Дом пропитан древнейшим страхом...

Эта ночь, словно соль и сахар, вкуса терпкого, как проклятье.
Дом пропитан древнейшим страхом, что воистину необъятен, переполнен глубинным смрадом. Дом – молчащий угрюмо призрак, на земле позабытый адом. Сам судья, и палач, и изверг. Черепа подпирают сваи, а не то бы просел под пепел.
Перешептываясь с дубами, с их ветвей обивает ветер желудей полумшелых сотни – исклюет их крикливый кречет. Листья падают, бьются оземь.
Время раны здесь не излечит, а, напротив, до кости, глубже лишь растравит, бинтов не зная. Кровь стекала в большие лужи – рябь и грязь, их впитает гравий.
Дом в тумане почти не виден, зыбок, призрачен, словно дымка. Много знал, многих он обидел. Люцифера поил из крынки – яда нет и теперь смертельней. Пыль слоями, огарок сальный – богом брошена богадельня. На гвоздях то венок венчальный, то фата, словно саван, стыла, меч, заржавленный и поблекший.
Время комом в стенах застыло.
Дом, как будто на дно залегший запредельных, нездравых истин, темных знаний, что гнётом давят…
Проходи и попробуй, выспись – сны уносят в такие дали…
Подорожник следы укроет, словно здесь не ступали, нет же!
Дом сквозь зубы как будто воет, призывая к порогу нежить. Ухал филин, стонали сойки, упыри, вурдалаки – свитой. Каждой ночью здесь морок горький плещет мутью в костях убитых.
Близость тайны, предчувствий холод.
Все падут. Дом – гранит и скалы. Флюгер бесится. Жуткий голод в лунном свете немым оскалом.
Этот дом здесь стоял и раньше, до ростков первозданных Сада, бой держал, и врачуя раны, соком алого винограда, молочком переспелых маков он вгонял себя в сны и одурь, и клешнями ослепших раков он вгрызался в речную воду.
Базилик, и паслен, и вишня, у оврага – лиловый клевер.
Дом скрипит и надсадно дышит, вместо сердца – зима и север. Солнце с крыши здесь днем сползает, словно зверь, утомленный гоном. От закатных кровавых зарев тянет дьявольским смехом/стоном. И, сутулясь до самой глины, в землю дом вдруг обронит голос…
Запах кожи и ягод винных да лаванды дурманной поросль…