четыре стилизации

Неизвестный рассказ Сомерсета Моэма

Туристы из города Ровеньки Луганской области, посетив дикарём берега Женевского озера, обнаружили много лет пустующую хибару швейцарского драматурга и писателя Фридриха Дюрренматта, а в ней неизвестную ранее рукопись рассказа Сомерсета Моэма.

Подпись классика не вызвала у нас сомнений. Перевод рассказа мы поручили давнему другу нашего журнала, студенту заочнику Горловского института иностранных языков Александру Сергеевичу Гоголю-Матусовскому.

Семья Гоголей-Матусовских часто размещает у нас рекламу своей фирмы по торговле пылесосами Vikusi. Если бы жители Луганской области покупали три пылесоса Vikusi в месяц, то и наш журнал, единственное литературно-художественное издание Сватовского района, мог бы выходить на трех страницах или в обложке, или хотя бы увеличить тираж до тридцати экземпляров.

Но дадим же, наконец, слово Сомерсету Моэму.

В то дождливое лето, когда багровый шар солнца особенно тяжело падал по вечерам за Темзу, я собрался развеяться на островах Океании и взошел на судно, следующее на Юго-Восток.

Блестящий выпускник Оксфррда молодой адвокат Гарвард Кембридж скрасил мое тягостное одиночество великолепными сигарами своего дядюшки.
Цель Гарварда состояла в замене умершего в преклонных летах единственного адвоката на островах Сонного Фредди Бешенного.

Гарвард с супругой, суховатой, но милой миссис Кембридж уговорили меня провести несколько дней в столице островов на острове Голубой Лагуны.

«Я что-то слышал об этих островах. Не там ли ещё сохранились кровавые обряды людоедства», – поинтересовался я, удобно посиживая в кубрике с сигарой дядюшки.

«Да они там все поголовные людоеды, – глаза Гарварда блеснули огнями Оксфорда, – что за варварство питаться человеческой мертвячиной!», – громыхнул мистер Кембридж.

Мог ли я знать свидетелем, каких удивительных событий предстоит стать мне, казалось бы, уже немолодому, повидавшему виды писателю средней руки Её Величества!

Ясным погожим днём, когда багровый шар, никогда не погибающий в лапах Бруклинских воротил, стоял над Океанией мы сошли на каменистый берег.

После второго завтрака мистер Гарвард любезно пригласил меня посетить местный суд, где по его словам уже заждались адвоката.

Упругой походкой бейсболиста мистер Гарвард вошёл здание суда и, выдав меня за своего секретаря, представился обрадованному судебному приставу.

Оказалось, в суде скопилась немалая очередь к правосудию.

Нас представили старому широкому в кости судье и прокурору, которому можно было легко дать лет тридцать, не задумываясь.

Начались слушания.

Первым на суд привели аборигена, который обвинялся в неуплате налогов. Один вид людоеда, убедительно говорил не в его пользу.

На какие средства вы бы одели на каждую руку и ногу золотые часы фирмы «Альдемарс Пежот»! 

Обвинительная речь прокурора, которому легко можно было дать лет тридцать,  заняла всего пару минут.

Молодой адвокат, спасая положение аборигена, попытался сослаться на его низкий культурный уровень, указывая на толстое золотое кольцо в носу несчастного.

Но смуглый варвар был обречён. «Виновен», – старый судья ударил молотком. Людоеда увели.

Следующим подозреваемым был худой измождённый абориген, обвинявшийся в неуплате алиментов. К чести мистера Кембриджа ему удалось смягчить старого судью.

Речь Гарварда была построена на очевидном: «Каким бы ещё более худым и измождённым предстоял суду этот изверг, плати он алименты», – убедительно доказывал адвокат.

«Невиновен», – хлопнул молотком старый судья»

Трудный судебный день истаял. Багровый шар вспыхнул и упал поднимать акции на Уолл-Стрит.

Все вышли ужинать на террасу, где нас уже дожидались жёны: старого судьи, прокурора, которому можно было легко дать лет тридцать и молодого адвоката.

К столбам террасы были крепко привязаны корабельными верёвками двое дневных аборигенов-людоедов неплательщиков – каждый своих налогов.

Все шестеро набросились на них и на моих глазах сожрали их живьём, предварительно выпив кровь каждого.



чудная веранда

 «Сейчас такое настало время, что решительно невозможно быть за кого бы то ни было в этой схватке высших сил отнимающих наш короткий век. И человек лишь только и может метаться между алчущих, выступая поочередно против каждой силы или вот так вот сидеть на веранде за чаем с вареньем», – заговорил вдруг Митя, молчавший весь вечер.

Все тогда обратили внимание на него: столичный студент Трошин, инженер суконной мануфактуры Антонов, странный Гольдберг, про которого все были уверены, что он пишет в жандармерию, весёлый отец Иона.

Даже Варенька никогда ранее не замечавшая Митю, посмотрела на него долгим взглядом, от которого Митя разволновался.

В словах Мити открылось сидящим на веранде, что-то новое, а Митя раскраснелся и заговорил совсем длинно:

«Дело не в том, что у человека есть мнение, позиция, моральный стержень, говоря штампами, мечта, наконец, о чём-то большом и светлом не только для себя, а для всех людей и он ради этой мечты готов погубить несколько тысяч.

И дело не в том, что человек может изменить своё мнение: был, допустим, левый социалист и неожиданно записался в центристы».

«Ужас!», – выдохнула Варенька, но Митя решительно продолжил, лишь мельком взглянув на неё, но не в глаза, а в целом:

«И даже не в том дело, что человек взял и грубо попрал идеалы, которым сам же служил, сидя за чтением журнала или в земском собрании.

Я сейчас страшно скажу: даже предательство близкого друга – иудин грех…»

«Нет уж, позвольте», – перебил Митю отец Иона.

«Пусть продолжает, – осадил Иону  капитан Стрыгин, – просим Вас, говорите».

«...или предательство отца – грех Павлика Морозова (который, похоже, вообще ни при чём, кстати) не нам судить».

Дело совсем в другом.

Представьте только, что чудная веранда, где мы говорим, не стоит сейчас среди берёз в саду с прудом и лягушками, а тащится по дороге в Саратов, будто конный экипаж».

«В каком-то смысле оно так и есть, – сказал столичный студент Трошин, – на днях из Лейпцига пришел листок научного общества на немецком языке, – Трошин сделал паузу, но никто, казалось и бровью не повёл и ему пришлось продолжать, – некий господин Эйнштейн обобщил пространство и время в единое четырёхмерное измерение, где состояние покоя невозможно, ибо время движется с постоянной скоростью и лишь вблизи больших звёздных масс искривляется …»

«Это мы давно знали, про состояние покоя, – пробормотал инженер Трошин, – но что же, Митя, наш конный экипаж в Саратов?»

«Мы все в нём сейчас едем, – продолжал Митя, – говорим между собой обо всём, спорим, защищая свои идеи как лучше и правильней нам добраться в Саратов. И зачем-то один из нас сталкивает кучера и принимается стегать коней.

Потому что разве важны наши споры, если нам всем просто нужно быстрее в Саратов – в одно общее место и возражений на этот счёт ни у кого нет».

«Крайне любопытно. И что же?», – спросил капитан Стрыгин, глотнув чая и взглянув на Варю, которая, не отрываясь, смотрела на Митю.

«И наш экипаж перевернулся и рассыпался на дорожных ухабах. И мы все, каждый из нас со своими идеями, как нам лучше прибыть в Саратов вдруг оказались каждый сам за себя, каждый сам с собою в голой вечерней степи. А ведь как было хорошо нам трястись неторопливо по воле простого деревенского Степана, тёмного глупого мужика», – закончил Митя.

«Да он, поди, ограбит теперь нас, Степан-то», – сказал странный Гольдберг.

«Да что же в нём глупого? Простой и тёмный, но совсем не глупый», – сказала Варенька неуверенно , потому что какое-то новое чувство вдруг коснулось её, медленно нарастая.

И вдруг Варенька поняла, не прекращая смотреть на Митю, что он и есть тот человек, с которым, пожалуй, можно прожить всю жизнь. Да хоть и на этой веранде среди берез, под кваканье лягушек вечерами в ожидании первой звезды.

Если научить Митю правильно носить сюртук, держать ровно спину, менять каждый день рубашку и поправить эту его неловкую манеру морщить лоб и поджимать правый угол губ при разговоре.

Да, пожалуй…


Антон Павлович Чехов для «Уездный корреспондент», 2015.



Пелевин против Фрейда


Одноактная пьеса

Действующие лица:

Он – высокий, средних лет стройный брюнет.

Она – крашеная, хорошая фигура, дети.

Его любовница, её второй муж, бывшая жена второго мужа, их дети, их родители.

Её любовник, его жена, бывшая любовница любовника, их дети-дегенераты.

Чапаев, Пустота, нечто среднее между ними.


В середине 20-го века в середине Украины от любви родился мальчик.

Потом он, ещё бесплатно, окончил институт, где узнал, что капитал бывает производственный, торговый, банковский и книга Маркса.

В институте мальчик женился, а после института стал банкиром – директором филиала мирового банка в маленьком городе далеко от малой Родины, но в Украине.

Мальчик-банкир очень скучал, у него родились дети, он узнал, что секс, кроме нормального, бывает однополый, бесполый и в виде литературного творчества.

Тем не менее, мальчик-банкир имел смутные отношения со своей секретаршей Ниной.

Во время мирового финансового кризиса, банк перестал выдавать населению кредиты, а только пенсию и собирал коммунальные платежи.

Кредитный портфель банка рассыпался, из него вывалился портфелио, где Нина и мальчик были уличены женой мальчика в садо-мазохизме и ношении кожаного нижнего белья.

Скучая, мальчик-банкир из-за кризиса уволил водителя и стал сам приезжать на заправку.

Заправщица Антонина всегда на работе виляла бёдрами, но, увидев в машине банкира, не перестала это делать по неизвестной неосознанной причине.

Мальчик-банкир увлёкся зрелищем и стал часто приезжать, чтобы заправиться.

Что-то знакомое мерещилось мальчику то ли в имени Антонины, то ли в её внешнем виде.

Через год он решил выдать Антонину замуж, но оказалось, что она замужем.

Антонина просто жила, и плохо понимала, что от неё хотят муж и мальчик, а когда поняла, горячо отдалась мужу, а банкиру влепила оплеуху.

Антонина написала письмо жене мальчика, но не отправила, а порвала, но не выбросила, а спрятала, чтобы восстановить при случае, но забыла, куда спрятала обрывки.

Через месяц можно было увидеть, как мальчик-банкир и Антонина целуются у него в машине, прямо на заправке, в кафе в соседнем городке, чёрт знает где.

Эта история не имеет отношения к пьесе, а касается автора.

Пьеса.

На тёмной сцене стоит подобие двуспальной кровати, где слышны голоса то – громче, то – тише.

То – двоих, то – троих, то многих других действующих лиц, иногда со скандалом.

Много ярких реплик.

Рабочие сцены иногда трансформируют кровать. Из тех же тумб они собирают обстановку квартиры, кабинет руководителя «Зевс», производственный цех и даже сельский пейзаж.

Экономика оживилась,  банк мальчика начал выдавать кредиты крупным надёжным заёмщикам, которых в городе и во всей Украине никогда не было.

Антонина нагая сидит в кресле на даче банкира, курит и читает пьесу.

На аплодисменты автор выходит в импозантном сером костюме и жёлтом кашне – в одно кольцо вокруг шеи, скромно раскланивается, его долго не отпускают.

Злобные критики хотят выдать его на поругание Пелевину и Фрейду.



Филин замолкает в полночь

Уважаемые читатели!

Сегодня в редакции нашего литературного журнала прошёл творческий вечер известного российского прозаика, автора остросюжетных детективов Нурмухамеда Кононоварварбиева.

Нурмухамед рассказал о том, как ему работается в США, и поделился своими творческими планами с читательницами.

Детективы Кононварварбиева давно не сходят с прилавков магазинов и книжных полок читающей публики, вызывая первичный интерес своими яркими запоминающимися названиями и обложками – атрибутами большой современной прозы.

Даже искушённые в литературе читатели, а таких среди работников редакции нашего журнала, составивших аудиторию творческого вечера, большинство, не могут часто отвести глаз от книг Нурмухамеда, настолько они ярче рекламных плакатов и неоновых ламп.

К большой радости публики, Нурмухамед сообщил, что намерен возвратиться на несколько лет в Россию, и объяснил причину – вдали от Родины не пишутся по настоящему острые и глубокие вещи.

Мы с большим интересом прослушали отрывок из новой ещё неопубликованной повести, которая одновременно в 18-30 в день зимнего солнцестояния поступит в продажу в России под названием «Филин замолкает в полночь» и в США под названием «Гибель сильнее смерти».

«Майкл Разгонофф, руководитель частного сыскного агентства «Райх, Шнейдерман и братья Смуркинд», как всегда в 9-00 прибыл на службу.

Ночью ему не спалось – сказывалось многодневное напряжение дела о «Потерянной хризантеме миссис Шварц».

Вяло улыбнувшись секретарше, высокой яркоглазой блондинке с пышными формами Ангелине Сильверстайн, понимающе встретившей взглядом Майкла, он прошёл в кабинет.

Жара в Орландо Сити стояла в это лето несусветная и кондиционеры не выключались даже на ночь.

- Кофе как обычно. Мне кто-нибудь звонил?

- Да, сэр, - Ангелина уже хлопотала возле кофеварки, - некая Катерин Бьюкенен из Кларксвилла. Она представилась второй женой Эдварда Паттерсона из Кэролтона.

- Как всегда по существу будет говорить только со мной?

- Да, сэр. Ангелина внесла кофе. На её короткой жёлтой юбке из кожи альпаки блестела капля воды.

- Ангелина, в сотый раз прошу вас не одевать по средам короткое, - хмуро промямлил Майкл.

- Ну, почему именно по средам, - Ангелина была само недоумение.

- Я уже объяснял Вам – моя Саманта к среде так выматывается в магазине, что я к середине недели несколько теряю ориентацию в пространстве.

- Хорошо, Майкл, я постараюсь не забыть. Вызывать миссис Бьюкенен?

- Так она вышла замуж после развода с Паттерсоном?

- Судя по голосу Катерин, они не развелись, Майкл.

- Странно. Обычно женщина не называет себя второй женой, если не ожидает на подходе третьей.

- Ожидание третьей это процесс, а развод это событие, - с несвойственной ей, но милой категоричностью изрекла Ангелина Сильверстайн, наконец-то оставив Майкла наедине с остывшим кофе в пол литровом бумажном стакане для Кока-Колы».

Мы будем с нетерпением ждать выхода в свет нового произведения Нурмухамеда Кононоварварбиева, его героев и его самого в российском литературном пространстве.