Таланту А. М. Горького. Дождь, гроза!

Вдруг сверкнул ослепительно синий луч, в горах бухнуло глухо,
над землёю и морем раскатилось стоголосое эхо.
   Бежим скорее, куда ни есть! Дождь вот-вот хлынет!
Побежали; ветер толкает в спины и кажется, что спасенья от дождя нет:
до гор – далеко, вокруг – никакого жилья,
кусты хватают за полы, под ногами прыгают камни, как волны от корабля.
Cтало темно, и кажется, что горы плывут навстречу нам. 
Снова из чёрных туч стремительно излился огонь, покорный лишь небесам!
    И море, вспыхнув синими сапфирами, точно выплеснулось из берегов;
дрогнула земля и из горных ущелий посыпался громкий скрежет каменных зубов.
   Сзади хлещут волны, догоняя бегущих – всё будто из сна:
впереди, во тьме – скрип и шорох, за волной идёт опять волна;
чьи-то длинные чёрные руки машут над головами на вершинах гор, вокруг кромешная тьма,
за густым пологом туч оглушительно грохочет железная колесница грома;
гудит земля, и в разрывах тьмы всё чаще сверкают молнии, в голубом сиянии средь них–
шумят, качаются, бегут огромные деревья, а косой холодный дождь уже сечёт их.
    Жутко, но – весело. Тонкие струны дождя бьют по лицу, тело охвачено хмельной бодростью, как бы горя,
кажется, что можно бежать под дождём и громом бесконечно долго — вплоть до ясного дня.
    На секунду озарённый молнией, пред нами ствол дуба и в нём – точно дверь – широкая чёрная щель;
мы, смеясь, лезем в неё, как два мокрых мышонка, выплывших из воды на мель.
    Выжжено дупло-то!
Тесно; пахнет гнилым листом и дымом, как от горелой земли;
на голову и плечи шлепают тяжёлые капли.
При каждом ударе грома дерево, вздрагивая, гудит, будто барабан невдалеке;
среди воющего шума мы – точно в море на узком челноке
и, когда сверкнёт молния, – видно, как дождь убегает от нас, 
он стелется в воздухе сетью синеватых лент, мелькает кусочками стекла подчас.
    Ветер свистит тише, словно удовлетворился тем, что нагнал на землю столь сильный дождь –
он способен размыть горы, размягчить камни, словно он – их былинный вождь.
   Однотонный звук широко течёт над землёю и гасит мысли всё сильнее.
Невольно, со вниманием, которое становится всё напряжённее,
вслушиваешься, как дождь сечёт опавший лист, бьёт камни, о стволы деревьев хлещет,
как журчат и всхлипывают ручьи, сбегая к морю, кустарников ветви трепещут,
гудят в горах потоки, гремя камнями, будто падает стена, 
скрипят деревья под ветром, равномерно бухает волна, –
тысячи звуков сцепились в один – тяжёлый, сырой –
и хочется разъединить их, разместить, как слова в песне былинной – весь этих звуков рой.
    Дождь стал тише, его линии истончились, сеть их стала прозрачней; листья стали чисты,
яснее видны угрюмые стволы почерневших дубов, ярче золото и зелень листвы.
В дупле посветлело, обугленные стенки блестят, точно атлас.
Это пастухи выжгли или молния постаралась один раз...
   Мимо нашего дерева, омывая его обнаженные корни, торопливо – светлой змеёю к берегу моря, вниз –
бежит ручей, унося красно-алый кленовый лист.
Хорош должен быть такой лист далеко среди моря, да-а! –
В небе только Cолнце, а на синем шёлке моря – одна эта алая звезда...
    Солнце, похожее на огромную чечевицу, тускло-красное, не скрылось, ещё освещает землю еле-еле
и волны не могут захлестнуть его огненного пути к земле.
Но скоро оно утонет в облаках, тогда тьма сразу выльется на землю, точно из опрокинутой чаши,
и сразу в небе вспыхнут большие ласковые звёзды и земля во тьме станет маленькой, как человечье сердце наше.
    Поёт море ночной гимн, а порою – сонет;
камни, заласканные волнами, глухо гудят в ответ.
Неясное-белое носится стаями по чёрной пустыне,
вдали над нею ещё не погасла вечерняя заря, но отныне
в зените неба уже пылают звёзды, ярко горя;
засыпая, вздрагивают вершины деревьев – на землю сыплются капли дождя. 
Всхлипывает вода под ногами — звук робкий и сонный – затихает, в тишину уходя.

–––
М. Горький. Калинин. (Отрывок).
 Вдруг сверкнул ослепительно синий луч, в горах глухо бухнуло, над землею и морем раскатилось стоголосое эхо.
 Бежим скорее, куда ни есть!.. Дождик хлынет.     Побежали; ветер толкает в спины, гремят наши чайники и котелки, котомка бьет меня по пояснице большим мягким кулаком. До гор — далеко, вокруг — никакого жилья. Кусты хватают за полы, под ногами прыгают камни, стало темно, и кажется, что горы плывут встречу нам.   Снова из черных туч стремительно излился небесный огонь, и море, вспыхнув синими сапфирами, точно выплеснулось из берегов; дрогнула земля, а из горных ущелий посыпался громкий скрежет каменных зубов.       Сзади хлещут волны, догоняя бегущих, впереди, во тьме — скрип и шорох; чьи-то длинные черные руки машут над головами, на вершинах гор, за густым пологом туч оглушительно грохочет железная колесница грома; всё чаще сверкают молнии, гудит земля, и в разрывах тьмы, в голубом сиянии шумят, качаются, бегут огромные деревья, а их уже сечет косой холодный дождь.  Жутко, но — весело. Тонкие струны дождя бьют по лицу, тело охвачено хмельной бодростью, кажется, что можно бежать под дождем и громом бесконечно долго — вплоть до ясного дня.   На секунду озаренный молнией, пред нами ствол дуба и в нем — точно дверь — широкая черная щель; мы, смеясь, лезем в нее, как два мышонка...  Выжжено дупло-то!..  Тесно; пахнет гнилым листом и дымом; на голову и плечи шлепают тяжелые капли. При каждом ударе грома дерево, вздрагивая, гудит; среди воющего шума мы точно в море на узком челноке, и когда сверкнет молния — видно, как дождь убегает от нас,— он стелется в воздухе сетью синеватых лент, мелькает кусочками стекла.   Ветер свистит тише, словно удовлетворился тем, что нагнал на землю столь сильный дождь,— он способен размыть горы, размягчить камни.  Однотонный звук широко течет над землею и гасит мысли. Невольно, со вниманием, которое становится всё напряженнее, вслушиваешься, как дождь сечет опавший лист, бьет камни, хлещет о стволы деревьев, как журчат и всхлипывают ручьи, сбегая к морю, гудят в горах потоки, гремя камнями, скрипят деревья под ветром, равномерно бухает волна,— тысячи звуков сцепились в один тяжелый, сырой, и хочется разъединить их — разместить, как слова в песне.     Дождь стал тише, его линии истончились, сеть их стала прозрачней — яснее видны угрюмые стволы почерневших дубов, ярче золото и зелень листвы. В дупле посветлело, обугленные стенки блестят, точно атлас: – Это пастухи выжгли... Видишь — и сено натаскано, и сухой лист. Хорошая жизнь у пастуха здесь!..
Мимо нашего дерева, омывая его обнаженные корни, торопливо — светлой змеею — бежит ручей, унося красный и рыжий лист. Хорош должен быть такой лист далеко среди моря: в небе только солнце, а на синем шелке моря — одна эта красная звезда...      Солнце, похожее на огромную чечевицу, тускло-красное, еще не скрылось, и волны не могут захлестнуть огненного пути к земле. Но скоро оно утонет в облаках, тогда тьма сразу выльется на землю, точно из опрокинутой чаши, и сразу в небе вспыхнут большие ласковые звезды. Земля во тьме станет маленькой, как человечье сердце.       Поет море ночной гимн; камни, заласканные волнами, глухо гудят в ответ. Неясное — белое носится стаями по черной пустыне; вдали над нею еще не погасла вечерняя заря, а в зените неба уже ярко пылают звезды.
Засыпая, вздрагивают вершины деревьев — на землю сыплются капли дождя. Всхлипывает вода под ногами — звук робкий и сонный.
––– 
Впервые напечатано в журнале «Современник», 1913, номер 1, январь, с подзаголовком «Очерк».
Рассказ написан не позднее ноября 1912 года, так как в ноябре он был уже послан М.Горьким в редакцию «Современника».