Преодоление. В первом классе

    Опасения мамы были напрасными. Учительнице я отвечала на все её вопросы громко, чётко, исчерпывающе, от А до Я - и ни звуком больше! Не было во всей школе ученицы более дисциплинированной, внимательной и восприимчивой к знаниям. Вскоре из других классов девочки и учителя на переменах начали заглядывать в наш класс специально полюбопытствовать, что это за чудо тут появилось. "Ба! А маленькая какая!"- говорили некоторые разочарованно. Действительно, в нашем 1-Б меньше меня была только Милочка Кочергина. Самой крупной была Маша Шурыгина, уже развитая девушка, ей даже парту поставили из старшего класса. У неё просто не было возможности учиться из-а войны, она очень старалась!

    Нашу любимую учительницу звали Валентина Ивановна Мараховская, очень красивая, добрая и строгая. У неё был очень приятный голос. Я не пропускала ни одного слова, как зачарованная, всё запоминала с первого раза. Мы очень старались учиться как можно лучше. Ведь директор школы нам объяснила, что хорошей учёбой мы помогаем нашей доблестной Красной Армии победить фашистов (шёл 1944 год).

    Как-то ближе к концу третьей четверти меня среди урока вызвали из класса по приказу директора. Я была в страхе: за что? Оказалось, всех, кто учится отлично, собрали в хор. Мы должны были спешно разучить песню про артиллеристов "То не гром грохочет в тучах". Возможно, было приказано "сверху" подготовить номер для какого-нибудь важного мероприятия. Песню старательно выучили, отрепетировали, но так и не выступили. Видно, изменились указания.

    Но петь мне очень нравилось. Дома, маршируя на своём топчане, я очень громко, с патриотическим чувством, исполняла "Марш артиллеристов", "Барабанщик", песни о Сталине. Детских песен в моём репертуаре не было, я их просто не слышала.

    Однажды, когда я с упоением выводила там же "Интернационал", не понимая даже, что это такое, в нашу комнату вбежала моя подруга Эмма,которая была уже во втором классе, пела лучше меня. Её даже пригласили на новогоднем празднике в детском садике выступить, она исполнила красивую песню про взрослую любовь ("Твой карандаш на месте лежит на столе, цветной"...). Эмма считала себя моей наставницей. Услышав: "...воспрянет род людской!", она с порога замахала руками и с расширенными глазами бросилась ко мне, требуя немедленно прекратить пение. "Нельзя!- страшно таинственным шёпотом заговорила она. - Не говори это слово, а то посодют!" - "Какое слово?" - испугалась я. - "Род!" - "Но так в песне поётся", - всё больше недоумевала я. - "Это ругательное слово, "враг народа", никогда не говори и не пой!"

    Это было совершенно непонятно и поэтому особенно страшно. За что меня "посодют" и куда? Ведь я не придумывала эту песню. И что такое "враг народа"? Всё это прибивало меня, заталкивало куда-то в тёмный угол, грозило неясными бедами и ещё больше увеличивало мою природную застенчивость и порождало какое-то чувство моей неполноценности. Из-за этого страха я ни разу ни в школе, потом и в институте не подняла руки, чтобы ответить на вопросы учителей. А до непонятного старалась додуматься сама или находить ответы в книгах

          (Продолжение следует).