За чёрным роялем

ЗА ЧЁРНЫМ РОЯЛЕМ
Билл Холм, 1943-2009

Однажды, когда в глазах его проснулся отблеск жизни, я подошёл к большой чёрной «Ямахе», стоявшей напротив его механизированной кровати в дальнем углу комнаты; он купил рояль под старость лет, для друзей, но, опробовав, стал играть и сам – не спеша, методично, не очень правильно; математически безупречные пальцы врача двигались, стараясь выполнять всё точно, без ошибок, чтобы не лишить пациента жизни неверным движением скальпеля, и неспособные к забывчивости, – к такому необходимому по жизни качеству.

После двух лет практики небольшой баховский "Менуэт для Анны Магдалены" звучал у него наподобие «Марша деревянных солдатиков». Тремя годами позже он зазвучал у него безупречно. Как-то вечером он позвонил мне через тысячу миль, положил трубку на чёрный рояль и сыграл две первых страницы из «Вариаций» Бетховена на тему «Я больше не чувствую в сердце...» Джованни Паизиелло - незатейливой короткой мелодии с бренчащими аккордами, одной из начальных, самых лёгких вариаций.

«Замечательно», - сказал я. - «Теперь пришла пора сыграть все остальные».
«Не будь придурком», - сказал он, - «Это займёт ещё лет десять». Он снова сыграл то же самое, через полконтинента, а за его словами почувствовалась удовлетворённость осуществлённости желания. Вряд ли он проживёт так долго, но зачем упоминать такое в момент ощущения радостного торжества в руках.

-------

Я положил руки на клавиатуру рояля, думая, что эта наша встреча может оказаться последним концертом, который прекрасный этот человек услышит в этом мире. Нужно сыграть как можно лучше...

Сыграв полдюжины прелюдий и фуг из «Хорошо темперированного клавира», моцартовское «Рондо Ля-минор» в обработке Листа, «На крыльях песни» Мендельсона, «Сцены из детства» Шумана, я немного поимпровизировал вокруг «Как хорошо быть простодушным», затем сыграл несколько последних интермеццо Брамса, полных печального пения в ля-минор, – медленные вальсы нашего мира, который никто в здравом уме никогда не захочет покинуть, невзирая на любые невзгоды и ошибки.
Теперь они все звучат во мне: и калека Чарли, и отец, танцующий с тётушкой Оле, и моя рыжеволосая мать, обожавшая мужчин, и танцующая с Майком и Алеком сразу, – один по левую руку, второй справа. Слёзы ничего не изменят - я глубоко вдохнул, стараясь заставить рояль звучать поточнее.

После Брамса, подумалось: «А что дальше?»; я перелистал Бетховена. В докторской копии нот, с его аппликатурами и пометками карандашом, с аккуратными кружочками над «i» вместо точек, сделанными привередливой рукой, более привыкшей выписывать рецепты и больничные листы, чем слова вроде «dolce, espressivo, cantando, appassionato». Я играл вариации осторожно, словно они музыкальные шедевры, - которыми они, отнюдь, не являются. Это всего лишь приятные безделушки. Но, подобно многим безделушкам, они тоже придают очарование этому миру, если только мы достаточно внимательны.
Под конец я встал, подошёл к его кровати, и, не совсем уверенный, что он слышит меня вообще, сказал: «Вот так, дорогой мой доктор, и звучит всё это».
Он открыл глаза и произнёс: «Удивительно!», при этом даже не назвав меня придурком.
После его смерти, через день или два, я узнал, что он завещал мне свой чёрный рояль. Остаётся только гадать: какие мелодии раздадутся из него теперь?

2006
Черновой перевод: 2016-02-25


PLAYING THE BLACK PIANO
Bill Holm, 1943-2009

One day when his eyes flicker with a little life, I go to the big black Yamaha across from his hospital bed, the piano he bought for friends and old age, but after the test, started practicing himself—slowly, methodically, badly, mathematical fingers playing like a doctor, trying to get it exactly right, afraid he might lose the patient with a wrong strike, unable ever to master forgetfulness: the necessary gift.

After two years, Bach's little minuet for Anna Magdalena sounded like "The Parade of the Wooden Soldiers." After three years, a piece finally came right. He called me thousands of miles away one night, laid the phone on the black piano, and played the first two pages of Beethoven's "Variations on Paisiello's Nel Cor Pin Non Mi Sento," a simple little tune over strummed chords, and the first easy variations.
"Lovely," I said. "Now let's hear the rest of them."
"Don't be a smart ass," he said, "That's ten years' work." He played it again on the phone, half a continent away, while I felt in him the lineaments of gratified desire.There would be no ten years, though nobody needed to say that during this moment of spontaneous joy in the hands.

-------

I take my own hands to the black piano thinking this may be the last music this lovely man hears in this world. Go out with the best...
I play a half dozen preludes and fugues from The Well Tempered Clavier, Mozart's A Minor Rondo, "On Wings of Song" transcribed by Liszt, "Jesu, Joy of Man's Desiring," "Scenes from Childhood." I improvise a little on "Tis the Gift to Be Simple," then play some last Intermezzos of Brahms, full of grief and singing in E major—slow waltzes out of a world no one in their right mind wants to leave, no matter its misery and stupidity. They all waltz inside me now. crippled Charlie and my father dancing with Auntie Ole, my red-haired mother who loved men so much, dancing with Michael and Alec, one on each arm. Weeping solves nothing now, so I suck in my breath, doing my best to make the black piano sing.

After Brahms, I think—what next?, begin browsing through Beethoven. Here's his own copy, fingering and directions for these variations penciled in with circles above the i in his fussy hand, more used to prescriptions and lists than words like dolce, espressivo, cantando, appassionato. I play the variations carefully as if they were a masterpiece. They are not. Only a lovely trifle, but this, too, like any small moment gives you the universe if you attend to it. At the end, I rise to go to his bed, not too sure he has heard anything at all. "And that, good doctor, is what it sounds like."
He opens his eyes. "Beautiful," he says, and does not call me a smart ass. After he goes, a day or two later, I find out he's willed me the black piano. I'm left to wonder: what music will it make now?

2006