Кюхельбекер

В пору ту, в запрошлом веке
Или нашем – все равно,
Опьяненный Кюхельбекер
Смотрит в темное окно.

Что он видит, штатский, статский,
Молодой, в начале дней?
Уж не площади ль Сенатской
Сполох завтрашних огней?

В жизни все сообразуя
С некой истиной иной,
Он всегда вблизи безумья,
Как нервический больной.

Он из тех, из лицеистов,
Как святое существо.
Разве в помыслах нечистых
Заподозрили б его.

Что того бывает пуще
Там, где смутно все вокруг.
У него товарищ – Пущин,
Ну, а Пушкин – лучший друг.

Он видению подобен,
Что друзья ведут за нить.
Неужели он способен
Этим узам изменить?

Ипохондрии набеги
Угнетают иногда.
И уходит Кюхельбекер
Из отсюда в никуда.

В дружбу эту или к музам,
Или в заговор, что зря,
Тем обязанный союзом
Против батюшки-царя.

Царь, конечно, не подарок –
Тот, «плешивый», «враг труда»,
Но, заметим без помарок,
Нет другого, господа.

На губах соленый крекер –
То ли пот, а то ли кровь.
И обратно Кюхельбекер
Над стихами хмурит бровь.

В голове какой-то зуммер,
Все смешалось – явь и сон.
Он действительно безумен,
Потому что он умен.

Но характер – на полушку
И железа – на пятак.
И его ни на пирушку,
Ни в решительность атак.

Это каждому известно
Там, где все давно рабы.
Не герой, признаем честно,
Он у века и судьбы.

Кто на службе, кто в отставке,
Кто основа, кто балласт.
И потом, на очной ставке,
Он не выдержит, предаст.

У него глаза припухли:
Часто плачет и грустит.
Ах ты, Кюхля, бедный Кюхля!
Пущин все ему простит.

А пока метет поземка,
Кюхельбекер смотрит в ночь.
У него глаза ребенка,
И беды не превозмочь.

Что-то больно давит веки,
В тесной комнате темно
В пору ту, в запрошлом веке
Или нашем – все равно…

2016