игрушечное счастье

они говорили мне прости, но я был неумолим.
так прощался я со своими детскими игрушками.
у меня было все, что нужно для порядочной
жизнедеятельности нормального детского организма:
 и паровозик, на котором я сам пытался ездить, но везти
меня он никогда не хотел, поскольку сам еще
был молод, мал и слаб; была у меня и юла, и каждый раз,
когда ее заводили, мне казалось, что она вылетит в окно,
как летающая тарелка; были у меня и кубики деревянные,
из которых я строил баррикады, баррикады весьма шаткие
и никуда не годные для сколько-нибудь стоящей революции,
хотя бы даже для революции сознания. у меня было все,
чтобы забыться в райском сне невинного человечества. собственно говоря,
мне это удалось, и каждый раз, когда я обращаюсь к памяти,
то она неизбежно, как способность души, обращает меня к тем своим возможностям,
которые были у нее в наличии в период того сказочного сна. а возможностей тогда у нее не было никаких. я всегда вспоминал только рай в целом,
а не его свойства или детали. вот почему игрушечное счастье так сложно разрушить,
ведь оно обращается само к себе и в себе себя же растворяет. растворяет настолько,
насколько от себя оно требует растворения. растворения настолько же окончательного,
насколько конечно все то, что находится у меня за спиной, что я не могу видеть,
поскольку оно у меня за спиной всегда, и каждый раз, когда я поворачиваюсь,
моя спина оказывается позади со всем тем, что за ней прячется.