Robert Service Человек из Эльдорадо

РОБЕРТ СЕРВИС
(1874 – 1958)

THE MAN FROM ELDORADO
ЧЕЛОВЕК ИЗ ЭЛЬДОРАДО

I.

Человек из Эльдорадо прибыл в город только что,
В мокасинах и в рубашке с бахромой
Из оленьей прочной кожи; на плече висит пальто, —
Он пропах солёным потом и землёй.
Сухопарый, как индеец, и с обветренным лицом,
Загорелый, и со шрамом на щеке,
Он идёт по тротуару вместе с рыжим гончим псом, —
Золотой песок лежит в его мешке.

Он, задумчиво, взирает на огни, прищурив глаз,
И, быть может, вспоминает о былых
Тёмных хижинах, горбатых, где мечтал в полночный час.
(Слава Богу, он не встретит больше их!)
Где он жил на консервантах и тушёнке день-деньской,
Ел бобы и мясо с плесенью одно.
Организм его испорчен пищей грубой и простой.
Но в мешке отныне золота полно.

Он на брашпиле трудился, он грузил морской конвой,
Падал в грязь, когда таскал мешки на борт;
Он болезнями обжился, тьмой и сменою двойной,
Вечной сыростью, — он вкалывал как чёрт.
Но теперь все беды в прошлом, и теперь вдыхает он
Запах сена и под паром окоём;
Видит сад фруктовый, белый, посреди зелёных крон,
Виноградную лозу, и это — Дом.

II.

Человек из Эльдорадо, он готов накрыть на стол,
Посидеть и выпить с парочкой друзей.
Золотой песок достал он (мол, не гол он как сокол),
Так чтоб вечер провести повеселей.
Взгляд его приветлив, ясен, он смеётся и острит,
(Хорошо, когда ты сам не на мели).
Может, он далёк от вкуса и невзрачен сам на вид,
Но он чувствует себя царем земли.

Он сказал: «Я думал, парни, мне навеки здесь пропасть
В этом северном краю заблудших душ.
У меня проблемы были, жизнь была моя не в масть,
Наконец я отхватил заветный куш.
Я в страну отправлюсь Божью, где я буду просто жить;
Там куплю себе участок небольшой;
Я женюсь, и дом построю, буду в нём детей растить,
И не меньше десяти. Мой план такой».

В тёмном баре было людно, но приятели втроём
Протолкнулись, чтобы выпить (се ля ви).
Он в зубах держал сигару; — и глушили парни ром,
И желали счастья, денег и любви.
За жену, что будет, пили (знала б девушка о том),
За детей — в сплошном угаре и в пылу...
Человек из Эльдорадо крепко выпил, а потом
Уложили его дрыхнуть на полу.

III.

Человек из Эльдорадо, всем устроил пир горой.
В тыщу долларов! Такой он человек!
У него в мешке песок есть, не простой, а золотой.
Он с девчонкою танцует Муклук Мэг.
О, она светла, как фея, словно персик, хороша;
Мастерица простофилей соблазнять.
У неё не речь, а песня, и открытая душа;
Он готов её любить и целовать.

О, танцующие пары! О, сверкание и блеск
Драгоценностей! — Ну, чем не маскарад!
Сумасшедшая мазурка и вина в бокалах плеск,
И девицы-хохотушки томный взгляд!
О, она сама Мадонна, он же сумрачен и груб, —
Неопрятен, неотёсан, — но свою
Отдаёт девица душу, поцелуем ищет губ...
Человек из Эльдорадо как в раю.

«Кто созрел здесь для тустепа?!» — закричал один танцор...
Снова музыка, канкан и оберек.
Снова радость, позолота, и девиц притворный взор, —
Там в оленьих мокасинах человек.
Им известно, что он прибыл и купил для всех вина.
Как стервятники накинулись они
На него, всего обшарив... Он не всё испил до дна,
Он в канаве спит... Пойди его и пни.

Человек из Эльдорадо сводит жизнь свою на нет.
Он ползёт в безумном вихре вверх и вниз.
За собой он оставляет жёлтой пыли тонкий след.
Терпит он любую похоть и каприз.
И молва о нём, как пламя, разлетается кругом;
Норовит пред ним поёрзать каждый льстец, —
Кавалеры без карьеры, дамы с пропитым нутром...
После мрачное прозрение — конец.

IV.

Человек из Эльдорадо, у него большой роман
Там, где танцы до упаду и вино,
Там лишь щёголи и франты, там лишь зависть и обман,   
Хвастуны и те, кто спились уж давно;
Дамы с хищными глазами, с них, лоснясь, стекает жир...
Не видал Клондайк такого никогда.
Муклук Мэг провозгласила: «За устроившего пир,
Что когда-нибудь исчезнет без следа!»

«Еле выживший» поднялся (заплетается язык).
У него всё перепуталось в мозгах
Под апрельским небосводом видит он живой родник,
Дождь серебряный и клевер на лугах.
Только этого не будет; он остался без гроша;
Он попал в распутной жизни круговерть.
И тогда среди разгула, куража и кутежа,
Вдруг поднялся он, зловещий, точно смерть.

Он вцепился в стол руками и сказал: «Мои друзья,
Я позволил вам залезть ко мне в карман;
Я собрал вас на попойку; ненадолго вышел я —
Я был проклят и попал в сплошной капкан.
Планам радужным не сбыться, но теперь уж поздно ныть;
Мой мешок мне говорит «прости, прощай».
Всем спасибо, что собрались, мне вовек вас не забыть.
А теперь, воры и шлюхи, получай!»

Развязав мешок, он тут же замахал им над собой.
Самородки разлетелись тут кругом,
И ударились о стены, будто ливень золотой,
Пыль посыпалась над праздничным столом.
Гости в ужасе застыли, после бросились на пол.
Дикой дракою продолжился загул.
И пока они рычали и раскачивали стол,
Человек из Эльдорадо ускользнул.

V.

Человек из Эльдорадо, его мёртвого нашли
В грязном иле, что был вынесен волной.
Кольт в руке, дыра от пули в голове, — и все могли
Зреть знакомую рубашку с бахромой.
Взгляд его был неподвижен и исполнен страшных мук;
Как бревно сковал его седой мороз.
На груди лежал последний его преданнейший друг
И скулил на всю округу — рыжий пёс.
--


The Man from Eldorado

I.

He’s the man from Eldorado, and he’s just arrived in town,
      In moccasins and oily buckskin shirt.
He’s gaunt as any Indian, and pretty nigh as brown;
      He’s greasy, and he smells of sweat and dirt.
He sports a crop of whiskers that would shame a healthy hog;
      Hard work has racked his joints and stooped his back;
He slops along the sidewalk followed by his yellow dog,
      But he’s got a bunch of gold-dust in his sack.

He seems a little wistful as he blinks at all the lights,
      And maybe he is thinking of his claim
And the dark and dwarfish cabin where he lay and dreamed at nights,
      (Thank God, he’ll never see the place again!)
Where he lived on tinned tomatoes, beef embalmed and sourdough bread,
      On rusty beans and bacon furred with mould;
His stomach’s out of kilter and his system full of lead,
      But it’s over, and his poke is full of gold.

He has panted at the windlass, he has loaded in the drift,
      He has pounded at the face of oozy clay;
He has taxed himself to sickness, dark and damp and double shift,
      He has labored like a demon night and day.
And now, praise God, it’s over, and he seems to breathe again
      Of new-mown hay, the warm, wet, friendly loam;
He sees a snowy orchard in a green and dimpling plain,
      And a little vine-clad cottage, and it’s — Home.

II.

He’s the man from Eldorado, and he’s had a bite and sup,
      And he’s met in with a drouthy friend or two;
He’s cached away his gold-dust, but he’s sort of bucking up,
      So he’s kept enough to-night to see him through.
His eye is bright and genial, his tongue no longer lags;
      His heart is brimming o’er with joy and mirth;
He may be far from savory, he may be clad in rags,
      But to-night he feels as if he owns the earth.

Says he: “Boys, here is where the shaggy North and I will shake;
      I thought I’d never manage to get free.
I kept on making misses; but at last I’ve got my stake;
      There’s no more thawing frozen muck for me.
I am going to God’s Country, where I’ll live the simple life;
      I’ll buy a bit of land and make a start;
I’ll carve a little homestead, and I’ll win a little wife,
      And raise ten little kids to cheer my heart.”

They signified their sympathy by crowding to the bar;
      They bellied up three deep and drank his health.
He shed a radiant smile around and smoked a rank cigar;
      They wished him honor, happiness and wealth.
They drank unto his wife to be — that unsuspecting maid;
      They drank unto his children half a score;
And when they got through drinking very tenderly they laid
      The man from Eldorado on the floor.


III.

He’s the man from Eldorado, and he’s only starting in
      To cultivate a thousand-dollar jag.
His poke is full of gold-dust and his heart is full of sin,
      And he’s dancing with a girl called Muckluck Mag.
She’s as light as any fairy; she’s as pretty as a peach;
      She’s mistress of the witchcraft to beguile;
There’s sunshine in her manner, there is music in her speech,
      And there’s concentrated honey in her smile.

Oh, the fever of the dance-hall and the glitter and the shine,
      The beauty, and the jewels, and the whirl,
The madness of the music, the rapture of the wine,
      The languorous allurement of a girl!
She is like a lost madonna; he is gaunt, unkempt and grim;
      But she fondles him and gazes in his eyes;
Her kisses seek his heavy lips, and soon it seems to him
      He has staked a little claim in Paradise.

“Who’s for a juicy two-step?” cries the master of the floor;
      The music throbs with soft, seductive beat.
There’s glitter, gilt and gladness; there are pretty girls galore;
      There’s a woolly man with moccasins on feet.
They know they’ve got him going; he is buying wine for all;
      They crowd around as buzzards at a feast,
Then when his poke is empty they boost him from the hall,
      And spurn him in the gutter like a beast.

He’s the man from Eldorado, and he’s painting red the town;
      Behind he leaves a trail of yellow dust;
In a whirl of senseless riot he is ramping up and down;
      There’s nothing checks his madness and his lust.
And soon the word is passed around — it travels like a flame;
      They fight to clutch his hand and call him friend,
The chevaliers of lost repute, the dames of sorry fame;
      Then comes the grim awakening — the end.


IV.

He’s the man from Eldorado, and he gives a grand affair;
      There’s feasting, dancing, wine without restraint.
The smooth Beau Brummels of the bar, the faro men, are there;
      The tinhorns and purveyors of red paint;
The sleek and painted women, their predacious eyes aglow —
      Sure Klondike City never saw the like;
Then Muckluck Mag proposed the toast, “The giver of the show,
      The livest sport that ever hit the pike.”

The “live one” rises to his feet; he stammers to reply —
      And then there comes before his muddled brain
A vision of green vastitudes beneath an April sky,
      And clover pastures drenched with silver rain.
He knows that it can never be, that he is down and out;
      Life leers at him with foul and fetid breath;
And then amid the revelry, the song and cheer and shout,
      He suddenly grows grim and cold as death.

He grips the table tensely, and he says: “Dear friends of mine,
      I’ve let you dip your fingers in my purse;
I’ve crammed you at my table, and I’ve drowned you in my wine,
      And I’ve little left to give you but — my curse.
I’ve failed supremely in my plans; it’s rather late to whine;
      My poke is mighty weasened up and small.
I thank you each for coming here; the happiness is mine —
      And now, you thieves and harlots, take it all.”

He twists the thong from off his poke; he swings it o’er his head;
      The nuggets fall around their feet like grain.
They rattle over roof and wall; they scatter, roll and spread;
      The dust is like a shower of golden rain.
The guests a moment stand aghast, then grovel on the floor;
      They fight, and snarl, and claw, like beasts of prey;
And then, as everybody grabbed and everybody swore,
      The man from Eldorado slipped away.


V.

He’s the man from Eldorado, and they found him stiff and dead,
      Half covered by the freezing ooze and dirt.
A clotted Colt was in his hand, a hole was in his head,
      And he wore an old and oily buckskin shirt.
His eyes were fixed and horrible, as one who hails the end;
      The frost had set him rigid as a log;
And there, half lying on his breast, his last and only friend,
      There crouched and whined a mangy yellow dog.
==