Цари, поэт и пушкинист. Глава первая

ГЛАВА  ПЕРВАЯ.

                О, детство тайное! О, юность!..

                1.

Об этом детстве столько перьев
Пытались что-то написать –
И не смогли! За крепкой дверью
Укрылись детская кровать
И чувства нашего героя,
С кроватью связанные тою.
Пора его начальных лет
Пусть не покрыта пеленою,
Но в ней и меры ясной нет
Для  нас, людей иных воззрений.
О временах своих начал
Поэт зачем-то умолчал
И детской памятью творений
Своих наполнить не хотел…
А может  - просто не успел?

               
                2.

В кого он больше уродился –
В отца Сергея, или  - в мать?
Я б тут, пожалуй, затруднился
Вам что-то внятное сказать…
Игривость, лёгкость – это было
В нём от отца, но чувства сила,
Но темперамента печать!
Как  африканской крови в жилах
Его при том не различать?
(Хотя заметим: к обузданью
Своих страстей не склонен был
И род отца – соединил
В одном чувствительном дыханьи
Поэт две линии огней –
Так будет сказано точней).


                3.

Но темперамент бодрый, кстати,
Не сразу виден в Саше был –
Бывал он малость неопрятен,
И вял, и этим мать томил,
Причин всего не сознавая,
Она ж, добра ему желая,
Дитя  терзала, как могла,
Ему манеры прививая,
И жизнь обоих привела
К каким-то нервным отношеньям.
Малыш к бабуле убегал,
И возле рук её искал
От шумной матери спасенья,
И не могла не понимать
В душе своих ошибок  мать.


                4.

Я – не свидетель обвиненья,
И уж никак не прокурор,
И ставить матери мученья
Самой же матери в укор
Мне совершенно неохота –
Тут есть сомнительное что-то…
Давайте в сторону махнём!
Что есть любовь? Любовь – забота,
И сердца ласковый приём,
Приём свободный и открытый,
Не утомительный, простой.
Имели вы приём такой?
А сами вы с душой омытой
Умели ближнего принять?
Да? Что ж, я рад об этом знать.


                5.

А мальчик маленький нуждался
В приёме сердца своего,
И он забытым не остался –
Ведь есть душевное родство,
Не признающее сословий,
В нём нет холопов и дворян,
В нём всё питается любовью,
И мелкий чужд ему обман! –
Арина, нянька крепостная
К себе ребёнка привлекла,
И в душу детскую внесла
Покой и мир, предпочитая
Любовный тихий обиход
Порывам бьющих в глаз забот.


                6.

Малыш на чувство отозвался –
Ребёнка трудно обмануть,
Он у Арины раскрывался, -
Любви безмысленная суть
Его до края наполняла.
Возможно, это понимала
Поэта маленького мать,
Быть может, даже ревновала
Она к Арине, но мешать,
По счастью, им двоим не стала,
И луч гармонии упал
Туда, куда Господь желал:
Дыханье Сашино питала
Любви живая благодать,
И он спешил её принять!


                7.

В шесть лет он вдруг переменился –
Как будто кто другой тогда
В него безудержно вселился,
Как будто – к телу провода
Ему другие подключили,
И переменный ток пустили!..
В нём темперамент виден стал,
И вскоре все вокруг забыли,
Как он от шума убегал,
И от излишнего вниманья
Спасался в тихих уголках,
У няни верной на руках,
И трепетал от пониманья
Того, что матушкина страсть –
Не радость вовсе, а напасть.


                8.

В процессе нового движенья
Мальчишка сам себя творил,
И очень скоро с удивленьем
Чудные истины открыл:
К тому, кто крутится и скачет,
Всегда относятся иначе –
Его наказывают, бьют,
О нём без умолку судачат,
Его в пример не подают,
Но на него и не садятся,
Как на тихоню в скорбный час –
Наоборот, подальше с глаз
Убрать разбойника стремятся,
Чтоб от него хотя б чуть-чуть
Накоротке передохнуть.


                9.

Но он – не весь перевернулся,
Не весь на ниточках подвис,
Не весь в движенье окунулся –
Он в одиночку ногти грыз,
И чувствам грустным предавался,
И с удовольствием скрывался
От надоедливых людей –
Тогда, наверное, рождался
В нём слов заветных чародей…
Да вы и сами рассудите:
Что можно делать на скаку?
Ну, внять чужому языку,
Ну, совершить пяток открытий,
Ну, хорошенько почудить!..
Но на скаку нельзя творить!


                10.

А он тогда же начал строки
Рукой наивной рифмовать,
И был за них судом жестоким
Судим – судьёю стала мать –
По наущенью педагога –
Тот сам пописывал немного,
И в рифмах что-то понимал,
И наказать мальчишку строго
За тягу к рифме пожелал.
Мать сына внятно наказала,
Он, безусловно, погрустил,
А Бог французу отомстил –
Тот проработал очень мало,
И вскоре должен был уйти –
Без доброй памяти почти.


                11.

Кто в руки брал моё писанье
Их трёх томов, тот мог понять,
Какое ставил я заданье
Перед собой, о чём сказать,
О чём поведать собирался…
До этих пор никто не взялся
Церковной мерой оценить
Как Пушкин жил и развивался,
И как обязан был платить
И за дела, и за стремленья…
Мирская мера хороша –
В ней очень часто есть душа,
И есть любовь, и есть почтенье,
Но в ней не виден Абсолют,
В котором скрыт грядущий суд.


                12.

Бог нужен тем, кто в униженьи
Проводит дни, а для того,
Кому открыты наслажденья,
Бывает лишним Божество –
Оно сомненья навевает,
К проклятой совести взывает,
О горе ближнего вопит,
Ко гробу мысли привлекает,
И над грехом былым корпит,
Его всё время поминая.
Тот, кто здоров, и кто богат,
Судьбе своей обычно рад,
И не стремится жить страдая,
И от того ему Христос –
Не твердь, а  так сказать, вопрос.


                13.

Но жив он, жив, Господь единый!
И что мы значим без него?
Что без Отца мы? Что без сына?
Что мы без Духа? Ничего!
Мы ничего не можем сами –
Ни головою, ни руками
По мере Истины творить –
Должно неявным светом пламя
Сперва нам душу озарить,
И – что-то может получиться
Тогда из нас наверняка…
Тогда подвигнется рука,
И ум свободно устремится
Без разрушительных помех
Туда, где царствует успех.


                14.

А я, служа своим подходам,
Скажу вам вот что: наш герой
Стал, безусловно, жертвой моды –
Дворянских чад по моде той
Французам в руки отдавали,
Чтоб детям русским открывали
Французы от младых ногтей
Основы знанья и морали,
И разумение страстей
Им, как могли, преподносили.
Отцы и матери при том
И сами с видимым трудом
Порой по-русски говорили.
Жаль, но тогда французский плод
Для многих был венцом забот.


                15.

Заботой стало – просвещенье:
Вольтер, Дилро, Лакло, Парни –
На них взирали с восхищеньем,
Умами правили они!
Есть в русских людях слабость эта:
Стремиться к призрачному свету,
Родное нам порой претит,
И за чужим авторитетом
Душа бездумная летит,
Свои вершины отвергая…
Я сам когда-то был таков,
И на заморских болтунов
Глядел, с восторгом им внимая,
Не долго, правда, их я чтил,
Но был таков я, братцы, был!


                16.

Мой друг поведал мне: «Когда-то
Сказал я сыну: «Бога нет!
А в небесах старик брадатый –
Пустая блажь, и горний свет
С небес на землю не струится!»
У сына дрогнули ресницы.
«Бог есть!» -  малыш мне отвечал,
Но я сумел тогда добиться,
Чтоб он растерянно признал
Моё понятие о Боге!..
Потом Господь открылся мне,
А сын остался в стороне,
И совесть, мой куратор строгий,
Речь ставит давнюю на вид,
И сердце горестно скорбит.


                17.

При этом надобно заметить,
Что полтора десятка лет
Хочу я в сыне Бога встретить,
Хочу, чтоб он увидел Свет,
И говорю ему о Свете,
В котором – жизнь, и нету смерти,
Примеры с жаром привожу,
А он – почти индифферентен,
Я это вижу, и сижу
Потом один, и размышляю,
И Бога искренне молю
О том, чтоб тот, кого люблю,
К нему пришёл – пускай страдая!..
Как просто искру погасить!
Как трудно веру воскресить!»


                18.

Похожий казус получился
В семье поэта – Бог сперва
Ему легонечко открылся –
Через Аринины слова, -
Душою нянька Бога знала,
Но в ней народного начала
Была посконная струна,
И от того не различала
Порой в понятиях она
Путей церковного преданья
От стёжек дедовских примет,
О деле будущем ответ
Она могла искать в гаданьях,
Немного знала о чертях
И Богу кланялась в страстях.


                19.

Когда бы мать с отцом Арину
Хотели как-то поддержать,
Когда бы маленькому сыну
Стремились Божий страх внушать –
Могло бы что-то получиться,
А так – мальчонка утвердиться
Имел возможность только в том,
В чём через няньку поделиться
С ним мог простой народный дом.
Малыш узнал: есть в мире тайна,
И что порой она – ясна,
Порой – безвидна и темна,
Но высоты небес бескрайних
Изба курная не могла
Открыть – была изба  мала…


                20.

А что бы вы, мой друг, сказали,
Когда б случайно, например,
Вы о семье одной узнали,
Что папа, старший офицер,
Французов бойких сочиненья –
Весьма развратные творенья
В своём собрании хранит,
И, что бывая в настроеньи,
О книгах этих говорит,
А семилетний сын майора
Сперва те книги смог листать.
А после – взялся их читать,
И не имел за то укора,
И в дух амуров и психей
Вник с бурной живостью своей!


                21.

Да, он читал и «Илиаду»,
И «Одиссею» он любил,
И у Плутарха он отраду
Понятьям детским находил,
Но как он понял Кребийона!
Аббат Лакло неугомонный
Любитель женщин, и Парни,
Скальд эротического трона –
Как в жизнь его вошли они!
Как что-то в сердце возбудили!
И кто бы что ни говорил,
Но растравлять в ребёнке пыл
Во дни, когда в миру идиллий
Он сердцем должен пребывать...
Того не стоит допускать!


                22.

Давайте вспомним, как узнали
О том впервые с вами мы,
Как мать с отцом нас зачинали
В постели под покровом тьмы.
Какое было потрясенье!
Какие в нас вошли сомненья
Насчёт родителей своих!
С каким законным подозреньем
Мы стали слушать речи их!
Они же, этого не зная,
Себя естественно вели,
И нас учили, как могли,
Морали к случаям читая,
Но в чувствах наших та мораль
Уже чугун была – не сталь.


                23.

Так Саша Пушкин оказался
В основы секса посвящён,
А Бог в сторонке оказался –
Пусть не совсем: Святой Закон
Детишки всё же познавали –
Для цели этой нанимали
Отца-священника, и тот
Им объяснял азы морали
И главных служб церковных ход
Преподавал в доступной мере –
Тогда амвон и аналой
Не путал олух никакой,
И, хоть дворяне слабли в вере,
Никто не смел предположить,
Что Русь вольна без Бога жить.


                24.

Не знаю, как тогда постились
В семействе Пушкиных, о чём 
На службах Божиих молились –
Не нужно ль  было калачом
Раба Господнего Сергея
Манить, чтоб он с женой своею,
Натальей (бывшей Ганнибал)
В душе апостолов идею
На литургиях развивал –
Не знаю! – видит Бог – не знаю! –
И уж не ведать мне о том,
Любил ли Пушкин-pere   в псалом
Пятидесятый вдруг вникая,
Своё ничтожество понять,
Как путь в иную благодать…


                25.

Тогда Евангелия, кстати,
На внятном русском языке
Вы б не нашли – любой читатель
Мог подержать в своей руке
Славянский текст, а русским словом
Благую проповедь Христову
Никто ещё не прописал –
Сам царь неведенья оковы
С души своей тогда снимал
К французским текстам прибегая –
Евангелистов чудо-весть
Ему надумалось прочесть,
Когда он понял, что страдая
Живут и мира господин,
И раб его, простолюдин.


                26.

Я императора исканья
В работе прежней описал –
К своей судьбе моё вниманье
Он очень сильно привлекал,
И не один, а два героя
Воспеты в книге первой мною,
А «Пушкин» книга названа,
Чтоб к людям торною тропою
Без лишних мук прошла она,
Ведь Пушкин – это колесница! –
В неё запрыгнешь на ходу –
И ты у многих на виду…
Ну как, ну как не зацепиться
За шанс такой? Как не взлететь,
Чтоб песню новую не спеть?


                27.

Так думал я, и заблуждался –
Со всех сторон мой славный план
Несовершенен оказался,
И не один имел изъян –
Теперь стихов у нас не слышат,
И не читают – только пишут,
У нас поэтов – миллион,
Да – миллион! И в этой нише
Давно царит простой закон:
Всяк холит личное творенье,
Его лелеет и блюдёт,
От всех вокруг признанья ждёт,
А на чужие сочиненья
Глядит с прищуром – все творцы –
Весьма ревнивые отцы.


                28.

Кто мог читать – тот стал поэтом,
Но для чего тогда писать?
На сей вопрос трудны ответы…
Себя стихами развлекать?
Творить для новых поколений?
Они-то, мол, оценят гений,
И труд, и стиль, и мастерство!..
Но я уж полон подозрений,
И пониманья моего
Хватает, чтобы перспективы
Легко и просто оценить,
И впредь в работы не вносить
Надежд заоблачных мотивы,
И никому не угождать,
И волю взглядам личным дать.


                29.

Итак, прости меня, читатель –
Мне на тебя не наплевать,
Но не берёт подлец-издатель
Мои творения в печать –
Его я тоже понимаю:
Стихи на рынке предлагая,
Он разорится, и умрёт.
Что ж мы? А мы, об этом зная,
Вольны отправиться в полёт,
И не писать стихи в угоду
Тому, кто царствует в стране,
И тем, кто твёрд в большой мошне,
И просвещённому народу
С интеллигенцией его –
Мы не должны им – ничего!


                30.

Зачем к царю я привязался
В поэме прошлой? Да затем,
Что в мере правильной нуждался –
В творце элегий и поэм
Мне меры этой не хватило.
Поэта Русь боготворила,
И до сих пор боготворит
За то, что он виршам унылым
Смог подарить блестящий вид,
Но как-то выплыла подмена
В очах у публики: она
Давно всерьёз убеждена
Насчёт того, что Пушкин цену
И в мирной жизни, и в бою
Платил чужую – не свою.


                31.

Но вы к священнику сходите,
Чтоб исповедаться в грехах,
И в них кого-то обвините –
Мол, я – не я,  в чужих руках
Томился я, душой страдая,
И – отступил от двери рая,
Но не моя в грехе вина…
Священник скажет вам, вздыхая,
Что участь грешника страшна,
И призовёт вас к покаянью,
И призовёт вас отвечать
Лишь за себя, и умолчать
О тех, кого с таким желаньем
Вы захотели осудить –
Их, всех посмевших вам вредить!


                32.

Все за грехи свои ответят!
Настанет день, настанет час –
И всех суды Господни встретят,
И, между прочим, встретят нас,
Все, кто проникся думой этой –
Купцы, крестьяне и поэты –
Все интересны, но когда
Царь жаждет Божия Завета
Пред ликом Страшного суда –
Ну как ему не удивиться?
Ну как тогда не захотеть
Царя поближе рассмотреть?
А рассмотрев – не восхититься,
И не признать того, что он
Ответил вызовам времён!


                33.

Он понял силу вертикали!
Он самый верх её узрел,
В нём образ света и морали
Огнём божественным горел,
Сперва – расширил он сознанье,
А после – душу к покаянью,
К спасенью вечному призвал,
Ну, и конечно, смысл страданья
Уму при этом открывал.
Как это было – повторяться
Я тут не буду – есть мой труд,
И пусть охочие прочтут
Его, желая разобраться
В путях монарха к вышине,
Доступной всем – и вам, и мне.


                34.

Царь мной был взят для эталона,
И для коллизии был взят –
Хулить носителя короны
У нас любой сердечно рад,
В сиянии посмертной славы
У нас во всём поэты прАвы,
А не правЫ во всём цари –
Они тупЫ, подлЫ, лукавы,
И, как на них ни посмотри –
Не так вершат они страною,
Как ею надобно вершить,
И там умеют согрешить,
Где дурень с ватной головою –
И тот, подумавши, найдёт
К полезной цели верный ход.


                35.

Вот вам коллизия: властитель,
Идущий на духовный взлёт,  –
И стихотворец-сочинитель,
Который гений свой блюдёт,
Ему стремленья подчиняя…
Идея, вроде бы, простая
Тотчас в коллизии видна:
Поэт и Царь! – Её решая
Всегда великая страна
Поэту шалости прощала,
Ну, а царю в его  дела
Грязь доливала -  без числа
Её нередко доливала,
И – доливала всем другим,
Кто был царём хоть как-то чтим.


                36.

А царь путём христианина
Шёл лет, примерно, с тридцати,
Шёл постепенно, Бога-Сына
В себе желая обрести,
Шёл, в том числе душой страдая
И за страну, и воздыхая
О ней в молениях ночных,
За всё пред небом отвечая,
Что Русь творит без выходных.
А что поэт? Он – критик вольный,
Не то – оса, не то – пчела,
Кружит себе вблизи вола:
Когда захочет – жалит больно,
А иногда – смеясь  жужжит,
Но вол-то – пашет! – не лежит!


                37.

С делами царскими впервые
Наш замечательный поэт
Столкнулся в дни свои младые –
Ему едва двенадцать лет
Тогда исполнилось – в столицу,
В Лицей приехал он – учиться,
А кем  Лицей основан был,
Кто эту славную страницу
Рукой державною открыл –
Известно нам со средней школы!
Не будь Лицей царём открыт –
Герой наш стал бы знаменит
И без него – свои глаголы
Он всё равно бы громко спел,
Но меди б в песнях - не имел!


                38.

Да, меди ясное звучанье
Не всякой музыке дано –
Чертою мужества в сознанье
Сперва должно войти оно,
И лишь потом отобразиться
В чернильных знаках на странице:
Что ноты? Звук ушедших дней! –
В них то раскрыть творец стремится,
Что понял он в судьбе своей.
В Лицее Пушкин оперился,
И там же начал он летать,
Там радость дружбы смог познать,
В котле гусарском поварился,
И – в тайну женскую проник,
Как шалопай и озорник.


                39.

Здесь стоит чуть остановиться…
Кто ранним опытом познал
Жену, иль бойкую девицу,
Кто наслаждения искал,
И – не с прелестницей одною,
Влекомый страстью роковою,
А – с кем случится, так сказать,
Чтоб вожделение плотскОе
В движеньи страстном испытать –
Тот ощутил себя героем
Среди ровесников своих,
И свысока смотрел на них,
Ещё не тронувших рукою
Девичий стан, и лишь в мечтах
О нежных думавших устах.


                40.

Но ведь за всё платить придётся!
Стремленье наше сяк, иль  так
По ходу жизни отзовётся,
И блеск пленительных атак
И сладострастных постижений
Ослабнет – мера уравнений
Всё к знаменателю сведёт,
И кто спешил порой весенней,
К началу августа вздохнёт –
Конечно, станет он бодриться,
Но осень будет холодна,
Зима ж…   А будет ли она?
Не всем со старческой ресницы
Слезу дано рукой смахнуть,
И жизнь былую помянуть!..


                41.

Знавал я парочку героев –
Они в незрелые года
Смогли проникнуть…  не рукою…
Вы сами знаете куда,
И укрепиться захотели
В движеньи  к этой самой цели.
Потом я видел  результат:
Они по жизни – пролетели,
Не получили тех наград,
К которым всяк из нас стремится –
Любовь взаимная была
Известна им, но не смогла
Никак она укорениться
В их судьбах, и взамен теплу
И миру вышло место злу.


                42.

Меня ничуть не удивляет,
Когда мужчины хвалят блуд:
Мол, пусть парнишка погуляет,
Пусть годы юные идут,
Пусть молодец отвеселится…
Но страшно слышать, как девицы
С циничной линией мужской
Легко способны согласиться –
Когда не с нею, а с другой
Весёлый парень погуляет –
Да,  мол, все парни таковы, -
Так в беспринципный гул молвы
Девица речь свою вплетает,
И невдомёк бывает ей,
Как важно быть чуть-чуть умней.


                43.

Мне скажут то, что неизменны
Мужские нравы – их никак
Не изменить в сем мире бренном…
Я соглашусь: пусть будет так,
Но лучше, всё же, с сожаленьем
О необузданном стремленьи
К делам греховным говорить,
Чем славословить это рвенье,
И двери вдруг не отворить
Врагу в своё же окруженье.
А враг лукав! Как он лукав! –
Сегодня ты, как будто, прав,
Хваля занятные движенья,
Но только  завтра -  будь готов
Стать жертвою своих же слов.


                44.

И обратимся вновь к Лицею:
На ниве знаний не искал
Поэт успеха – он идею
Свободной жизни развивал,
В стенах закрытых пребывая.
Своим желаньям угождая,
Он книги разные читал,
Синхронно в ритм не попадая
С тем, что учитель задавал.
Нет! Дураком он не остался,
Но и система не вошла
В его тогдашние дела,
А тот из вас, кто занимался
Системно чем-то – тот поймёт
Моей короткой мысли ход


                45.

Системы! Как они могучи!
Какие силы скрыты в них!
Но сколько гениев летучих,
Творцов весьма не рядовых
Системной меры не познали!
И что они? В какие дали
Они сумели залететь?
И получилось ли медали
Вослед полётам  им надеть
На грудь свою? Увы, ребята!
Кто не познал системы – тот
Укоротил себе полёт –
С одной земли, пускай богатой
Не взять по осени зерна –
Земле потребны семена!


                46.

Мне скажут: многие зубрилы
Стихи пытались сочинять,
Системой знания унылой
Стремясь их форму заполнять –
Мы их творения листали,
И в интернете открывали
Странички их – тоска! Тоска! –
Бедняги крыльями махали,
А от земли на полвершка
Едва умели оторваться,
И спору тут не может быть:
Уж лучше неучем прослыть,
Но к лире с сердцем прикасаться,
И звуки вольно извлекать,
Чем  звук умом без сердца брать.


                47.

Печальный выбор, к сожаленью,
Мы совершаем с вами тут,
Признав ненадобность ученья,
Презревши вскользь рутинный труд…
Не лучше ль - к знанью обратиться,
Не лучше ль – в книги углубиться,
Не лучше ль – завтра пред собой,
Собой вчерашним отличиться?
Нет, мы блюдём характер свой,
Нам  больше хочется казаться.
Чем проявляться в глубине –
Сей  факт  известен вам и мне –
Мы привыкаем представляться
Перед людьми, и этот взгляд
Как принцип часто нами взят.


                48.

И я скажу: в стихотвореньи –
Кто что бы тут ни говорил,
Всегда есть доля представленья –
Всегда поэт себе торил
Дорогу звонкими словами,
Всегда хотел владеть умами,
И направленьями владеть,
Чтоб меж людей в отхожей яме, –
В духовном смысле, – не сидеть.
Ведь это лучше – возноситься,
И это хуже – прозябать,
Да шею долу нагибать…
Поэт – в лицейской колеснице,
А в средней школе – вы и я
Познали эту  суть бытья
Признайтесь! – Было так, друзья!

 
                49.

Конечно, совесть к нам взывала,
Когда мы были не правы,
А временами – и терзала,
Но тон насмешливой молвы
Был зова совести страшнее –
И мы склонялись перед нею,
Пред этой самою молвой,
И, то краснея, то – бледнея
С бравадой глупой молодой
Мораль нередко отвергали –
Простую ясную мораль,
И не всегда нам было жаль
Того, что так мы поступали,
И не во всём и не всегда
Мы жили с мерою стыда.


                50.

К морали явного презренья
Наш лицеист не проявлял,
Но и примером поведенья
Друзьям по классу не бывал –
Он очень  много  развлекался,
И временами зарывался,
За грани меры залетал.
Грех иногда ему прощался,
А иногда он получал
Не слишком тяжкие взысканья –
За шесть лицейских полных лет
Лишь пару раз был Пушкин взгрет.
А все иные наказанья
С обоих рук ему сошли,
И скорби в душу не внесли.


                51.

А Бог и царь? Как было с ними?
Чью власть наш Пушкин признавал?
Жаль, но поэт младой не принял
Тогда спасенья идеал,
И ко Христу не обращался.
Я, кстати, тоже заблуждался
Насчёт Христа в шестнадцать лет –
Он мной никак не понимался, –
Я полагал, что Бога нет,
И тут мы с Пушкиным едины,
И  мы, к несчастью, не одни –
За нить безверья потяни –
Такие вскроются картины!
Из русских умников из ста
Ну пять, ну шесть найдут Христа…


                52.

Я с этим сам теперь столкнулся,
Когда о церкви стал писать,
Казалось мне – народ очнулся,
И Бога хочет познавать,
Но – я изрядно ошибался,
Почти никто не собирался
Со мной о вере говорить,
Уж я порой и сомневался:
А нужно ль строчками сорить?
Потом – решил, что всё же – буду,
Да, буду думать и писать.
К чему в мои лета бросать
Трудом добытую посуду,
В которой плещется вино?
Ещё сгодится мне оно!


                53.

Итак, я Пушкина не смею
За атеизм его судить –
В те дни, когда он по Лицею
Любил иль бегать, иль бродить,
Небесный царь за облаками
Был где-то скрыт, а тут – руками
Хотелось девушку обнять,
И чувства яркими стихами
Хотелось чаще проявлять,
А строки в нём уже роились –
Не ломоносовская твердь,
В которой грамотность и смерть
Душевной грации сплотились –
То были строки новых дней,
Прекрасных в грации своей.


                54.

Хотя замечу, что о Боге
Он на лицейском выпускном
Стих прочитал, и – не убогий,
В нём о безверии людском
Поэт раздумывать пытался,
И в нём к уму адресовался,
И корень веры в нём искал,
Но Бог…   Кому он открывался
Из тех, кто внять ему желал
Одною функцией мышленья,
Одною мерой мозговой?
Не сердце ль правит головой?
Не в нём ли кроется движенье
Желаний, горести, страстей,
Любви и веры всех мастей?


                55.

У веры есть, представьте, масти!
А почему бы им не быть?
И к вере всяк из нас причастен –
Всяк хочет верою покрыть
Своё заветное желанье:
Кто – верит в то, что утром ранним
Цветок на клумбе расцветёт,
Кто – в то, что он богатым станет,
Кто – в то, что он любовь найдёт,
Но кто-то – смерти убоялся.
И жить вовеки захотел,
И веры истинный удел
Ему, счастливчику, достался,
И – светлым именем Христа
СвятИт он грешные уста…


                56.

И вспомним тут царя земного –
Пока в Лицее наш герой
Мешал учительское слово
С весёлой ленью и игрой,
Царь сердцем Богу открывался,
Свой грех почувствовать пытался,
С Наполеоном воевал,
И победил, и миру взялся
Нести духовный идеал,
Европу он от возмущений
В Совете Тройственном хранил,
А дома – двери отворил
Для христианских поучений,
Считая знанье Божьих слов
Основою из всех основ.


                57.

Его не очень понимали,
Цари иные в нём расчёт
И ловкий ум подозревали,
И каждый царь свой тонкий ход
Ему подставить торопился.
Он видел это, и не злился,
И так, как Бога понимал.
Ему сопутствовать стремился,
И силу к миру направлял,
А вот в отечествах пророков
Нигде не ценят, потому
В Москве и Питере ему
Немало выпало упрёков –
Упрёков в том, что в дни войны
Не стал он знаменем страны.


                58.

А царь во дни войны молился! –
Он на коне не стал скакать,
А перед Господом склонился,
Желая волю Божью знать,
И, во смиреньи пребывая,
Дал  войску князя, понимая
Что все вокруг того хотят,
О том с печалью твёрдо зная,
Что в князя влит масонский яд,
И князь Москву Наполеону
Отдал, хоть мог не отдавать –
Мог за стенами воевать,
Но взял армейские колонны,
И вывел в поле, принял бой,
А крепость сдал врагу пустой..


                59.

Царь принял это испытанье,
И никого не наказал,
Хотя к тому имел желанье –
Об этом я уже писал, -
Коль пожелаете – прочтёте,
Иль где-нибудь ещё найдёте
По  теме этой матерьял,
И после этого поймёте,
Что я в стихах своих не врал.
А как поэт царя земного
Во дни Лицея понимал?
Какие чувства вызывал
Властитель в нём? Какое слово
Он записать спешил пером,
Царя очерчивая в нём?


                60.

Тут вывод будет наш печален:
Да, были острыми слова,
И вид их был оригинален,
И, без сомнения, молва
Друзей стихи сопровождала,
И смех, и шутки вызывала,
И – комментарии порой,
И славе веса добавляла,
А славы жаждал наш герой!
Но, птицу эту уловляя,
Нельзя  её заполучить,
Коль не сплести для сети нить
Толпе неверной угождая,
И эта нить всегда должна
Быть возбуждающе красна.


                61.

Да, красный цвет – он цвет успеха,
Но он же – крови нашей цвет,
В нём – и движенье, и потеха,
И проявленье многих бед.
Жечь красным цветом – это ново
Почти всегда, но и рисково…
А почему бы не рискнуть,
Предвосхищая то, что словом
Торить придётся в жизни путь?
А в силе слова убедился
Тогда не раз уж наш герой –
Не раз отменною строкой
Он от противников отбился,
И, между прочим, побивал
И тех, кто в силе пребывал.


                62.

С друзьями вместе на орехи
И царь от Пушкина отгрёб –
Слова, которые как вехи
Поэт вбивал, как гвозди в гроб,
Я не хотел бы тут представить, -
Героя нашего прославить
Есть много способов иных,
А власть насмешками буравить,
Всех призывая остальных
В насмешках сих соединиться…
Едва ль носители молвы
Пред Богом могут быть правы...
Возможно ль доброго добиться,
Болтая глупым языком?
Добро ль – трясти отцовский дом?


                63.

А мир лицейских отношений…
Должны ли мы его винить
За то, что взялся юный гений
Свою безудержную прыть
Питать свободой, величаво
Ему позволившей забавой
Труды благие заменять?
Должны ли с вами мы на право
Всем равно данное пенять?
Ничто герою не мешало
Прочистить алгеброю мозг,
И навести латинский лоск
На всевозможные начала,
Которых массу он имел,
Но…   Пушкин так не захотел!


                64.

Царя и Бога понимая,
Как некий общий трафарет,
Жил, не особенно страдая,
В мечтах о будущем поэт.
Он мог пойти бы и в гусары!
А что? И смелости, и жару
Ему хватало на двоих,
А мог…   Он мог…   Но тут мы даром
Запишем с вами этот стих –
Успехи в школе не  давали
Надежды на карьерный взлёт
По статской линии – поход
В столоначальники едва ли
С душой творца был совместим,
А был творцом он! Был он им!


                65.

К концу лицейского ученья
Герой наш славно овладел
Тем, что зовут стихосложеньем:
Он в рифму всё сказать умел,
Легко при том марая строки,
Едва почуяв в них пороки,
И, убегая от длиннот,
На штиль Державина высокий,
Штиль громогласных длинных од
Он наложил в работе вето,
И облегчал, как только мог
На лад французский русский слог,
И стихотворная монета
От операции такой
Приобретала дивный строй.


                66.

Хотя великие творенья,
Заметим – были впереди,
Уменье – это лишь уменье,
Как ты к нему ни подходи,
Не может юноше открыться
Ни прозорливости страница,
Ни тайной жизни сторона,
Ему не может покориться
Глубокой мудрости стена,
Но – он способен брать задором,
Талант способен предъявить,
И – тем привлечь и оживить
К себе  направленные взоры!
Вот этой самою тропой
И шёл к свершеньям наш герой.