Мёртвый штиль в одноактном дне

               *     *     *
Мёртвый штиль в одноактном дне.
Не форсировать, сцену с бритвой!
Шардонэ бы до рта донесть —
до того всё в душе обрыдло.

На борту моём — битый час,
а за бортом — ни крика чаек.
Как-то тянется жизнь влачась,
ощущенье «нигде» крепчает.

Утонуть бы. Залечь на дно.
Вроде краба — в песок зарыться.
Час расплылся, стекает — но:
кажет в зеркальце мутное рыльце.

Мозг ведомый. Спина как пол.
И танцуют на нём другие.
Один, к сглазу, заводит спор,
а другая твердит: «Forgive me».

За повышенный спрос на борту
наступает расплата сметой:
нет ни капли пока во рту —
но уже ты как будто бессмертный.

Видишь всё, что вокруг тебя.
Над собою самим зависаешь:
«И чего там «его» теребят?
Самый час бы — побыть с Исаией!».

Час земной не сошёл с софит
(четверть века как канул миллениум).
Кто сказал — из волокон свит?
Отчего ж так душой мелеем?!

Души, души — стоят как свет
в параллельной изнанке мира.
Как бы рельсами связь с ней свесть?
Но покамест никто не планировал.

Нарушая закон Земли, —
гравитаций упругий стимул, —
пока в Кащенко не замели,
левитируешь —  в пред ощутимом...

Сколько раз отрываться мог.
А во сне — так летал всё время.
С наваждений вставал весь мокр —
ну какой я вам современник?!

Помню, в детстве смотрел на себя,
где, спелёнут, лежал, как в ложе.
Но об этом я  не наседал:
что тот снимок мог быть подложным.

Вспоминаешь как в неком сне.
Я не знаю, кем сделан выбор,
чтобы в мир сей войти посмел
с ощущеньем, что где-то выбыл.

Что теперь только в битый час
удаётся, как кровь замедлишь,
сам в посланники назначась, —
опрокинуть в полёте мебель.

С журавлиным ли клином ныть,
что стал видеть, как ёж в тумане —
Ариадна не выпустит нить,
хотя что-то всё ж отнимает...

Слишком долго, должно, летал.
Видел горы, равнину —  море.
Но звучанье победных литавр —
мне не раз ещё шею намоет.

От кого ж ты всё время бежал?
И куда ты всё время опаздывал?
Не себя ли так было жаль,
что ухлопал полжизни в праздное?!
 
Находил — и тут же терял, —
можно выстроить город потерянного:
всё не тот был душе матерьял,
чтоб его разводить артелями.

Снились рвы, катакомбы, вокзал;
и повсюду спасался бегством.
Не понятно — ты с кем враждовал,
ещё больше — на  что надеялся?!

Полустанки — перрон — мосты,
залезая по горло в глину, —
не понятно: ты что мостил,
почему и кем был гонимым?

Что за чудо цвело в углу,
но раскрыть себя не давало?
Может, просто был слишком глуп,
вот и шёл от аварий к аварии?!

Но ведь были и дивные дни, —
вот по ним ты и шёл как по вехам, —
чтоб однажды, соединив,
ничего уже не опровергнуть.

Жирный крест на странице сна!
Снял софиты и снял проектор.
Даже крестик нательный снял.
Видно, что-то ты впрямь проехал...

P.S.
Шар огромный войдёт в свой зенит.
Дирижаблевый жеребёнок
в лёгких ножках во лбу прозвенит
и оранжевый след мне обронит.