жизнь одна

что там сверкает над спящим городом, искрами жжет облака крылатыми?
бабочек рой из любовей вспоротых россыпью в небо летит с докладами:

эту, на «эл», они всю растратили, страсть, что была дуракам отпущена.
так что меняй, говорят Создателю, нас – на детей, а мечты – на сущее.

хватит быть юными, бесшабашными, время пришло становиться взрослыми.
вот и заплакали: «мама, страшно мне!» –  те, что нам небом без спроса посланы.

цепко за волосы, серьги, лацканы, хваткими пальцами душу щупая,
смотрят с вопросом пытливо-ласково: «ты меня точно хотела, глупая?»

позже царапает дёсны, режется первое «кажется-мне-не-справиться»
чешется совесть, зудит до скрежета. это пройдет, и не плачь, красавица.

станешь хитрее, умней, лукавее. все поправимо.
одно есть страшное –
в ежевечерней мольбе за здравие перечислять имена домашние списком привычным, прося хорошего.
вдруг
пустоту
видеть
вместо имени,
как вместо зуба, который – в крошево.
и – задохнуться.
 
непоправимее
быть и не может.
потом оглаживать ту пустоту тянет нас навязчиво.
будем себя измерять пропажами, метрами прошлого-уходящего.

будем себя измерять потерями. копим грехи, переходят в качество.
жизнь-то проходит, а мы не верили.

не черновик.
надо сразу –  начисто.