Лесбос. Из Сильвии Плат

Лесбос*

На кухне нелады!
Шкворчит  картошка.
Всё это Голливуд, но безоконный, 
Дневную лампу   судорога бьёт:  то вспыхнет, то умрёт, как жуткая мигрень. 
Застенчивые  ленточки бумаги на дверях  – 
Театральный занавес, вдовицыны кудряшки.
А я, голубушка,  патологическая лгунья,
А  деточка моя, взгляни-ка на неё,  мордашку в пол уткнула,
Разболтана, марионеточка, и  ножками сучит, и хочет смыться,
Да ведь она шизофреничка, паникует,
Мордашка бледная, и пятна красные, психует.
Её котяток ты швырнула за  окно,
В цементный двор-колодец,
Где те  и гадят, и блюют,  а ей их плач не слышен.
Ты говоришь, терпеть её не можешь, 
Ублюдкову девчонку.
Сморкнулась ты, свои прочистив трубы.
Испорченное радио вот так
Выкашливает  голоса и  историческую пьесу,
Помехи вместо новостей.
Ты говоришь: я утоплю  котят. Они воняют!
Ты говоришь: я утоплю  мою  девчонку.
Годам  к десяти  зарежется она,  коль полоумна к двум.
Малыш смеется,  толстая улитка,
На лоснящихся  рыжего линолеума  ромбах.
Ты можешь съесть его. Он мальчик.
Ты говоришь, твой муж тебе  не гож.
Его еврейская мамаша  блюдет  его дражайший член, как перл.
Один ребёнок у тебя, а у меня их двое.
Могла бы я, расчёсывая волосы, сидеть на скалах Корнуэлла.
Могла бы я носить тигровые штаны, могла бы  завести  роман.
С тобою мы
Должны бы встретиться  не в жизни, а в эфире.
Тем временем здесь  завоняло салом и  дерьмом ребячьим.
В дурманной тупости я от   пилюль  снотворных.
В чаду  готовки,  смрадном, как в аду,
Всплывают  наши головы,  два  ядовитых антипода,
И наши волосы, и  кости.
Зову тебя Сиротка, сирота. Больная.
От солнца язвы у тебя. Туберкулёз от ветра. 
Когда-то ты была красоткой.
В Нью-Йорке, в Голливуде, восклицали мужики:
«Уже? Вот это да! Ты, крошка, редкость.»
Ты  дело делала своё,  старательно, до содроганий.
Муж - импотент  за кофе потащился.
А я пытаюсь задержать его,
Видавший виды столб для отведенья молний,
Кислотных  хлябей с неба  от тебя.
Смиренно катит он по пластиком застеленному склону
Побитый столик на колесах. 
Разряды синие. Рассыпались,
Разбились, как кварц, на  миллион частиц.
О бриллиант! О драгоценность!  
Луна той  ночью волокла
Кровавый свой мешок,
Болезная зверушка,
По-над огнями гавани.
А под конец  предстала заурядной,
Тяжёлой,  отстраненною и бледной.
Чешуйный блеск песка  пугал меня до смерти.
Мы  руки вскинули,  влюблённые в него,
Месили,  словно тесто иль мулатки телеса,
Его атласную крупу.
Собачка подняла  собаколюба-мужа. Он отвалил.
Теперь молчу,
Мне ненависть перехватила горло,
Внезапно, разом.
Я не заговорю.
Пакую твёрдые картошки, больных котят,  детей, одёжки.
О, кислоты сосуд,
Любовью ты полна.  Ты знаешь, кто  тебе нелюб.
Он,  мяч  к себе прижав,  к воротам потащился,  
Открытым морю;
В  них плещется оно и бьется, черно-бело,
И изрыгается  назад.
Его ты ежедневно, как кувшин, своей  душою наполняешь.
Измучена ты, опустошена.
Твой голос в ухе у меня серьгой
Висит и кровь сосёт, как  нетопырь.
Вот так-то. Так-то вот.
Ты выглянула из-за двери.
Печальная карга. «Любая баба  –  шлюха.
Общаться не могу».
Я вижу, ваш премилый интерьер
Тебя зажал, как  детский кулачок
Иль анемон, любимчик моря, сущий клептоман.
Я все ещё раздражена.
Я говорю, что,   может быть, вернусь.
Ты знаешь, для чего нужна брехня.
Ведь даже в дзенских небесах твоих нам встретиться не доведётся.

18 октября 1962


* Лесбос, или Метилена, - остров в Эгейском море, родина поэтессы  Сапфо,  воспевшей женский  гомосексуализм (т. н. «лесбийскую любовь»).


** Морские анемоны, или актинии — крупные коралловые полипы, имеющие мягкое тело, состоящее из цилиндрической ножки и венчика щупалец. Название «морские анемоны»  актинии  получили за  внешнее сходство с этими цветами. Распространены во всех морях и океанах.  Питаются разнообразной животной пищей: одни виды играют роль фильтраторов, извлекая из воды мельчайшие пищевые частицы; другие убивают  мелких рыбешек, приблизившихся к щупальцам. Во время охоты морской анемон держит свои щупальца расправленными, а насытившись, собирает их в тугой комок. 
**********************************************

LESBOS
by Silvia Plath

Viciousness in the kitchen!
The potatoes hiss.
It is all Hollywood, windowless,
The fluorescent light wincing on and off like a terrible migraine,
Coy paper strips for doors
Stage curtains, a widow’s frizz.
And I, love, am a pathological liar,
And my child look at her, face down on the floor,
Little unstrung puppet, kicking to disappear
Why she is schizophrenic,
Her face is red and white, a panic,
You have stuck her kittens outside your window
In a sort of cement well
Where they crap and puke and cry and she can’t hear.
You say you can’t stand her,
The bastard’s a girl.
You who have blown your tubes like a bad radio
Clear of voices and history, the staticky
Noise of the new.
You say I should drown the kittens. Their smell!
You say I should drown my girl.
She’ll cut her throat at ten if she’s mad at two.
The baby smiles, fat snail,
From the polished lozenges of orange linoleum.
You could eat him. He’s a boy.
You say your husband is just no good to you.
His Jew-Mama guards his sweet sex like a pearl.
You have one baby, I have two.
I should sit on a rock off Cornwall and comb my hair.
I should wear tiger pants, I should have an affair.
We should meet in another life, we should meet in air,
Me and you.
Meanwhile there’s a stink of fat and baby crap.
I’m doped and thick from my last sleeping pill.
The smog of cooking, the smog of hell
Floats our heads, two venоmous opposites,
Our bones, our hair.
I call you Orphan, orphan. You are ill.
The sun gives you ulcers, the wind gives you T.B.
Once you were beautiful.
In New York, in Hollywood, the men said: "Through?
Gee baby, you are rare."
You acted, acted for the thrill.
The impotent husband slumps out for a coffee.
I try to keep him in,
An old pole for the lightning,
The acid baths, the skyfuls off of you.
He lumps it down the plastic cobbled hill,
Flogged trolley. The sparks are blue.
The blue sparks spill,
Splitting like quartz into a million bits.
O jewel! O valuable!
That night the moon
Dragged its blood bag, sick
Animal
Up over the harbor lights.
And then grew normal,
Hard and apart and white.
The scale-sheen on the sand scared me to death.
We kept picking up handfuls, loving it,
Working it like dough, a mulatto body,
The silk grits.
A dog picked up your doggy husband. He went on.
Now I am silent, hate
Up to my neck,
Thick, thick.
I do not speak.
I am packing the hard potatoes like good clothes,
I am packing the babies,
I am packing the sick cats.
O vase of acid,
It is love you are full of. You know who you hate.
He is hugging his ball and chain down by the gate
That opens to the sea
Where it drives in, white and black,
Then spews it back.
Every day you fill him with soul-stuff, like a pitcher.
You are so exhausted.
Your voice my ear-ring,
Flapping and sucking, blood-loving bat.
That is that. That is that.
You peer from the door,
Sad hag. "Every woman’s a whore.
I can’t communicate."
I see your cute decor
Close on you like the fist of a baby
Or an anemone, that sea
Sweetheart, that kleptomaniac.
I am still raw.
I say I may be back.
You know what lies are for.
Even in your Zen heaven we shan’t meet.