В звуках и красках...

Перепела

Запах выцветшего луга,
горечь мяты на губах.
Не дышать нам друг без друга, –
осмелел неясный страх.

И, качнув над зорькой спелой
белых тучек купола,
все талдычат ошалело –
спать пора! – перепела.

Встану к тропке, примечая,
взгляд в сомнение скользнет,
где в уснувших травах тает
светлой кофточки полет.

И бреду, куда не зная,
тронув ночи зеркала.
И смеются и вздыхают
среди тьмы перепела.


Озёрный воздух

Озерный воздух тронут тишиной,
стогов забытых потемнели спины.
И камыши волнующей стеной
укрыли за туманом луговину.

И, где над склоном дремлют небеса,
где берег росный выткан озареньем,
живет себе закатная краса,
в душе затеплив робкое прозренье.

Сойду с тропинки, отрешенно рад,
свет уловив не стойкий и открытый.
Как мне легко сегодня под закат
себя былинкой ощутить забытой.

И, коростелей не спугнув в логу,
шагнуть по травам
                в задышавших росах,
и за полночь заночевать в стогу,
хоть с детства не плутал
                в родных покосах.

***
               
Лягушки спорили с ветловой тишиной,
над зорькой спелой властвуя и нежась.
И рос высоких луговая свежесть
накатывала сыпкою волной.

Мелели звезды. Час открытий зрел,
потворствуя минутам-доброхотам.
И шаг промок, и не было заботы
другой приток искать,
                другой удел.

И мне досталось истово глазеть
и удивляться, сбросив маску хвата
там, где до хрипотцы, что лягушата,
рассвет о вечном пробовал пропеть.


Из детства

Беззвучно жалят комары,
стеснен сосновки крик.
И кряжем высятся боры,
в кулигах синь-черник.

И сосны, что заставы тын,
и полог крон тенист, –
из сказок добрых из былин,
где богатырь плечист.

Под сердцем трепетной Руси,
укрыв речушки гладь…
Кувшин с черникой принеси, –
вдогонку скажет мать.

Где бок засеки видит сон,
под ловкость ног и рук,
крадусь сквозь поросль, невесом,
сам для себя испуг.

Отец, надежда недолга,
ушёл, не тронув тишь.
А ну-ка, старая Яга,
с моей делянки – кыш!


Кузнечик

Живёшь ты, где склоны игриво
извила под зноем трава.
И будто кобылки строптивой
и нрав, и твоя голова.

Шмели прогудели медвяно
и птицы, смелея, поют,
когда ты летишь над поляной,
крылатый раскрыв парашют.

Сойдёмся в полях осиянных
и, тронув соцветий волну,
на миг рассмешим Несмеяну
и в строках восславим весну.

У полдня и мы что-то значим,
где в светлой пыльце у дорог
открыто ликует и плачет
зацветших полей ветерок.


Оляпка

То-то сердцу отрада
быть в былинном краю.
Возле круч водопада
я с улыбкой стою.

Скрыв былое волненье
и сомненье на миг,
я гляжу в упоенье,
будто сам ученик.

Вот так птичка величка! –
хоть пестра и мала,
разрезает водичку
легким взмахом крыла.

Без помех, без заминки,
не подвластна уму,
словно летней тропинкой,
пробегает по дну.

И не гибелью верной,
ладом полнится мгла
там, где явь беспримерно
сказкой доброй взошла.


Филин

Не обласкан за байками лет,
по совиному скрытный и зоркий,
он, вбирая пролившийся свет,
вновь царит над забывшейся зорькой.

Наседают вороны, галдят,
за проделки его распекая,
и, с опаской отпрянув назад,
вольной силушки власть возвышают!

Только он, приосанясь на миг,
что с застольем веселый повеса,
снова волен сорвать жаркий крик
над притихшим за выселкой лесом.

Повернётся к закату как раз,
на пустые не глянув затеи, –
нет бесстрашней и тише тех глаз,
нет напористей их и острее.

Пошумит воронье и слетит,
сбив над ельником влаги накрапы.
Ждет их тьма... и за ветками скит...
и когтистые "дьявола" лапы!..


Чирок

Поранился закат в полосках неба,
туманов дымных канула пора.
Ищи с добром улиток на потребу
или схвати у глади комара...

И он, лучом последним освещенный,
что чудик на припеке по весне,
в своих наплывах страха потаенных
уж воспарил к немеющей Луне.

Я не охотник. К пойме, как в Аббатство,
шагаю в осень... и закат зовет.
Там на пустых озерах птичье братство
готовит с криком дальний перелет.

И мне легко, в глазах уставших ясность,
и бережок сухой нашла нога.
Но для него я – верная опасность,
один мой всплеск, и кинется в бега.

Метнется, что мечтатель из утопий,
к леску, где призадумалась река,
где в камышах бездонных полутопей
укрылись присмиревшие века.

И я стихаю... мне уже не спится.
Дымит костер. Звезда плывет в тиши.
И он на кочке вымокшей ютится
и, присмирев, глядит сквозь камыши.


У родимой земли

Листопадники зайцы,
мы с прохладой пришли.
И пришлось нам скитаться
у родимой земли.
Чуть окрепнуть успели,
а у веток берез
то дожди, то метели,
и смелеет мороз.

Где нам скрыться у ночи
и пригреться сквозь сон.
Светят зоркие очи,
склоном катится стон.
И к полудню, что в склоках,
мы как раз на виду.
И стрекочет сорока
и пророчит беду.

Натерпелись немало
у родимой земли.
Вот и мама пропала,
грянул выстрел в дали.
Белой в искорках шапкой
скрыт и дол и село.
Отчего же так зябко,
отчего так светло?..


След лисы

Побелели задворки.
Поседели дома.
К старым межам пригорком
в холод вышла кума.

Разговеться б обедом,
но тревожит бурьян,
где, укрытый под следом,
сжал пружины капкан,

но над фермою блекло
лампой высвечен круг,
и за мутные стекла
схоронился испуг,
 
но в лимане у речки
опахнуло жильем.
И поплыли колечки
к копнам стылым жнивьем, –

от возков тальниковых,
от собак,
от беды.
И лишь наледь свинцово
просочилась в следы.