Илья Муромец - отзвуки прошлого. 3 часть

                3. ЗАГАДКА СВЯТОГОРА

     Богатырю Святогору в русском эпосе отведено особое место. Все прочие богатыри совершали подвиги или добивались высокого положения при дворе князя Владимира, но для Святогора беды и заботы человеческого мира ничтожны, они не стоили и крохи его внимания, как нам не интересны заботы муравьёв. Да и богатырём-то его можно называть лишь условно, он выше этого понятия: Святогор – исполин, его сила огромна, она ужасала даже богатырей. О.Ф. Миллер заострял внимание на том факте, что запредельная мощь Святогора вызывала у всех окружающих безотчётный, панический страх (О.Ф. Миллер “Илья Муромец и богатырство киевское”, с. 244-245, С.-Петербург, 1869). С такой силой среди людей делать нечего, такая сила нужна для свершений великих и грандиозных, о который сказители ничего не могли поведать. Они даже представить себе не могли, на что потребна такая громадная сила, их недоумение явственно сквозит в рассказе, который опубликовал писатель К.С. Аксаков:

     “Илья Муромец, после многих совершенных им богатырских подвигов, не найдя себе равного силою, заслышал, что есть один богатырь силы непомерной, которого и земля не держит и который на всей земле нашел одну только могущую выдержать гору и лежит на ней. Илье Муромцу захотелось с ним померяться. Пошел он искать этого богатыря и нашел гору, а на ней лежит огромный богатырь, сам как гора. Илья наносит ему удар. “Никак, я зацепился за сучок”, – говорит богатырь. – Илья, напрягши всю свою силу, повторяет удар. – “Верно, я за камешек задел”, – говорит богатырь; оборотясь, он увидел Илью Муромца и сказал ему: “А, это ты, Илья Муромец! Ты силен между людьми, и будь между ними силен, а со мною нечего тебе мерять силы. Видишь, какой я урод; меня и земля не держит, нашел себе гору и лежу на ней”
                (К.С. Аксаков “Богатыри времен Великого Князя Владимира, по Русским песням” // “Русская Беседа”, 1856, кн. 4. Науки, с. 59-60)

     Ну ездил Святогор на своём великанском коне по Святым горам – не то Карпатским, не то Араратским. А с какой целью? Сила Святогора непременно должна была найти себе применение, вот только людям об этом знать не полагалось. Не с чудовищами же бороться – их он мог давить, как клопов. Его уровень не постичь человеческим разумом. Потому-то Святогор и одинок, что не принадлежал к миру людей. Как ни пытались сказители его очеловечить, ничего у них не получалось – цели и заботы Святогора высшего порядка и связаны с судьбой всего Мироздания.
     Карпатские русины считали Святогора своим предком и складывали о нём собственные предания, не совпадающие с былинным сюжетом (Ю. Иванов “Мифологические параллели в повести Н.В. Гоголя “Страшная месть” и в преданиях русинов Севера Молдавии” // “Русин”, № 4(6), 2006, с. 150-154; К. Кудряшов “Великан или дракон? Кем на самом деле был легендарный богатырь Святогор” // “Аргументы и Факты”, № 51, 20.12.2014, 48 полоса). Величественный образ издавна привлекал к себе внимание людей, окружавших его ореолом загадочности. Кто он – грозный страж на границе миров или хранитель устоев миропорядка? В былинах рассказывается, как богатыри рождались, росли, пока не наступала пора подвигов. Но о происхождении Святогора не известно ничего, как будто он существовал с начала времён. Или так оно и есть? Сила Святогора не для людей и даже не для чудовищ – на земле он не имел супротивников. Это сила бога. В основе былины лежит языческий миф. Только так можно объяснить сюжетную близость былины о смерти Святогора и древнеегипетского мифа об Осирисе. В русской былине Святогор вместе с Ильей Муромцем путешествовал по “Сиверным горам”:

     “И наехали путем-дорогою на великий гроб,
     На том гробу подпись подписана:
     “Кому суждено в гробу лежать,
     Тот в него и ляжет”.
     Лег Илья Муромец:
     Для него домовище и велико, и широко.
     Ложился Святогор-богатырь:
     Гроб пришелся по нем”
                (“Святогор с Ильею Муромцем” // “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, с. 40-41, М., 1861)

     Потом шутки ради Святогор вздумал накрыть себя крышкой гроба:

     “Взял богатырь крышку и сам закрыл ею гроб;
     Да как захотел поднять ю,
     Никак не может”
                (Там же, с. 42)

     Илья Муромец попытался вызволить Святогора, на даже богатырский меч оказался бессилен:

     “Ударяет по гробу дубовому.
     А куда ударит Илья Муромец,
     Тут становятся обруци железныи;
     Начал бить Илья да вдоль и поперек,
     Всё железные обручи становятся”
                (Г.Н. Парилова и А.Д. Соймонов (сост.) “Былины Пудожского края”, №4, с. 102, Петрозаводск, 1941)

     Так и умер великан, заточённым в гробу. Похожее предание А.Ф. Гильфердинг записал в славянском Поморье у кашубов. Там говорилось, как великан (столым) и некий портной вместе изготовили дубовый гроб, а потом по очереди примеряли его. Когда по пробе великана человек накрыл гроб крышкой, то тут же и приколотил её, тем самым задушив последнего из великанов (А.Ф. Гильфердинг “Остатки славян на Южном берегу Балтийского моря” // “Этнографический сборник”, вып. V, с. 114-115, С.-Петербург, 1862).
     В египетском мифе у бога земли Геба и богини неба Нут родились четверо детей: Осирис, Исида, Сет и Нефтида. Исида стала женой Осириса, а Нефтида – женой Сета. Осирис как старший унаследовал царскую власть в Египте, он стал четвёртым из богов-правителей после Ра, Шу и Геба. Именно Осирис вывел египтян из дикости, научил выращивать злаки, изготовлять пиво и вино, выплавлять металлы. Сет, желавший получить власть, задумал погубить Осириса. Явившись к нему на пир, Сет принёс роскошный саркофаг, пообещав подарить его тому, кому он придётся впору. Гостям саркофаг не подошёл, потому что был изготовлен по мерке Осириса. Как только Осирис туда лёг, заговорщики закрыли крышку и бросили саркофаг в воды Нила (“Осирис” // “Мифы народов мира”, т. II, с. 267, М., 1992).
     При всём сходстве, былинный вариант выглядит архаичнее. В египетском мифе уже нет волшебства: крышка не прирастает к стенкам гроба, а её закрывают заговорщики, не появляются сами собой железные обручи, а те же заговорщики заливают крышку гроба свинцом. Отличия доказывают, что былина не могла быть заимствована, из египетской мифологии, напротив, египтяне осовременили непонятное им предание. А что один сюжет использован и египтянами, и славянами, так ничего удивительного. Бродячие предания расходились по всему свету – люди и переселялись, и роднились, и торговали, так что культурный обмен был неизбежен.
     Египетский миф имеет продолжение, которого нет в русской былине. Когда Исида, изгнанная Сетом, нашла тело своего мужа, Сет его похитил, разрубил на 14 частей и снова бросил в Нил. Исида нашла эти куски, но Осирис не возродился, а остался правителем царства мёртвых (там же).
     Параллель этому преданию обнаруживается в карело-финском эпосе. Охотник Лемминкяйнен, несмотря на предостережения матери, отправляется в страну Похьёлу, где его убивает некий злой старик, разрубает тело на 8 частей и бросает в реку Туони. А потом мать Лемминкяйнена собирает его тело по частям (“Калевала”, БВЛ, руны 14-15, с. 167-183, М., 1977).
     Как распространялся этот миф, можно попытаться наметить. В IX тыс. до н.э. между Вислой и Неманом располагалась Свидерская культура. Основным занятием её населения была охота на северного оленя. В конце IX тыс. до н.э. из-за резкого похолодания, вызванного последним оледенением, свидерцы были вынуждены мигрировать на юг, при этом они разделились на две ветви. Западные двигались по Карпатам, Дунаю и, перейдя замерзшие проливы, заселили Малую Азию, продвинувшись вплоть до Палестины, где вступили в контакт с афразийцами (предками семитов и египтян) – от них произошли индоевропейцы. Восточные свидерцы ушли в Крым – они дали начало финно-уграм и тюркам (Н.А. Николаева, В.А. Сафронов “Истоки славянской и евразийской мифологии”, с. 300-303, М., 1999). Так что сходство в мифах славян, финнов и египтян объясняется не заимствованием, а наследством от первобытных сказаний.
     Но раз былинный сюжет произошёл от языческого мифа, а Святогор, соответственно, от языческого бога, то кто из славянских богов имелся в виду первоначально? Сведения о древнерусском пантеоне скудны, но всё же следует опираться на достоверные сведения и не увлекаться фантазиями, не то логическая нить будет потеряна. И ещё надо учитывать, что эпос не мифология, там возможно и смешение нескольких персонажей в один, и дробление некогда единого образа, и подмена понятий. Достоверными будем считать сообщения древнейшей летописи, без неё мы потеряем точку опоры. А говорится в летописи:

     “И нача княжити Володимеръ въ КиевЪ единъ, и постави кумиры на холму внЪ двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хъса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь. И жряху имъ, наричуще я богы, и привожаху сыны своя и дъщери, и жряху бесомъ, и оскверняху землю требами своими…”
                (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 77, Рязань, 2001)

     Перун, Хорс, Дажьбог, Стрибог, Симаргл, Мокошь – эти боги точно почитались на Руси, но к ним следует добавить ещё и Велеса, именем которого клялись русичи, заключая договоры с ромеями:

     “… Олга водившее на роту, и мужи его по Рускому закону кляшася оружьемъ своимъ, и Перуномъ, богомъ своимъ, и Волосомъ, скотьемъ богомъ и утвердиша миръ”
                (Там же, с. 32)

     Или:

     “… да имЪем клятву отъ Бога, въ негоже вЪруемъ, в Перуна и въ Волоса, скотья Бога, и да будемъ золоти яко золото, и своимъ оружьемъ да исЪчени будемъ”
                (Там же, с. 71-72)

     Однако, никто из этих богов для роли Святогора не подходит. Ведь Святогор по сюжету умирает, что связано с угасанием культа того бога, который послужил прообразом былинного персонажа. А все названные боги оставались в полной силе, их культы по-прежнему пользовались популярностью. Тут надо найти такого бога, которому люди некогда поклонялись, но потом почему-то прекратили. Прародителем богов на Руси считался Сварог:

     “И бысть <…> Феоста, иже и Саварога <…> въ время царства его, спадоша клЪщЪ съ небесЪ, нача ковати оружье, прЪже бо того палицами и камениемь бьяхуся <…> Феость же сий законъ расыпа, и въстави единому мужю едину жену имЪти, и женЪ за одинъ мужь посагати; аще ли кто переступить, да ввергуть и в пещь огнену. Сего ради и прозваша и Сварогомъ <…> И по семъ царствова сынъ его, именемъ Солнце, егоже наричуть Дажьбогъ <…> отнележе начаша человЪци дань давати царямъ. Солнце царь, сынъ Сварогов, еже есть Дажъбогъ, бЪ бо мужь силенъ…”
                (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 200, Рязань, 2001)

     В незапамятные времена (ещё в каменном веке) Сварог будто бы правил всей землёй. И будто бы он приучил людей обрабатывать металлы, потому летописец и сопоставлял Сварога с Гефестом. Царство Сварога летописец относил в далёкий догосударственный период жизни людей, когда семейные отношения только начинали складываться, а введение царской власти приписывал уже Дажьбогу, сыну и преемнику Сварога. При Дажьбоге о поклонении Сварогу люди забыли – в летописи не упоминаются ни святилища, ни отдельные идолы Сварога. Был культ и не стало культа. А с другой стороны, стал ли Дажьбог единоличным правителем? Ни в коем случае – он по-прежнему исполнял волю своего отца: “… не хотя отца своего закона расыпати Сварожа” (там же, с. 201). Верховная власть так и оставалась за Сварогом.
     Некоторые уточнения можно сделать, используя сведения о верованиях балтийских славян. Сварог был известен и населению Южной Прибалтики. В “Хронике” Титмара Мерзебургского (X-XI вв.) верховный бог лютичей Радегаст назван Сварожичем, то есть сыном Сварога (Титмар Мерзебургский “Хроника”, кн. VI.23, с. 102, М., 2009). Так значит, именно Сварога имел в виду немецкий автор XII века Гельмольд, когда писал о славянах:

     “Среди многообразных божеств, которым они посвящают поля, леса, горести и радости, они признают и единого бога, господствующего над другими в небесах, признают, что он, всемогущий, заботится лишь о делах небесных, они [другие боги], повинуясь ему, выполняют, возложенные на них обязанности, и что они от крови его происходят и каждый из них тем важнее, чем ближе он стоит к этому богу богов”
                (Гельмольд “Славянская хроника”, с. 186, М., 1963)

     В мифе о Свароге речь не идёт о смерти. Как раз наоборот – бог пошёл на повышение, он занялся решением глобальных проблем всего Мироздания, оставив жалкий земной мир на попечении подчинённых. Поклонение Сварогу прекратилось по причине ничтожности людей перед величием властелина Вселенной.
     Относительно Ярилы, Купалы, Коляды, Костромы и прочих персонажей, известных по поздним источникам, нет оснований считать их языческими богами. Существование представлений о них в более ранних народных верованиях ничем не подтверждается. Скорее всего, это персонажи не мифические, а фольклорные. Конечно, русичами почитались и божества менее значимые, чем упомянутые в летописи, об этом сообщал арабский путешественник Ибн Фадлан (X в.), он писал, что вокруг изображений главных русских богов были установлены и маленькие изображения, о которых местные жители говорили: “Это (эти) жены нашего господа и дочери его и сыновья его” (“Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу”, с. 80, М.-Л.,1939). Но для решения загадки Святогора они не годятся: такому грандиозному образу должен соответствовать кто-нибудь из верховных древнерусских богов.
     Так что из всех кандидатов остаётся только один – Род. Этот бог достаточно часто упоминается в исторических источниках, но наиболее информативным следует считать “Слово св. Григория об идолах” (XII в.). Там не только говорится о языческих богах, там ещё и даётся периодизация древнерусских верований:

     “Се же словени начаша требы класти родоу и рожаницамъ (преже) пероуна бога ихъ, а преже того клали оупиремъ требы и берегынямъ”
                (“Слово св. Григория по Чудовскому списку” // Н.М. Гальковский “Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси”, т. II, с. 33, М., 2000)

     Этот документ известен в четырёх списках (от XIV до XVII вв.), сильно различающихся между собой, но общий смысл сохраняется:
     1. Сначала славяне приносили жертвы упырям и берегиням (то есть, злым и добрым духам);
     2. Затем объектами поклонения стали Род и рожаницы либо Род и Рожаница – разнобой наблюдается даже внутри одного списка, а в Паисиевском списке названы Артемид и Артемида: “… класти требы артемиду ; артемидЪ, рекше роду ; роженице…” (“Паисиев сборн. XIV в.” // там же, с. 24) – кто-то из переписчиков спутал из-за звукового сходства. Всё-таки, скорее всего, первоначально Рожаница была одна и только позднее размножилась подобно тому, как место великой богини Мокоши в народных верованиях заняли мелкие духи мокуши;
     3. После Рода главой богов стал Перун, которому и достались жертвоприношения, ранее предназначенные для Рода.
     Автор “Слова об идолах” показал Рода как чрезвычайно почитаемого бога, чей культ охватывал земли Египтян, вавилонян, греков и славян. Что интересно, по происхождению он связывал Рода с Осирисом:

     “… начаща трЪбы имъ творити великим роду i роженица, пороженью проклятаго бога Осира, сего же осирида, скажю книги сороциньским”
                (Там же)

     В другой рукописи “Слово Исайи пророка” (XII в.) злобно проклинается Род, но при этом он изображён как аналогия христианскому богу:

     “… слоужа бгоу и волю его творять, а не роду ни роженицамъ”
                (Там же, с. 87)

     И, наконец, в рукописи “О вдуновенiи духа въ человЪка” Род изображён именно как небесный бог и напрямую сопоставлен с христианским богом:

     “… то ти не Родъ, сЪдя на вздусЪ мечеть на землю груды и в том ражаются дЪти <…> всЪмъ бо есть Творецъ Богъ, а не родъ”
                (Там же, с. 97)

     Церковники в сильном раздражении даже представляли Рода в качестве антипода христианского бога, чем невольно свидетельствовали о его могуществе:

     “… вы же работающе бЪсомъ, и слоужаще идоломъ, и ставяще трапезу родоу и роженицамъ <…> А вы поете пЪснь бЪсовскую идолоу родоу и роженицамъ <…> и ставлен;а трапезы коумирьскыа родоу и роженицамъ”
                (“Слово Исайи пророка истолковано св. Иоанном Златоустом, о поставляющих вторую трапезу роду и рожаницам” // Там же, с. 88-89)

     “Аще се роду и рожаницЪ крають хлЪбы и сиры и медъ. Бороняше велми, нЪгдЪ, рече, молвить: горе пьющимъ рожаницЪ”
                (Там же, т. I, с. 160)

     Н.М. Гальковский, анализируя обряды почитания Рода, пришёл к выводу, что они связаны с культом умерших предков в лице домового. Едва ли облик Рода ограничивался только этими представлениями, тем более сам же автор в своём исследовании отмечал, что Рожаницу в России напрямую отождествляли с Богородицей, а в Московской синодальной рукописи XIV в. она названа первым идолом: “Первый идолъ рожаницЪ” (там же, т. I, с. 165). Те крупицы сведений, что удаётся найти в рукописных источниках, рисуют Рода как бога вселенского масштаба, живущего на небе, а Рожаницу, соответственно, как богиню земли. И всё же сходство обрядов почитания Рода с культом умерших предков нельзя считать случайным. Ведь боги тоже умирали. Умирающими и воскресающими богами были семитские Балу и Таммуз, на острове Крит показывали могилу Зевса, а в Дельфах – могилы Диониса и Аполлона (Дж.Д. Фрэзер “Золотая ветвь”, с. 253, М., 1986).
     При этом не всегда умершие боги воскресали. Время от времени культ того или иного бога прекращал существование и тогда появлялся очередной миф о переменах на небесах. В греческой мифологии Кронос сверг Урана, а его самого сверг Зевс (Н.А. Кун “Мифы Древней Греции”, с. 32-34, М., 2000), в хеттской – Ану сверг своего предшественника Алалу, его потом сверг Кумарби, которого победил Бог Грозы (А.И. Немировский “Мифы древности. Ближний Восток”, с. 130-133, М., 2001; его же “Мифы и легенды Древнего Востока”, с. 76-79, М., 1994). Судьба побеждённого была различной – он мог стать неприкаянным скитальцем, а мог и умереть окончательно. И тогда появлялся миф о создании мира из тела первобога. В индийской мифологии обитаемый мир и всё живое были созданы из тела великана Пуруши, ставшего источником всего сущего. Его невероятные, всеобъемлющие размеры и тысяча глаз вызывают мысленный образ звёздного неба. Порой Пурушу сопоставляли с Вишну и Брахмой (“Пуруша” // “Мифы народов мира”, т. II, с. 351, М., 1992). Это был именно первобог, сам себя породивший и принесённый в жертву самому себе.
     В скандинавской мифологии видимый мир создали боги из тела великана Имира (Бримира или Аургельмира), бывшего первым существом на земле (“Имир” // “Мифы народов мира”, т. I, с. 510, М., 1991). Согласно китайской мифологии, мир был сотворён из тела великана Паньгу (В.И. Ежов “Мифы древнего Китая”, с. 43-44, М., 2003; “Китайская мифология: энциклопедия”, с. 29-30, М., 2007). Так вот, рассечение на части Осириса и Лемминкяйнена – отголоски такого же мифа о сотворении мира. В русской былине Святогора не рассекают на части (хотя, можно привязать к этой версии попытку Ильи Муромца разрубить гроб), но духовный стих “Голубиная книга” показывает именно такую картину образования мира:


     ГОЛУБИНАЯ КНИГА                ГИМН ПУРУШЕ                МЛАДШАЯ ЭДДА

Солнце красное от лица Божьего…    Пуруша – тысячеглавый,            Имира плоть
Млад-светел месяц от грудей его,       Тысячеглазый, тысяченогий.     стала землей,
Звезды частые от риз Божиих,             Со всех сторон покрыв землю,  кровь его – морем,
Ночи темные от дум Господних,         И возвышался (над ней еще)      череп стал небом,
Зори утренни от очей Господних,       На десять пальцев.                а волосы – лесом.
Ветры буйные от Свята Духа,              В самом деле, Пуруша –             Из век его Мидгард
Дробен дождик от слез Христа…                это вселенная...            людям был создан
Наши помыслы от облац небесныих,   Его рот стал брахманом,            богами благими;
У нас мир-народ от Адамия,                Его руки сделались раджанья,   из мозга его
Кости крепкие от камени,                То, что бедра его,- это вайшья,  созданы были
Телеса наши от сырой земли,                Из ног родился шудра.                темные тучи.
Кровь-руда наша от черна моря.           Луна из (его) духа рождена,
От того у нас в земле цари пошли:       Из глаза солнце родилось,
От святой главы от Адамовой;              Из уст – Индра и Агни,
От того зачались князья-бояры:            Из дыхания родился ветер.
От святых мощей от Адамовых;           Из пупа возникло
От того крестьяны православные:           воздушное пространство
От свята колена от Адамова.                Из головы развилось небо,
                Из ног – земля,
                стороны света – из уха.
                Так они устроили миры.

(А.В. Аксёнов “Народная поэзия.       (“Ригведа Мандалы IX-X”, ЛП,   (“Младшая Эдда”,
 Былины, песни, духовные стихи”,        Мандала X, с. 236, М., 1999)    ЛП, с. 26, М., 1994)
 с. 214, С.-Петербург,1898)

     Голубиная книга в современном виде оформилась, конечно, на Руси, но использовались в ней общеславянские представления о Мироздании. Его отдельные элементы можно найти, например, в болгарском апокрифическом сочинении “Разумник” (X в.):

     “При мысли о смерти из ока Господня скатилась слеза, которую Бог и назвал солнцем. Месяц – из престола Господня, звёзды из плоти Господней, а ангелы – из Божьего духа и огня”
                (“Родник златоструйный. Памятники болгарской литературы IX – XVIII веков”, с. 56, М., 1990)

     Ну просто другой вариант Голубиной книги. И в этом вроде бы христианском сочинении порой встречаются даже заведомо языческие откровения:

     “Вопрос: Из чего Господь создал небо и землю?
     Ответ: Он взял сметану из воды, и та свернулась. И создал Бог небо и землю”
                (Там же, с. 55)

     Это выглядит, как пересказ индийского мифа о пахтанье богами Мирового океана, который ещё называли Молочным. В процессе пахтанья молоко превратилось в масло (“Индуистская мифология” // “Мифы народов мира”, т. I, с. 536, М., 1991). Так что славянская мифология выросла непосредственно из арийской.
     В таком случае, получает объяснение невозможность для Святогора передвигаться по земле: не было тогда земли, она была создана уже потом из тела Святогора-Рода. Святогор ездил на своём коне по небесному куполу, который и являлся Священной горой. Ещё древние шумеры (IV-II тыс. до н.э.) считали весь мир единой космической горой посреди первозданного океана (С.Н. Крамер ”История начинается в Шумере”, с. 100-101, М., 1965; С.Г. Хук “Мифология Ближнего Востока”, с. 17, М., 1991; Д.Г. Редер “Мифы и легенды Древнего Двуречья”, с. 23-24, М., 1965; А.И. Немировский “Мифы и легенды Древнего Востока”, с. 33, М.,1994). На вершине этой горы (то есть, на небе) и обитали боги. В более поздние времена мифологические представления о мировой горе трансформировались в понятие о главной из гор, находящейся в центре мира (греческий Олимп, индийская Меру или иранская Хара).
     Огромный всадник на огромном коне, исполин, возвышающийся до самых облаков, неуязвимый воин, чья беспредельная сила предназначена не для земных, а для вселенских битв – вот каким представляли Рода древние славяне. Потом этот образ перешёл на Перуна, ставшего, согласно “Слову св. Григория”, преемником Рода.
     Очень похож на Рода индийский бог Рудра, в мифах тоже изображавшийся непобедимым воином, который тоже скитался по горам и его очень боялись остальные боги (“Рудра” // “Мифы народов мира”, т. II, с. 388-389, М., 1992). Женой Рудры считалась Родаси (от “rodas” – земля), имевшая вид молодой и красивой женщины, как и жена Святогора (“Родаси” // там же, с. 385). Имя Рудра явно составное: Руд-ра, Мит-ра, Инд-ра, оно того же типа, что и славянские Дажь-бог, Стри-бог, Бел-бог. Тогда получается, что имена Рудры и Рода практически совпадают. Родаси в русском язычестве соответствует Рожаница, имя которой в древности могло звучать как Рода. Это родство восходит к тем временам, когда предки славян и ариев жили в Восточной Европе и составляли единую культурную общность. Отдельные фрагменты арийских преданий сохранялись жителями Причерноморья, от них перешли к населению салтово-маяцкой культуры и Северного Кавказа, а до нашего времени сохранились в кавказских сказаниях о нартах. М.Г. Халанский в своём исследовании сравнивал русские предания с кавказскими – о борьбе нартов с великанами эмегенами, он находил в этих преданиях много общего (М.Г. Халанский “Великорусские былины киевского цикла”, с. 30-32, Варшава, 1885), а потом и прямо сопоставил их с былиной о Святогоре (там же, с. 184-186). Действительно, сходство порой просто поразительное, вот, например, встреча Сослана с великаном Мукарой:

     “Конь под всадником ростом с гору, а сам всадник на коне – как стог на горе. От дыхания всадника и коня его туман поднимается над степью. Глубокую борозду по земле оставляет его сабля. И то не вороны над тучей, а комья земли и куски дерна взлетают над головой всадника из-под копыт его коня”.
                (“Сказания о нартах. Осетинский эпос”, с. 145-146, М., 1978)

     Как в русской былине:

     “Видит: едет богатырь выше лесу стоячаго,
     Головой упирает под облаку ходячую”
                (“Святогор с Ильею Муромцем” // “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, с. 37, М., 1861)

     И дальнейшие попытки Сослана поразить Мукару разными видами оружия напоминают бессильные наскоки Ильи Муромца на Святогора. Мукару называли – “князь скал”, что тоже сближает его со Святогором. (М.Г. Халанский “Великорусские былины киевского цикла”, с. 186, Варшава, 1885). Другой фрагмент – о приключениях Сослана в царстве мёртвых – ещё ближе к русской былине:

     “Видит он – валяется на дороге переметная сума.
— Эта сума мне пригодится, – подумал Сослан и захотел поднять ее ручкой плети, но переломилась ручка плети, и не смог Сослан поднять суму.
— Что это сталось со мной? – подумал Сослан. – Обычно на всем скаку я схватываю и поднимаю всадника, а эту суму даже с места не сдвинул!
     Спрыгнул он с коня, схватился рукой за суму, но не может поднять ее. Схватился он за нее обеими руками, понатужился, по колено увяз в землю, а суму так и не поднял. От удивления остановились глаза Сослана. В безмолвии и неподвижности постоял он, потом вытащил ноги из земли, оставил суму на дороге и поехал дальше”
                (“Сказания о нартах. Осетинский эпос”, с. 220-221, М., 1978)

     История о том, как некий силач оказался не в силах поднять какой-либо предмет, достаточно распространена, но вот этот вариант практически полностью совпадает с былиной о Святогоре. И здесь не может быть заимствования, потому что сходные эпизоды связаны с совершенно разными сюжетами. Общий источник – предания древнейшего населения Восточной Европы.
     Великан ростом до облаков (“возвысившийся до неба”) из арабского сборника сказок “Тысяча и одна ночь” встретился царю Шахрияру, который в испуге, подобно былинному Илье, тоже отсиживался на дереве. Как Святогор возил в хрустальном ларце свою жену, так и великан ифрит таскал на себе сундук с запертой в нём девицей. И так же, как и в былине, девица, как только её господин заснул, углядела на дереве путника и стала принуждать его спуститься с дерева и удовлетворить её, угрожая в противном случае разбудить своего страшноватого мужа (“Избранные сказки, рассказы и повести из “Тысячи и одной ночи”, кн. I, с. 33-34, М., 1986). Совпадение с былинным эпизодом полное и это доказывает, что некогда существовал самостоятельный фольклорный сюжет о девице во власти великана. Сюжет был бездумно и механически присоединён к русской былине, так что к знакомству Святогора с Ильёй Муромцем он не имеет никакого отношения.
     Поскольку выясняется, что среди древнерусских богов оказалось два бога неба, то их потомки должны были образовать и два отдельных пантеона. Ну, один из сыновей Рода уже назван в “Слове св. Григория” – это Перун. Не все боги, перечисленные в летописи, были Сварожичами:

     “Перуна древяна, а главу его сребрену, а усъ златъ, и Хъса, Дажьбога, и Стрибога, и Симарьгла, и Мокошь”
                (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 77, Рязань, 2001)

     Бросается в глаза, что все имена богов перечислены через “и”, только между Хорсом и Дажьбогом этот союз не поставлен. Перун и Хорс как бы отделяются летописцем от других богов. Вдобавок, функции Хорса и Дажьбога совпадают – они оба боги солнца. На киевском капище собрались два самостоятельных пантеона, но это не стоит считать инициативой князя Владимира – нововведения всегда сопровождаются протестами и неприятием, а тут киевляне восприняли случившееся, как привычный и давно устоявшийся общественный порядок. Так что, любые рассуждения о “религиозной реформе” князя Владимира не имеют под собой никаких оснований: князь просто обновил обветшавшее капище. В апокрифической “Беседе трёх святителей” тесно сближаются между собой Перун и Хорс:

     “Два ангела громная есть: елленский старецъ Перун и Хорсъ жидовинъ – два еста ангела молниина”
                (А.Н. Афанасьев “Поэтические воззрения славян на природу”, т. I, с.128, М., 1995)

     Перун и Хорс действуют совместно, а что до их иностранных обозначений, так на Руси понятия “эллинский” и “жидовский” использовались церковниками в значении – языческий и не более того (М.А. Васильев “Хорс жидовин, древнерусское языческое божество в контексте проблем khazaro-slavica” // “Славяноведение”, № 2, 1995, с. 18-19).
     Версию о принадлежности Перуна и Хорса к отдельному пантеону подтверждает иностранное свидетельство: немецкий путешественник Иоганн Давид Вундерер в 1590 году посетил Россию и возле Пскова он увидел двух каменных идолов, сохранившихся ещё с языческих времён:

     “Перед городом видели мы двух идолов, поставленных в давние времена жрецами, которые им поклонялись, а именно Услада, каменное изваяние которого в руке имеет крест, (и) Хорса, который стоит на змее, с мечом в одной руке и молнией в другой. Поблизости от них [виден] полевой лагерь Стефана, который в 1581 г. осаждал Псков, и там же остатки относящихся к нему башен”
                (А.Н. Кирпичников “Древнерусское святилище у Пскова” // “Древности славян и Руси”, с. 34, М., 1988)

     Никогда не существовал бог по имени Услад, давно уже выяснено, что эта ошибка произошла из-за неверно понятого обозначения Перуна “усъ златъ” немецким дипломатом и писателем Герберштейном (Д.О. Шеппинг “Мифы славянского язычества”, с. 100, М., 1997). Следовательно, древними псковичами почитались Перун и Хорс, а змей, с которым боролся Хорс, был злобным божеством преисподней, имя которого люди боялись произносить, и в конце концов совершенно забыли. Три бога – это хозяева трёх ярусов мира: Хорс – бог небесного огня; Перун – первоначально бог земного огня и он уступал в старшинстве Хорсу, но бог солнца обязан постоянно двигаться по раз и навсегда назначенному для него пути, тогда как не связанный условиями Перун имел намного большие возможности и после смерти Рода возвысился до верховного бога; безымянный змей царил в подземном мире и там Хорсу приходилось с ним сражаться каждую ночь.
     Два пантеона на Руси конкурировали и взаимодействовали. В одном из них старшими богами считались бог неба Сварог и богиня земли Мокошь (это упрощение их функций, реальность была сложнее), их сыновьями – Дажьбог, Стрибог, Велес, владевшие тремя мирами по вертикали – небесным, воздушным и земным, а преисподняя тут не предусматривалась. Симаргл как доверенное лицо Сварога, вероятно, тоже входил в эту семью и считался Сварожичем.
     В другом пантеоне старшими богами стали небесный бог Род и его жена богиня земли Рода (поздний вариант – Рожаница). У них родились три сына – Хорс, Перун и некий змеевидный бог. Хотя, первоначально Змей мог иметь и человеческий облик – скандинавский Фафнир, например, превратился в дракона только, когда добыл для себя сокровища. Так что, возможно, что третий сын Рода стал чудовищем после совершённого им злодеяния.
     Сходство русской былины и египетского мифа слишком велико, чтобы отрицать генетическую связь между ними. Это переработка мифологического наследства Свидерской культуры. В Египте Сета, убившего Осириса, изображали не только человеком, но и крокодилом. А Плутарх (46-127 гг.) однозначно отождествлял Сета со змеем Тифоном (“Об Исиде и Осирисе” // Плутарх “Исида и Осирис”, с. 20-27, М., 2006). Мотив змееборства широко распространён в преданиях самых разных народов с древнейших времён: вавилонские Мардук и Тиамат, индийские Индра и Вритра, греческие Ясон, Беллерофонт, Геракл, Персей, армянский бог Ваагн. С палеолита змеиный культ господствовал на огромных территориях Европы и Азии, змеи то противопоставлялись птицам, то смешивались с ними (“Змеи” // “Мифы народов мира”, т. I, с. 468-469, М., 1991), но с появлением новых богов, старые змеевидные божества подверглись демонизации. Борьба с ними стала считаться благим делом и всячески прославлялась. Предание о змееборстве сформировалось в глубокой древности, ещё до рождения Египта и вошло составной частью в миф об Осирисе.
     Теперь о том, как мог выглядеть славянский миф о Роде. Судя по мифологическим представлениям других народов, дети языческих богов зачастую не церемонились со своими родителями и вовсе не желали дожидаться, пока бессмертный отец освободит для них престол этак через вечность. Они свергали нелюбимого родителя либо придумывали какую-нибудь хитрую пакость. Видимо, старший сын Рода очень хотел занять место державного отца, да справиться с ним ему было не по силам. Вот он и устроил ловушку в виде волшебного гроба. Откуда появился этот гроб, былина не говорит, но он явно показан в качестве орудия судьбы, стоявшей даже над богами. Значит, сынок-провокатор создать такое чудо самостоятельно никак не мог, скорее, просто наткнулся на него случайно во время скитания по горам, а тогда и замыслил измену. Тот гроб, по-видимому, был порождением тёмных времён, когда и сам Род ещё не появился на свет. Ведь в былине упоминается отец Святогора – почему-то слепой и никаких намёков на обстоятельства, лишившие его зрения:

     “Святогор богатырь позвал Илью Муромца к себе в гости на Святые горы и на поездке Илье наказывал: “Когда приедем в мое посельице и приведу тебя к батюшке, ты моги нагреть кусок железа, а руки не подавай”. Как приехали на Святые горы к Святогорову посельицу и зашли в палаты белокаменные, говорит старик, отец Святогоров: – Ай же ты, мое чадо милое! Далече ль был? – “А был я, батюшка, на святой Руси”. Отец-от Святогоров был темный, то говорит сыну: “А приведи ко мне русского богатыря поздоровкаться”. Илья тым временем нагрел железо, пошел по рукам ударить и давает старику в руки кусок железа. Когда захватил старик железо, сдавил его и говорит: “Крепка твоя рука Илья! Хороший ты богатырек!”
                (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, изд. 2, т. I, №2, с. 9, М., 1909)

     Несколько иначе выглядит эта история в предании, записанном Д.И. Минаевым. Илья, перед поездкой в Киев, ходил на поклон к слепому богатырю “старчищу-многолетищу Билогремлищу”, который носил на голове колокол в 300 пудов, и когда скликал свою дружину, то булавой ударял в колокол. “А Ильюша перед ним словно тросточка, а старик перед Ильей, как бы коренастый дуб”. Сюжет изменён из-за того, что в предание оказался перенесён “Старчище-Пилигримище” из былины про Василия Буслаева (“Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым”, №10, с. 52, М., 1977; “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, т. II, №169, с. 473-474, М., 1901), который в кампании с Ильёй Муромцем выглядит как инородный элемент. Безусловно, первый вариант предания ближе к оригиналу. Но во втором варианте имеется одно уточнение: Илья нагревает на огне не просто кусок железа (откуда бы он его взял?), а свою 25-пудовую палицу. Раскалённую палицу и жмёт слепой великан, но всё же остаётся разочарован, что явно свидетельствует о его огненной природе: “Ну, сказал богатырь, – горяча, Ильюшка, твоя кровь, а все супротив нашей не будет” (Л.Н. Майков “Песни, собранные П.Н. Рыбниковым. Ч. IV” // ЖМНП, 1868, ч. CXXXVIII, 1868, май, с. 624; Д.А. Ровинский “Русские народные картинки”, кн. IV, с. 17-18, С. Петербург, 1881; О.Ф. Миллер “Илья Муромец и богатырство киевское”, с. 240-241, С.-Петербург, 1869).

     В русском духовном стихе “Иосиф Прекрасный, странник” хитрый Иосиф при встрече со своим слепым отцом Иаковом для объятий подставляет вместо себя столб, и обманутый отец с такой силой сдавил этот столб, что на нём даже выступил сок (П.А. Бессонов “Калики перехожие. Сборник стихов и исследование”, том I, №37, с. 171, М., 1861). А самый ранний вариант предания содержится в XI книге “Махабхараты”. Невероятно могучий, но слепой царь Дхритараштра притворно попытался обнять Бхиму, погубившего его сыновей. Однако, Кришна подменил живого Бхиму железным изваянием, которое и сокрушил слепой исполин:

     “Скорбящий о сыновьях, направился он, в сопровождении братьев, туда, где был обуянный скорбью о сыновьях (Дхритараштра), о великий царь! <…> Отец, мучимый скорбью, страдающий из-за гибели сыновей, с неохотой обнял Пандаву — виновника их смерти. Заключив в объятия Царя Справедливости, он вежливо говорил с ним, но, затаив в душе злобу, ждал Бхиму, словно огонь, готовый испепелить (свою жертву) <…> Но, распознав его злой умысел в отношении Бхимы, Хари оттолкнул руками (настоящего) Бхиму и подставил (Дхритараштре) Бхиму из металла. Заранее разгадав его намерение, многомудрый Хари, наиразумнейший Джанардана подстроил все так, что тот могучий царь, сдавив в объятиях металлическую статую Бхимы, сокрушил ее, думая, будто это (настоящий) Врикодара”
                (“Книга о женах”, гл. 11 // “Махабхарата. Книги 10-11. Сауптикапарва. Стрипарва”, с. 67-68, М., 1998)

     Можно найти ещё много сходных сюжетов, но все они восходят к тем временам, когда предки ариев обитали в Европе. А Илье потом пришлось ещё раз навестить старика-великана, чтобы сообщить тому о смерти его сына:

     “Розсердился тут старик да было темныи,
     Темныи старик да было древнiи:
     — Знать убил же Святогора ты богатыря,
     — Прiезжаешь нунь ко мне-ка-ва со ведома,
     — Ты привозишь мне-ка весточку нерадостну. —
     Как хватит тут же палицу да богатырскую
     Да помахне во богатыря,
     А й богатырь тут увернется,
     Да старик тут образумится.
     Дал ему да вечное прощеньицо”
                (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №1, с. 9, С.-Петербург,1873)

     Возможно, что гнев старика имел под собой какие-то основания в первоначальном, языческом варианте сказания, а Илья заменил в нём настоящего убийцу. Так что Род в цепочке богов не первый, и до него происходили важные события, но уже ничего не узнать про их участников, туманно названными в “Слове св. Григория” упырями и берегинями.
     Погубив Рода, его убийца, которого условно можно назвать Змей, присвоил себе власть над миром. И дальше продолжается соответствие между египетским мифом и русской былиной. Мстителем за Осириса стал его сын Хор (или Гор) – солнечный бог, изображавшийся египтянами в виде сокола или человека с головой сокола. Он победил Сета и вернул своего отца к жизни, но Осирис уступил свой престол Хору, оставшись правителем в царстве мёртвых. А в русской былине появляется персонаж по имени Сокольник и тоже мстит, только мстит он Илье Муромцу.
     Тут надо разобраться, отчего в былине всё так запуталось. Илья Муромец – безусловно положительный персонаж, он по определению не способен на бесчестные поступки. В результате появились переделки былины, где Илья находил Святогора уже лежащим в гробу и затем освобождал его (А.М. Астахова “Народные сказки о богатырях русского эпоса”, с. 16, М.-Л., 1962). Да и описание встречи двух богатырей с безуспешными наскоками Ильи на Святогора вступает в противоречие с наставлениями странников из былины про исцеление Ильи Муромца:

     “А только не выходи драться
     С Святогором-богатырем –
     Его и земля на себе через силу носит”
                (“Святогор с Ильею Муромцем” // “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, с. 35, М., 1861)

     Вроде бы для Ильи всё должно быть ясно. И вдруг оказывается, что ему о Святогоре ничего не известно, а когда Илья краем уха что-то такое о нём услышал, то тут же вздумал удовлетворить своё любопытство:

     “Хотел узнать казак наш Илья Муромец
     Славного Святогора нунь богатыря”
                (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №1, с. 7, С.-Петербург, 1873)

     Илья был самодостаточен. Он получил неодолимую силу, чудесного коня и мог в одиночку побивать целое войско. Военные победы принесли ему громкую славу и всенародное признание – чего же более? Но в былине Илья предстаёт неопытным новобранцем, поступившим в обучение к бывалому воину:

     “Выучил Святогор Илью
     Всем похваткам, поездкам богатырскiим”
                (“Святогор с Ильею Муромцем” // “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, с. 40, М., 1861)

     Персонажи разных былин не могли быть одним человеком, сказители их произвольно объединили под общим именем. Просто сказителям казалось, что побратимом Святогора достоин быть только Илья Муромец. А кроме того, сами образы Ильи Муромца и Святогора родственны между собой. Один и тот же персонаж мог где-то считаться богом, а где-то всего лишь героем с соответствующими возможностями. В Македонии записана песня “Королевич Марко теряет свою силу”. Обычно Марко предстаёт южнославянским аналогом Ильи Муромца, но эта песня поразительно точно совпадает с былиной “Святогор и тяга земная”. Здесь Марко исполин, которого не носит земля, его сила настолько велика, что он сам не знает, что с ней делать и похваляется поднять всю землю. Потом следует эпизод с сумой, которую Марко не в силах сдвинуть с места, лишь сам погрузился в землю по колено – в точности по тексту былины, разве что место Микулы занял христианский бог. А концовка другая, не как в былине – Марко в наказание потерял свою силу и стал обычным человеком. С той поры он побеждал в сражениях не силой, а хитростью (“Королевич Марко теряет свою силу” // “Песни южных славян”, БВЛ, с. 202-208, М., 1976).
     Если в начале песни Марко схож со Святогором, то в конце – с Вольгой, который побеждал “хитростью-мудростью” (“Святогор с Ильею Муромцем” // “Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, с. 35, М., 1861). А всё потому, что три персонажа (Святогор, Илья Муромец и Вольга) связаны общностью происхождения. В результате Сокольник назван в былине сыном Ильи Муромца. Но это окончательный вариант, а когда-то имелись и другие. В русском эпосе их следов не осталось, зато они сохранились в эпосе эстонском, испытавшем сильное русское влияние.
     Эстонский богатырь Кивви-аль настолько тяготился чрезмерной силой, что часть её сложил под камень. Затем покинул жену с сыном и, переселившись в Финляндию, завёл там другую семью. Во время войны финнов с эстонцами Кивви-аль сражался на стороне финнов и встретился в бою со своим сыном, не узнав его. Сын одержал победу, но пощадил неузнанного отца. Раздражённый поражением Кивви-аль вернул себе полную силу и в повторном поединке одержал победу. В последний момент, когда поверженный соперник уже умирал, Кивви-аль увидел на нём знак, который он, уезжая, оставил своему сыну – волчий зуб на цепочке. Тогда он понял, с кем сражался, да было поздно (В.Ф. Миллер “Экскурсы в область русского народного эпоса”, с. 145-146, М., 1892).
     В истории о поединке Сокольника с Ильёй Муромцем переплелись разные по происхождению сюжеты. На рассказ о поисках врага с целью отомстить за бедствия своей семьи наложился цикл сказаний про оборону рубежей (от племенных до государственных). Ещё при родовом строе молодёжи вменялось в обязанность стеречь границы занятой племенем территории и в результате появился соответствующий фольклор, повествующий о нелёгкой и богатой на события жизни порубежников. Он был продолжен и в государственный период, потому что границы никуда не исчезли, разве что переместились. В схватках сородичи, разумеется, побеждали чужаков. Ну и как пройти мимо такого пикантного сюжета, как поединок отца с неузнанным сыном? Мотив-то из древнейших. Греческий царь Катрей убит сыном Алтеменом, Одиссея убивает его сын Телегон (“Мифы народов мира”, т. I, с. 627, М., 1991; т. II, с.497, М., 1992). Но куда ближе к русской былине история из “Шах-наме” о Рустаме и Сухрабе.
     Рустам, побывав в Самангане, вступил в связь с принцессой Тахминой. Расставаясь, он вручил ей амулет с драгоценным камнем, который она должна была отдать будущему сыну, чтобы Рустам потом мог его узнать. У Тахмины родился сын Сухраб, к десяти годам он выглядел двадцатилетним и стал сильнейшим воином туранского царя Афрасиаба. Во время войны Ирана с Тураном Рустам и Сухраб встречаются на поединке, не зная о своём родстве. Сначала побеждает Сухраб, но потом по молитве Рустама Ахурамазда прибавляет ему силы, позволяя поразить супротивника, и только тогда, увидев свой амулет, Рустам узнаёт, что убил своего сына (Фирдоуси “Шах-наме”, БВЛ, с. 135-141, 201-223, М., 1972).
     Илья Муромец во время странствий встретил удалую поляницу Златогорку. Сначала произошёл поединок, победив в котором, Илья Муромец получил право на любовь девицы. Расставаясь, он оставил полянице перстень, по которому мог бы узнать их будущего сына, названного Сокольником. Рос Сокольник необычайно быстро и к семи годам выглядел семнадцатилетним. Потом на заставе отец и сын, не узнав друг друга встречаются на поединке. В первой схватке побеждает сын, а в повторной сильнее оказывается уже Илья, у которого силы прибыло, тут он по перстню узнаёт, с кем пришлось сражаться и отпускает новоявленного сына, но позднее всё-таки вынужден его убить (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. III, №64, с. 370-378, М., 1910).
     Две истории совпадают, отличия в них незначительны. Вдобавок, и в “Илиаде” имеется рассказ, как во время сражения с троянцами богиня Афина, откликаясь на молитву Диомеда, троекратно увеличивает его силы (Гомер “Илиада”, ЛП, “Песнь пятая”, с. 63-64, С.-Петербург, 2008). Общий источник – предания ариев, населявших когда-то Восточную Европу. Разве что возлюбленная Ильи Муромца оказывается богатыршей, так ведь имя Тахмина происходит от иранск. “tahm” – крепкий, мощный (Фирдоуси “Шахнаме”, ЛП, т. II, с. 564, М., 1994), значит, и тут детали совпадают. Просто в русских былинах тема женщин-воительниц более выражена, потому что по соседству с Русью располагалась болгаро-аланская салтово-маяцкая культура, где женщины несли военную службу (С.А. Плетнёва “Очерки хазарской археологии”, с. 39, 42, М.,1999). На Руси не было принято, чтобы женщины воевали, но богатыри знали, где найти для себя достойную спутницу жизни. Поляницами были жёны Добрыни, Дуная, Ставра. А Илья чем хуже? Да у него жена круче всех – она однажды спасла Киев от нашествия. Когда на Русь напали враги, то князь и бояре срочно вызвали в столицу Илью Муромца, чтобы вести рать “На Тугарина на Белевича”:

     “В те поры Ильи Муромца дома не случилося;
     Полевал он далече во чистом поле, -
     Зверя лютово на копье ловил,
     Соболей куниц на низок низал.
     Во дворе была токмо Савишна,
     Молода жена Ильи Муромца”

     Так Савишна не растерялась, она надела доспехи своего мужа и смело выехала навстречу врагам:

     “Наказала коня седлать доброва,
     Одевалась в платье богатырское,
     Не забыла колчан каленых стрел,
     Тугой лук, саблю острую”

     Враги тут же решили, что Илья Муромец вернулся, и пустились наутёк:

     “Далеко в чистом поле рати стретились.
     У Тугарина рать – туча черная,
     Княженецкая рать – молонья светлая.
     Как сошлися, не взвиделись.
     А и Тугарин не взвидел бела дня,
     Убежал он в свои улусы Загорские,
     Проклинаючи богатыря Илью Муромца.
     А богатырь Илья Муромец
     Знать не знал, ведать не ведал,
     Кто за него бился с Тугарином.
     (Служил службу царскую, государскую)”
                (“Про Илью Муромца (жена Ильи)” // С.И. Гуляев (сост.) “Былины и исторические песни из Южной Сибири”, с. 110-111, Новосибирск, 1939; “Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. 1, вып. 01, №3, с. 56-58, М., 1860)

     Сокольник превратился в отрицательного персонажа по единственной причине – его супротивником оказался Илья Муромец. Взаимоотношения Ильи со Святогором и Златогоркой запутали древний сюжет и скрыли первоначальный облик Сокольника – это был мститель:

     “Разышшу-то тогда жа Илью Муромця,
     Отсеку я по плец ёму буйну голову”
                (“Илья Муромец”, ЛП, №24, с. 200, М.-Л., 1958)

     Угрозы первоначально предназначались злодею, но слияние нескольких сюжетов в один привело к тому, что Сокольник и злодей поменялись местами. Но заметны и следы первоначального образа:

     “Под молодцом конь как-бы лютый зверь,
     На коне молодец, как ясен сокол;
     Хороша управа молодецкая,
     Хороши доспехи богатырскiе”
                (“Песни, собранные П. В. Киреевским”, ч. 1, вып. 01, №5, с. 8, М., 1860)

     Пускай и молодец, да сила у него не человеческая. Вот, к примеру, Сокольник встречается с Добрыней:

     “Поворачивал своёго коня доброго;
     Как зарыснула у коничка права нога, —
     Мать сыра-то земля да потрясаласе,
     Ише синёё море заволновалосе,
     Из озер, из рек вода-то поливаласе”
                (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №4, с. 54-55, М., 1901)

     А при встрече с Ильёй Муромцем Сокольник вообще предстаёт чудовищем:

     “Заревел тут Сокольник по-звериному,
     Засвистел тут Сокольник по-соловьёму,
    Зашипел тут Сокольник по-змеиному.
     Тут и матушка сыра земля потряхаласе,
     А сыры-ти тут дубы погибалисе,
     А вёршиной за комель заплёталисе,
     А сухи-ти ведь дубы поломалисе”
                (“Архангельские былины и исторические песни, собранные А.Д. Григорьевым в 1899-1901 гг.”, т. III, №64, с. 374, М., 1910)

     Тут даже заимствован образ Соловья-разбойника. Для противника Ильи Муромца подбираются самые злодейские черты. Но всё равно видно, что Сокольник не человек и возможности его не человеческие. Потом сказители, словно опомнившись, несколько видоизменяют своё описание:

     “А не две тут грозных тучи сокаталосе, —
     А два сильных богатыря соежалосе”
                (Там же, с. 375)

     Можно это сравнение счесть метафорой, но что-то очень уж похоже на мифологический образ: изображение грозы в виде битвы небесных богатырей. А ещё роднит Сокольника со Святогором огромный рост, ведь за ним остаются следы невероятных размеров:

     “В чистом поле увидел ископоть великую,
     Ископоть велика — полпечи”
                (“Песни, собранные П. В. Киреевским”, ч. 1, вып. 01, №1, с. 46, М., 1860)

     Есть вариант былины, где Илья Муромец так же беспомощно, как на Святогора, нападает и на Сокольника, а тот и не замечает его ударов (“Илья Муромец”, ЛП, №24, с. 197, М.-Л., 1958). Всё-таки изначально Сокольник был положительным персонажем и это ему досталась победа в поединке. Не над Ильёй Муромцем, конечно – мстил Сокольник злобному Змею. И в одном из описаний его в былине змееборство просматривается:

     “Едет молодец на добром коне,
     На правом плече везет ясна сокола,
     На левом плече везет бела кречета,
     У стремени прикована змея Горынская”
                (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. 1, вып. 04, №3, с.13, М., 1862)

     Сокольника связывает с соколом не только его имя, в разных вариантах былины один или два сокола непременно сопровождают его:

     “То ле летит ... ясен сокол,
     То ле едет там удалой добрый молодец.
     Едет винно собака потешаетце:
     Впереди его, собаки, да бежит серый волк,
     Позади его, собаки, да звери всякии,
     На правом-то плече сидит ясен сокол,
     На левом-то плече дак сидит бел кречёт”
                (“Илья Муромец”, ЛП, №25, с. 202, М.-Л., 1958)

     Любование всадником перемежается с поношением – никакой логики. А ведь злому персонажу сокол никогда не служил, сокола на Руси почитали. И такое же описание можно видеть в нижненемецкой песне про бой Гильдебранда с неузнанным сыном Алибрандом: “… последний на белом коне, в белом вооружении <…> рядом с ним два выжлеца, по левую сторону ястреб” (А.Н. Веселовский “Южнорусские былины” // “Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук”, т. XXXVI, с. 329, С.-Петербург, 1885). Сходство разительное, очевидно это немецкий пересказ русской былины. Но это означает, что в XIII веке сюжет хорошо знали на Руси.
     Как ни пытались сказители превратить Сокольника в обычного “нахвальщика”, сверхъестественная природа постоянно даёт себя знать:

     “Подверьх он стрелочку постреливат,
     Кабы на пол ту стрелку не ураниват,
     Он в руки возьмет — пламё мечетца,
     А вокруг-то повернет — искры сыплютце”
                (“Илья Муромец”, ЛП, №25, с. 202, М.-Л., 1958)

     Природа Сокольника огненная и людские заботы его не занимают, он – небесный воитель:

     “Изо рта у добра коня пламя машё,
     Из ноздрей у коня да искры сыплются,
     Из ушей у коня да в кудрях дым стаёт.
     У богатыря шишак на головы-де как огонь горит,
     А узда на кови да как лучи пекут,
     От стремену его да звезды сыплются,
     От седла у него-де как зоря стаёт,
     Зоря стаёт да ровно утренна”
                (“Онежские былины, записанные Александром Фёдоровичем Гильфердингом летом 1871 года”, №226, с. 1081, С.-Петербург, 1873)

     Небесный огонь – это солнце. О солнечном происхождении Сокольника говорит то, что появляется он в былине именно с восходом солнца:

     “Поутру-то ле утру ле было раному,
     На зачине тут было да свету белого,
     На подъеме тут было да красна солнышка”
                (“Илья Муромец”, ЛП, №25, с. 201, М.-Л., 1958)

     И что же увидел Илья:

     “В копоти-то там, в тумане не знай зверь бежит,
     Не знай зверь там бежит, не знай сокол летит,
     Да Буян-ле славной остров там шатаитсе,
     Да Саратовы-ле горы да знаменуютсе”
                (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №1, с. 6, С.-Петербург, 1904)

     Совсем не случайно, что жидовином называли как Хорса, так и Сокольника:

     “Из этой земли из Жидовския
     Проехал Жидовин могуч богатырь”
                (“Песни, собранные П. В. Киреевским”, ч. 1, вып. 01, №1, с. 47, М., 1860)

     Бессмысленно перебирать евреев или хазар, слово “жидовин”, как уже сказано, означало – язычник. Но именно для Хорса оно стало постоянным эпитетом. Так что в Сокольнике следует видеть сильно изменённого, но всё же узнаваемого Хорса, мстящего змеевидному божеству за своего отца Рода.
     Бог по имени Хорс известен был только на Руси и больше нигде. Однако его почему-то упорно записывают в иранские божества: “Несомненно восточное происхождение этого божества” (“Мифологический словарь” под ред. Е.М. Мелетинского, с. 594, М., 1991); “… древнерусское солярное божество Хорса/Хурса следует считать сармато-аланским наследием у восточных славян” (М.А. Васильев “Боги Хорс и Семаргл восточнославянского язычества” // “Религии мира. История и современность”, с. 139, М., 1987-1989); “Одно не подлежит сомнению, что слово Хорс было откуда-то заимствовано” (Н.М. Гальковский “Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси”, т. I, с. 24, М., 2000). Доказательства? Да никаких. То есть, конечно, подбираются сходно звучащие созвучия из разных языков, но что они доказывают? Имелся когда-либо бог Хорс у иранцев или других близких им народов? Никогда не имелся. Кого заимствовать? А что до созвучий, так их сколько угодно можно найти в любом языке, хоть в китайском. Было бы желание. Тем более, что иранский язык, наряду со славянскими, входит в группу индоевропейских языков и схождения там просто обязаны присутствовать. А почему нет желания поискать созвучия в русском языке, например, такие слова, как “гореть” или “хоро” – круг? Как же – это ненаучно! Разве может у русских быть что-то своё? Научно – это когда малейшее сходство объявляется заимствованием. Причём, заимствуют всегда русские, обратный вариант не допускается (наблюдение А.Г. Кузьмина). Исследование подменяется русофобией.
     Да и как себе всё это представляют сторонники теории заимствований? К примеру, собирает князь людей на площади и говорит: “Слышал я, что у соседей есть хороший бог. Давайте-ка и мы будем ему поклоняться”. А люди отвечают: “И то – дело”.
     Нелепость? Так ведь именно такую нелепость нам и навязывают. Если весь долгий, сложный и противоречивый процесс формирования культурного наследия подменять примитивным заимствованием, то с наукой вообще придётся распрощаться.
     А вспомним, что на территории расселения свидерской культуры IX тыс. до н.э. потом сформировались индоевропейцы, на этих же землях (между Вислой и Днепром) позднее образовались славяне и там же затем появилась Киевская Русь. Так, где скорее могло сохраниться наследие древности? Поразительное сходство между русской былиной и египетским мифом подтверждает именно такую древность сюжета, он старше египетской цивилизации и существовал во времена встречи свидерских племён с афразийцами на территории Палестины. Два предания – русское и египетское – родственные, но не заимствованные.
     В русском предании говорилось том, как на заре времён великий Род одиноко блуждал по Небесной Горе, как его старший сын обманом заманил Рода в ловушку и в наказание за злодеяние превратился в чудовищного змея, как подросший Хорс победил злодея загнав его в преисподнюю. В былинном описании поединка Хорс должен быть на месте Ильи Муромца, а на месте Сокольника – злодей. И эпизод, когда обессилевший Илья получает дополнительную силу от земли (кстати, единственный случай во всём цикле былин о нём) относится именно к Хорсу. Богиня земли, мать Хорса, помогает ему в бою против чудовища, лишившего её мужа.
     В греческой мифологии упоминается некий Антей, получавший силу от земли, но упоминается мельком. Персонаж явно не греческий и малоинтересный для греков. Будто бы ливийский царь Антей вызвал Геракла на состязание в борьбе, но был им побеждён. Геракл поднял супротивника высоко над землёй и, когда исполин потерял свою мощь, задушил его. Аполлодор на этом заканчивает свой рассказ, а у Филострата на спящего Геракла потом нападают пигмеи, которые, как оказалось, находились в родстве с Антеем. Ради мести за погибшего сородича они захотели умертвить Геракла, но тот даже не замечал их бесплодных попыток (Мишулин А.В. “Миф об Антее у древних авторов” // “Вестник древней истории”, 1938, № 1, с. 98-99).
     Очевидно, греческие писатели, кое-что узнав из третьих рук, решили заодно приписать Гераклу и такой подвиг. Дело в том, что похожий эпизод в летописи связан с поединком русского и печенежского богатырей:

     “И размЪривше межи обЪма полкома, пустиша я к собЪ, и ястася, и почаста ся крЪпко держати, и удави ПеченЪзина в рукахъ до смерти, и удари имъ о землю”
                (Лаврентьевская летопись, РА, т. XII, с. 121, Рязань, 2001)

     Почти полное совпадение с греческим мифом о Геракле, мифом, которого летописец и в глаза не видел. Просто с глубокой древности в преданиях народов, населявших Восточную Европу, рассказывалось о персонаже, получавшем силу от земли, и в зависимости от национальных пристрастий победу приписывали либо ему, либо противнику. Менялись народы, но предание сохранялось, лишь подставлялись в него новые имена.
     Существовал в древнем Египте и другой вариант мифа о Хоре. На этот раз он изображался как спутник солнечного бога Ра, вместе с которым плыл в ладье по небесному Нилу и поражал чудовищ, насылаемых Сетом. Порой два солнечных бога сливались в сознании египтян в одно божество (“Мифы народов мира”, т. I, с. 310, М., 1991). И этому варианту мифа тоже есть соответствие в русском эпосе – былина “Илья Муромец на Соколе-корабле” Корабль Ильи Муромца плавает по Хвалынскому морю – эпический образ, не связанный с реальными морями. Долгое и восторженное описание корабля не оставляет сомнений, что он не принадлежит нашему миру, у нас такие корабли просто невозможны. Птичье название даёт понять, что плавает корабль по небесному морю, а сокол – воплощение как египетского Хора, так и русского Хорса. Царь Салтан Салтанович, не желая пропускать корабль, приказывает своим слугам напасть на него, но тут Илья берёт богатырский лук и одной угрозы достаточно, чтобы Салтан обратился в бегство (“Илья Муромец”, ЛП, №42, с. 284-286, М.-Л., 1958). Перед нами один и тот же миф, как солнечный бог днём плывёт на золотой ладье по небу, а на ночь спускается в подземный мир, где сражается с повелителем преисподней. А самый ранний из известных вариантов этого мифа можно обнаружить в шумерской мифологии. Там говорится о том, как дракон Кур похитил богиню Эрешкигаль и унёс в своё царство, а бог Энки на своём корабле пытается проникнуть в царство Кура и спасти богиню:

     “Когда он поставил парус, когда он поставил парус,
     Когда отец поставил парус (и отплыл) против Кура,
     Когда Энки поставил парус (и отплыл) против Кура,
     В царя Кур начал бросать маленькие (камни);
     В Энки Кур начал бросать большие (камни)”
                (С.Н. Крамер “История начинается в Шумере”, с. 206, М., 1963)

     К сожалению, поэма дошла до нас не полностью и обрывается на самом интересном месте.
     В Лувре хранится египетский барельеф примерно IV в. н.э. с изображением Хора: солнечный бог верхом на коне поражает копьём Сета в облике крокодила. Иконография в точности та же, что на изображениях Георгия Победоносца. Только что голова у всадника соколиная и поражает он не змея, а крокодила (хотя на западноевропейских рисунках дракон от крокодила не слишком отличается). Собственно, эти и есть первое изображение св. Георгия. Христианская община в Египте одна из древнейших и для пропаганды новой веры приспосабливала к своим нуждам языческие символы своей страны. Популярный сюжет европейской живописи – мадонна с ребёнком – произошёл от древнеегипетского изображения Исиды с младенцем Хором, а Георгий (по-гречески земледелец) – ближайшее звуковое соответствие имени Хор или Гор.
     Под египетским влиянием в Палестине сформировался апокриф о св. Георгии, содержащий два взаимоисключающих варианта: о смиренном мученике за веру и о воителе-змееборце. Первый вариант, безусловно, христианский – это церковники стремились насаждать в народе смирение и покорность, чтобы поработить людей, запутать в религиозных сетях, не позволить бороться за свои права. А второй вариант взят из язычества – мифы о змееборцах распространялись по свету за много веков и даже тысячелетий до появления христианства.
     В русском эпосе змееборческий мотив очень популярен. Нет никакого смысла отрицать влияние апокрифа о св. Георгии на русскую культуру, но вот вопрос – отчего на Руси так популярны легенды о змееборцах? Христианство лишь видоизменяло славянскую языческую традицию, да и не могло поступать иначе. Христианская вера в чистом виде не имела бы корней на Руси. Св. Георгий стал символом московских князей, но будучи символом, он представлял не только импортный персонаж, он вмещал в себя более широкое понятие, не зря же и называли его неопределённо – “ездец” (всадник). Всадник-змееборец, которого, несмотря на его огромную популярность, люди упорно не желали называть по имени, несомненно был связан с язычеством, у св. Георгия был предшественник – Хорс.
     Георгий на Руси всегда почитался в паре с Николой. Даже в пословицах они постоянно поставлены рядом. И оба занимали исключительное положение в народном сознании. Николу порой почитали вместо бога и даже на иконостасах помещали на место Христа. А культ Георгия вообще превратился в государственный, люди его воспринимали в качестве народного героя. Простонародный же культ оказался слит с древними языческими поверьями и обрядами. Верили, что Георгий владеет золотыми ключами, предназначенными отпирать хранилище небесной влаги. Календарный цикл, связанный со св. Георгием имеет все черты солнечного культа (С.Я. Сендерович “Георгий Победоносец в русской культуре: страницы истории”, с. 80, 83-84, М., 2002). И.П. Калинский сближал св. Георгия с Дажьбогом, Хорсом и Перуном (И.П. Калинский “Церковно-народный месяцеслов на Руси”, с. 188, М., 2013), А.С. Фаминцын указывал на связь св. Георгия с белым цветом, на упоминания его в народных песнях в качестве небесного бога или небесного ключника и на празднование дня св. Георгия как победы солнца над зимней стужей (А.С. Фаминцын “Божества древних славян”, с. 316-330, С.-Петербург, 1995).
     Никола в народном сознании замещал бога и даже временами вытеснял его. В отдельно взятом христианстве такое невозможно, объяснить подобное явление можно лишь наложением образа Николы на другой персонаж, и этот персонаж намного могущественней христианского святого. В облике Николы отразились народные представления о Велесе. Известен обычай русских крестьян завивать на поле пучок несжатых колосьев на бородку Велесу или Николе. Но временами такие же колосья оставлялись “Илье на бороду” (Н.М. Гальковский “Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси”, т. I, с. 22, М., 2000). Св. Илью прочно сопоставляли с Перуном, но на летописных миниатюрах у Перуна нет никакой бороды, его изображали, как воина – с усами и оселедцем. Культы Перуна и Велеса взаимно проникали друг в друга, поэтому в образе Николы слились два господствовавших на русской земле языческого бога.
     И в св. Георгии с его солнечным культом отразились черты не одного только Хорса. Народные поверья показывают Георгия повелителем волков, они ему служат и усердно исполняют все его повеления. Его даже называли “богом волков” (П.С. Ефименко “О Яриле, языческом божестве русских славян”, с. 15, С.-Петербург, 1869). Да и сам Георгий временами возглавляет стаю в виде волка-оборотня. Или мчится по небу на коне в сопровождении облачных волков наподобие западноевропейской Дикой Охоты (А.Н. Афанасьев “Поэтические воззрения славян на природу”, т. I, с. 363-364, М., 1995). Но воплощением Хорса считался сокол. Зато волки верно служили Дабогу – южнославянский аналог нашего Дажьбога (“Дабог” // “Мифы народов мира”, т. I, с. 343, М.,1991). Так значит, и с Дажьбогом был связан волчий культ. В “Слове о полку Игореве” воины сравнивались с волками, при том, что, если присмотреться, только воинское сословие там именовалось дажьбожьими внуками. Функции волчьего пастыря св. Георгий получил от Дажьбога.
     А былинному Сокольнику как раз служили и соколы, и волки. Культы двух солнечных богов постепенно сливались и на киевском капище для Хорса и Дажьбога был установлен один идол на двоих (на шесть богов, перечисленных в летописи, насчитывалось пять идолов).
     И вот, совсем, как Георгий на иконе, былинный Сокольник ночью тихо подъехал на коне к спящему Илье Муромцу и, ни слова не говоря, ударил его копьём. Не убил, правда: “У Ильи был оберег полтора пуда / Полтора пуда был с четвертью” (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 4, №3, с. 18, М., 1862), а за своё вероломное нападение тут же поплатился жизнью. Приговор сказителей суров и однозначен: выходка гнусная и бесчестная:

     “Как сонного-то губить, дак ровно мёртвого,
     То не чесь будёт хвала да молодецкая,
     А не выслуга будет да богатырская”
                (Н.Е. Ончуков “Печорские былины”, №7, с. 43, С.-Петербург, 1904)

     И расправа была соответствующей и неотвратимой:

     “Выскочит Илья из бела шатра,
     Хватил за ногу, на другу наступил,
     На полы Сокольничка разорвал”
                (“Песни собранные П.Н. Рыбниковым”, ч. I, №13, с.80, М., 1861)

     “Прянул Илья из бела шатра,
     Хватал Сокольника со добра коня,
     Схвативши его он, на полы розорвал”
                (“Песни, собранные П.В. Киреевским”, ч. I, вып. 4, №3, с. 18, М., 1862)

     Именно такой вид казни приписывал русским (рутенам) датский писатель XII века Саксон Грамматик:

     “{7.9.7} В те времена своими грабежами и жестокостью наше Отечество терзал морской разбойник по имени Рёдо, [родом] из рутенов. Его суровость была широко известна <…> Именно поэтому жестокий и ужасный разбой мы до сих пор называем “Рёдоран”. Иногда он применял следующий мучительный вид казни: крепко привязав правую ногу [жертвы] к земле, а левую – к ветвям специально согнутого для этой цели дерева, [он отпускал ветвь], которая, возвращаясь в исходное положение, разрывала тело [несчастного] надвое”
                (Саксон Грамматик “Деяния данов”, т. I, кн. VII, с. 257, М., 2017)

     Совпадение эпизодов объясняется знакомством датчан со славянским фольклором и желанием опорочить конкурентов. Хотя в реальности подобная казнь была в принципе невозможна, в фольклорных сюжетах закрепились народные представления о природных явлениях. Например, о фазах луны. Полная луна превращается в половинку, значит, кто-то её наказал за некую провинность. И фантазия подсказывала подходящий сюжет. А иноземцы услышанные байки о небесных разборках беззастенчиво приписали реальным людям.
     А что сам Илья в некоторых былинах нападал на спящего Святогора, то ему простительно – он же народный герой, положительный по определению. А коли положительный, тут любой из его противников автоматически записывается в злодеи. Может не стоит поспешно обвинять Сокольника? Эпос складывается из мелких обрывков полузабытых легенд, из всевозможных фрагментов народных представлений о минувшем, да ещё всё это многократно перетасовывается и переосмысляется. А первоначально причины и следствия выглядели совершенно по-иному.
     Вспомним всенародно любимых героев. Греческий Диомед под стенами Трои беззастенчиво зарезал сонным фракийского царя Реса, сына Стримона (Гомер “Илиада”, ЛП, “Песнь десятая”, с. 143, С.-Петербург, 2008). А что делать, если в бою от этого самого Реса в ужасе разбежались сильнейшие ахейские мужи? Диомед хоть к спящему противнику решился подойти, другие-то и на это не осмелились. Или вот Одиссей со своими спутниками с помощью заострённого кола ослепил спящего циклопа Полифема (Гомер “Одиссея”, ЛП, “Песнь девятая”, с. 103, М., 2000) – а внешне похоже на подвиг св. Георгия. Подло? Ещё как подло, но не позволить же себя сожрать, жить всё-таки хочется. Грузинский Тариэль не колебался, увидев спящего врага (Шота Руставели “Витязь в тигровой шкуре”, с. 102, “Мерани”, Тбилиси, 1984), скандинавский Сигурд убил дракона Фафнира далеко не в честном поединке (“Речи Фафнира” // “Старшая Эдда”, ЛП, с. 104, М.-Л., 1963). В конце концов, врагов на войне постоянно обманывают и это воспринимается людьми как доблесть. Стало быть, вероломное нападение, удар исподтишка всё равно считались подвигом в случае, если противник настолько превосходит героя своей мощью, что поединок заведомо исключается.
     Вероятно, существовал и такой вариант предания о Хорсе, когда Змей, погубивший Рода, приобрёл настолько чудовищную, запредельную силу, что открытый бой с ним стал в принципе невозможен (как скандинавский Фафнир, превратившийся из человека в дракона). Оставался только один способ избавиться от злодея – нанести внезапный удар в самый неожиданный момент. Ну, например, когда Змей сторожил выход из своего подземного царства на востоке, да заснул ненароком, а Хорс, спустившись в подземелье на западе, осторожно подкрался к своему врагу и… Тем более, что со злодеем нечего церемониться.
     Быть может, ещё один осколок предания о Хорсе сохранил духовный стих “Егорий Храбрый” – очень уж он напоминает египетский миф о Хоре. Когда Хор был младенцем, ему вместе с матерью Исидой пришлось побывать в плену у Сета, пока не удалось оттуда бежать (“Египетская мифология: энциклопедия”, с. 58, М., “Эксмо”, 2002). А уже потом, намного позднее, став взрослым и обретя силу, Хор начал свою борьбу с Сетом.
     В духовном стихе говорится, что на Святую Русь, где правил отец Егория (того же Георгия) напал злобный царь-идолопоклонник Демьянище (Диклитианище, Кудриянище, Мартемьянище). Государство он завоевал, правителя убил, а Егория, бывшего в то время маленьким ребёнком, взял в плен. И ребёнок этот был необыкновенный, ну просто персонаж космогонического мифа:

     “Оставалося чадо малое,
     Молодой Егорей светло-храбрый:
     По локоть руки в красном золоте,
     По колена ноги в чистом серебре,
     И во лбу солнце, во тылу месяц,
     По косицам звезды перехожие”
                (“Стих про Егория Храброго” // “Народные русские песни из собрания П. Якушкина”, с. 15, С.-Петербург, 1865)

     В плену Демьянище долго мучил и пытал Егория, а потом велел бросить в глубокий погреб “сорока сажон”, закрыть “досками дубовыми” и засыпать “песками желтыми”. В погребе Егорий провёл “тридцать лет и три года” (как Илья Муромец), а когда вырос и набрался сил, то разметал всю темницу. Выйдя на свет, Егорий тут же принялся утверждать на земле свою власть. Ему покорились леса и реки, звери и птицы, а вот змей он порубил без жалости – сказался древний образ змееборца. Под конец Егорий расправился с Демьянищем и встретился со своей матерью (П.А. Бессонов “Калики перехожие. Сборник стихов и исследование”, т. I, №101, с. 408-422, М., 1861).
     Несмотря на все потуги сочинителей стиха представить его сюжет торжеством христианства, из содержания откровенно проглядывает языческий образ умирающего и воскресающего бога. Солнечный бог умирает на закате и попадает в загробный мир, но утром вновь рождается в виде светозарного младенца. Поднимаясь по небу, он растёт, набирается сил и прогоняет прочь ночную тьму.
     Совпадают с иконографией св. Георгия фракийские изображения всадника в плаще, которого называли – Херос. Сходные изображения известны на Боспоре. Этому Херосу и уподобился св. Георгий (С.М. Крыкин “Терракотовые “фракийские всадники” на Боспоре” // “Вестник МГПУ”, сер. “Исторические науки”, №2 (18), с. 58, М., 2015). Молодой всадник занес копьё, чтобы поразить охотничью дичь, а рядом с ним находится дерево с обвивающей его змеёй. Сохранились сотни подобных рельефов на каменных плитах, они изображали разных богов, но по единому стандарту (Н.Н. Бритова “Образ всадника на рельефах Фракии и Боспора” // “Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях”, 1948, № XXII, с. 53-56). З. Гочева усмотрела в этих изображения солярный культ (З. Гочева “Антропоморфные изображения богов у фракийцев” // “Вестник древней истории”, 1981, № 2, с. 156-159). О почитании солнца у фракийцев сообщал и Софокл: “Ты, Гелий, наездникам-фракийцам высший бог” (“Фрагменты” // Софокл “Драмы”, ЛП, с. 398, М., 1990). Трудно судить о родственных связях Хероса и Хорса, но в любом случае религиозные представления славян и фракийцев формировались отнюдь не в пустоте, так что взаимное влияние было неизбежным. И нет нужды искать прототипы для народных верований далеко на востоке.
     Следует разобраться и с эпизодом былины о передаче Святогором своей силы Илье Муромцу при помощи дыхания. Илья уже и так получил свою силу от странников при исцелении. Бесполезно искать объяснение этому противоречию, если считать весь былинный цикл единым произведением с общей логикой. Ничего этого нет и в помине. В утверждении, что, дескать, только получив “вторую” силу, Илья Муромец и стал настоящим богатырём (“Илья Муромец” // “Мифологический словарь” под ред. Е.М. Мелетинского, с. 242, М., 1991) концы с концами не сходятся. Илья сразу получил столько силы, сколько необходимо. Лишнюю даже пришлось обратно забрать. Дополнительная сила была бы опасна и для самого Ильи, и для окружающих людей. Две истории о передаче силы относятся к двум самостоятельным персонажам.
     Если Святогор – это Род, то кому он мог передать свою божественную силу? Очевидно, что только преемнику. А преемником Рода в “Слове св. Григория” назван Перун. Вместе с силой громовержец получил и высшую власть, потому что с уходом Рода освободился небесный престол. Теперь уже Перун стал воплощением небесного свода и царём над богами. Не только грозу воспринимали на Руси его зримым проявлением, но и всю безмерную мощь Вселенной. Глядя на небо, язычник считал, что видит самого Перуна. В рукописи XV века на вопрос “колико есть небесъ?” тут же давался ответ “Перунъ есть многъ” (И.И. Срезневский “Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам”, т. II, с. 920, С.-Петербург, 1902). Множественность небес соответствовала “научным” воззрениям того времени, а заодно пришлось размножить и Перуна. Даже для христианского книжника небо и Перун воспринимались как тождественные понятия.
     В схватке за власть этот бог не принимал участия – должно быть, ещё оставался слишком мал. Но он вырос и был избран Родом на роль верховного бога. Получив дыхание уходящего предшественника, Перун обрёл и великую силу. Такой способ передачи силы – через последний вздох умирающего – присутствует и в карельских сказках (В.Я. Евсеев “Карельский фольклор в историческом освещении”, с. 74, Л., 1968). Только тогда Перун превратился во всемогущего бога грозы, повелевающего остальными богами. А слава змееборца осталась за Хорсом.