре у дверей.
Зато потом с ворчанием довольным
На коврике разляжешься напольном
И смотришь, чуть скосив лукавый глаз,
Как, наконец, уносят полный таз,
И только плеск до слуха долетает,
Когда его хозяйка выливает.

И вот ты нагулялся, вымыт, сыт.
Теперь твой благодушно-вкрадчив вид.
Зевая широко, с блаженной ленью,
Ласкаясь, ты хозяйке на колени
Ложишься мордой плутовской своей
И преданно в глаза глядишься ей,
Рукам ее подставившись послушно
Всем плюшем кудреватых завитушек,
Сложивши лапы, опустясь ничком,
Подрагивая влажным языком.

Но вдруг, с искусством ловкого артиста,
Поднявшись с пола, встал ты в стойку быстро.
Сопит, расширив ноздри, черный нос.
Ты распрямляешься во весь свой рост
И с нежностью, совсем по-человечьи,
Стремишься лапы положить на плечи
Хозяйке, широко ее обняв,
Стараясь проявить свой добрый нрав.
Поднаторев в ласкательской науке,
Как мастерски проделываешь штуки!

Ты – верный пес, достойный член семьи.
Прекрасные достоинства твои –
Веселость, резвость, облик плутоватый
И звучный голос – всё в тебе приятно.
Ты – суперпудель с головы до ног.
Порода – вот в чем свойств твоих залог,
Однако среди пуделей не сыщешь
Второго, чтоб он был как ты, дружище!

12 июля 1995



II.  Лестное стихотворение, в котором сочинитель
обращается к попугаю Чарли с почтительнейшей просьбой

К себе привлекал он внимание редко.
Сидел в стороне, в поместительной клетке,
Под полкой на столике возле окна,
Где старого тополя крона видна.

За жесткий насест коготками цепляясь,
Качался, в беседы гостей не мешаясь,
Но в говоре комнатном слышен был вдруг
То птичий, а то человеческий звук.

Какие же попугаи артисты!
Его обучила ты тонкому свисту,
И Чарли, искусством похвастать не прочь,
Тебе подражать научился точь-в-точь.

Шипящих согласных каскад обнаружив,
Порой забормочет: «Чарлуша, Чарлуша!»
Довольный эффектом, посмотрит хитро
И, клювом зарывшись, потянет перо.

Домашний любимец, откормленный, чистый,
Достойный образчик породы волнистой.
И «Трилла» в кормушку засыпано впрок,
И в зеркальце холит он свой хохолок.

Знакомые все уж к нему пригляделись,
И вдоволь за ним поохотился Неллис,
И много безбурных, размеренных дней
Провел неприметно он в клетке своей.

Но теплилась вера в сердечке артиста:
Дождаться еще своего бенефиса,
Когда пригодится картавая речь,
Чтоб вызвать восторг и азартом увлечь.

Надежды сбылись! Попугая завидев,
Сейчас же у клетки пристроился Витя
И, словно в партере, весь вечер следил,
Как важный Чарлуша прилежно франтил.

Он все показал свои лучшие трюки:
Отчетливый свист и неясные звуки –
Шипенье, шушуканье, шорох и шум
Его издавала гортань наобум.

И вот, наконец, не без долгих усилий,
Слава удалось разобрать нам: «Василий!
Василий пришел!..» Погоди, не скучай, –
Хозяин твой позже придет, попугай.

А Витин азарт между тем не стихает.
Он выпустить просит: пускай полетает!
Что ж, можно. На дверце замочек открыт,
Но узник покинуть свой плен не спешит,

На самом пороге застыв. Почему же
Ты так осторожен и робок, Чарлуша?
Ведь Неллиса рядом здесь нет. Отчего ж
Ты мнешься в сомненьи, сидишь, не вспорхнешь?

Уж корм приготовлен отменный. Иди же!
И вот ты выходишь, к Марине поближе
Шмыгнул, коготками стуча, у локтя
Пристроясь, за нами пугливо следя.

Но, видимо, «Трилл» свое делает дело:
Зерно поклевав, ты всё более смело
Глядишь. Вдруг – мгновенье! – порывом взлетел
Пронесся зигзагом и с ловкостью сел

Андрею на голову; непринужденно
Гуляешь, так ярок, – на темном зеленый,
Пытаешься даже макушку клевать,
Тебя вынуждая в итоге согнать.

Такого на темя к себе захотите ль?
И головы в плечи вжимаем мы с Витей,
Когда он над нами стрелой промелькнет,
К Марине стремя свой проворный полет.

Но всё же и я этой честью почтился,
И мне на плечо попугай опустился,
Внимательно сбоку в лицо заглянув,
Но свой не раскрыл для пророчества клюв.

Что, умная птица? Тянула б билетик, –
Узнал бы тогда, чего ждать мне на свете:
Удач? Невезений? Бессмертных трудов?
Забвенья иль славы, в конце-то концов!

Не скажешь. Ну, что ж... Так, быть может, и лучше.
Что сами заслужим, лишь то и получим.
А в будущем нашем никто не пророк –
Ни ты и ни автор означенных строк.

Посмотрим! Ваш век, говорят, очень долог –
Подольше, чем наш. Да, к тому же, ты молод.
На склоне грядущих немыслимых лет
Припомни того, кто и твой был поэт.

О, Чарли, воспетый стихами моими!
Мое ты раскатисто выкрикни имя.
И будет скрипучий твой клич утверждать:
Безвестности мне довелось избежать.

17 июля 1995