Новая любовь 24

               


      Москва опять в транспарантах. Всё старые лозунги. Но   появился  и один новый: «Задания первой пятилетки выполним досрочно!» Да и портретов Сталина поприбавилось. Один такой портрет висел перед входом в Центральный телеграф.
     Напротив этого портрета в проезде Художественного театра Вероника Полонская ждет Маяковского. Ее с ним только сегодня познакомил Осип Максимович, и Маяковский обещал заехать за ней в театр, чтобы отвезти на вечеринку к писателю Валентину Катаеву, мягкому, хлебосольному человеку, со всеми поддерживающему ровные отношения и держащему двери своей квартиры всегда открытыми. Здесь же стоит серый «Рено», купленный Маяковским в Париже. В машине шофер.
      – Девушка, не хотите со мной прокатиться? – обращается к Веронике шофер, большой любитель завязывать знакомства на улицах с хорошенькими девушками.
      – А чья это машина?
      – Поэта Маяковского.
      – Я тоже жду Маяковского.
      – Да?! Ну, теперь я пропал. Только вчера у меня с Владимиром Владимировичем был разговор, и я ему обещал больше никого не катать на машине. Да как удержишься в такой день! Вы посмотрите только – весна! Петь хочется, веселиться, женщинам подарки дарить!.. У Владимира Владимировича в стихотворении – забыл как называется –    здорово сказано про то, как поднимать людям весеннее настроение. Вот что он пишет:

           – Надо принять какие-то меры.
           Ну, не знаю что, – например: выбрать день самый синий,
           и чтоб на улицах улыбающиеся милиционеры
           всем в этот день раздавали апельсины.
 
      Шутка, конечно. Но почему бы не делать это? Я «за»... Девушка, я вас очень прошу, не говорите Владимиру Владимировичу, что я предлагал вам покататься. Не выдавайте меня.
      – Ладно уж. А где он сейчас?
      – Велел здесь его дожидаться. А сам играет на бильярде в гостинице, недалеко отсюда. Заигрался, наверное.
     Полонская резко поворачивается и уходит.
          
      В этот же день на вечеринке у Катаева.
      – Почему вы не пришли? – спрашивает у Маяковского Вероника.
      – Бывают обстоятельства, против которых не попрешь, – не моргнув глазом, находится Маяковский. – Так что вы не должны меня ругать.
      Настроение у Маяковского хорошее. Сегодня он в ударе. Энергия из него так и прет. Он не отходит от Вероники. И все время говорит, говорит, ни на кого не обращая внимание.
      – Вот почему, сегодня утром, когда мы познакомились, вы были дурнушкой, а сейчас вы красавица? – спрашивает он и, не дождавшись ответа, заводит речь о другом:
       – Норкочка, послушайте, что написала Вера Инбер:

                – Погляжу на губы те,
                На вино Абрау.
                «Что ж вы не пригубите,
                Meine liebe Frau?»

Никогда бы не подумал, что эта дамочка может так написать. Обратите внимание на рифмы: «губы те» и «пригубите». Прямо как у меня.
       –  Мне больше Пушкин нравится. А вот вы, я слышала, его не любите.
      – Норкочка, кто вам сказал такую глупость. Я люблю Пушкина. Он гениален, раз написал:

                – Я знаю, жребий мой измерен;
                Но, чтоб продлилась жизнь моя,
                Я утром должен быть уверен,
                Что с вами днем увижусь я.

Но ведь и у него были ошибки. Вы заметили, я прочитал «жребий мой измерен». У Пушкина: «век уж мой измерен». По-моему, это неудачно. Это «век уж» сливается и получается совсем уж несуразное слово «векуж».
     Сегодня утром на бегах, в белом плаще и черной шляпе, нахлобученной на лоб, Маяковский показался ей смешным и действительно несуразным. А сейчас ничего, он ей нравился. Ей льстило, что такой знаменитый поэт не отходит от нее ни на шаг. Весь поглощен ею.
      – Норкочка, вы слышали последнюю остроту Ильфа – без Петрова. Когда его спросили, еврей ли он, он ответил:
      – Я – что! Вот Марк Аврелий – не еврей ли? 

                П р о д о л ж е н и е  з а в т р а