Филологическое

Как интересно слушать филолога. Он так рассуждает умно и, страшно, как паук — вдова чёрная. Слушая, ты, словно физически, чувствуешь, как нити рассуждения тонкие, тянущиеся с кладбищ всего мира, из шариков склизкой мёртвой массы, пытаются тебя заграбастать, упокоить.
Его речь щедро сдобрена заклинаниями из "Книги мёртвых": Пуш.., Дост.., Толст.., — периодически, говорит он — Лерм.., Чаа.., Ремб..,— продолжает околдовывать, он. Чем дольше слушаешь, тем больше тебя опутывает. И вот, полностью обездвиженный растяжками между альтернативных захоронений, ловишь себя на мысли, если ты склонная к аналитическому мышлению личность, что не знаешь, какому из них отдать предпочтение.
Хорошо если ты интеллигент, и желание бросить свои кости там, где это сделал твой идол, превалирует. Так же хорошо, если ты совершенная свинья и тебе нет никакой разницы, как распорядится твоим будущим окоченением какой-нибудь олух. Даже тот вариант, — конечно скотски банальный — как лечь:в ногах, сбоку, в головах у какого-то из своих почивших родственников и то, хотя бы, кое-что. Тяжелее всего, для филолога, я считаю, тот слушатель, который не соглашается заземлиться, даже в обнимку с Леонардо да Винчи.
В таких случаях, филолог начинает причитать: Дике.., Бун.., По, Есе.., Ах.., и загибает пальцы. Тут слушающий, именно тот вид совершенного дебила — не собирающегося, нет, боящегося уснуть навсегда — понимает, что ему не стоит даже возражать говорящему, так как им всё равно никогда не договориться. Ведь паук — это ткач, ткущий саван для своей жертвы. Так же поступает филолог. Лаэрт.., Герад.., Дан.., Петрар.., — Манде.., Драйде.., Мильто.., Донн, — доносится до слуха, как мелодия, антикрысоловова.
Это в Гаммельне, зазвучавшая музыка выманивала крыс из нор и подвалов, читай — склепов. Филолог играет эту мелодию, в обратном направлении, зеркально. О "главном" играет он. К крысам, живущим в склепах, ведёт клубок его размышлений. Сам же он, лишь проводник. Марло, Бо, Грабе, Верлен. Фрёдинг, Тассо, Гёльдерлин. Еврипид, Анаксагор, — делает он два контрольных мазка паутинкою, с древнего афинского кладбища, наблюдая, какую произвёл, тем самым, реакцию.
Осознав, видимо, что сравнивать двух последних с да Винчи можно с большой натяжкой( ведь если лежать в одной могиле с Леонардо — не убеждает, то стоит ли древность считать достаточным аргументом?), филолог, замолчав, казалось, как на гитаре, одною струною, басом: там,там,— продолжает, напряжением мысли, играть паутинкой афинского направления, словно размышляет: чтобы ещё предложить? Невольно вспоминается соло исполнение: в траве ...сидел...кузнечик. Так и раздумья его несутся по сторонам, прощальным шопеновским однобасовым: там.., там.., там-там. В такой момент, по скорбной мимике его лица, по этому, эллинистически отточенному, отпечатку-маске , можно проследить источник его сожаления. В такие мгновения, филолог огорчён тем, что не владеет техникой Паганини; что ему не удалось сыграть, в достаточной мере убедительно, на одной афинской струне, мендельсонову "Песню без слов", которая, как ему кажется, произвела бы должный эффект.
Однако, не столько инстинкт охотника, сколько чётко поставленные метафизическими сущностями цели, а именно: продажа билетов, в перспективные залежи — приводит лапки чёрной вдовы, в движение. Филолог, не сдаваясь, продолжает умело извлекать звуки, из различных струнных инструментов всего мира, пытаясь доказать, что он достойный продажник. Так оно и есть, на самом деле. Уж не сам ли это Дмитрий Быков?— одна из самых опасных разновидностей филолоногих. Его укус способен не только вызывать образы-галюцинации, но и чётко ориентирует на Новодевичье. Анна, малолетняя дочь Грозного, и Софья, инокиня Сусанна, нуждаются в надёжных зазывалах.
Новодевичье, — одно из гнёзд Ю-НЕСКО. Вот она: Лаже.., Писим...ица, Гого.., Чехо...вица. Привлекательно, не правда ли? Все заблудившиеся мытыри России нашли свой последний приют, в твоём девичьем чреве.
Всякий раз состав привлекательных направлений мутирует, по мере новейших поступлений, — продолжает говорящий — но классические галлюцинации, как образные: Неми..- Данч.., Вахтанг.., Эйзен.., так и слуховые: Скря.., Дуна.., Прокофь.., Шоста.., конечно же, доминируют.
Сознание подвешено на растяжке. Именно поэтому, нет возможности ни перекусить, ни отрезать основания, удерживающие гамак, в котором, в сущности, ты находишься. Ведь, на действия оказанные мыслью, способна реагировать только мысль. Провожу, Оккамом, по воображаемой ладони, тоже ведь, кожа. Туда-сюда. Точу. Понимая, что другого выхода нет, готовлю дозачаточный побег из Шлиссельбургов.
Сложно сейчас представить, чем закончится данная затея. Однако, устойчивый образ: (ты, успешно избежав пут, бежишь, оставляя за спиной все предложения турагента-захоронителя, а тебе, из засады, сзади, в излюбленное ими место, в спину, плюёт свою паутину, способная на это разновидность паучачьих) — уже теперь не даёт покоя. Своеобразное, вынужденное турне, поездка в один конец.