Из личной жизни председателя КГБ. Шутка

ВНИМАНИЕ!!!
Произведение более или менее отредактировано. В последнем варианте появился намёк на "программу реформ" в исторической "новой версии" 70-80-х годов, хотя тема эта здесь всерьёз не развивается: она - для самой "Вспышки".

В самом конце — новое примечание.





       < Это — рецензионная переписка на мою «Вспышку», где я невзначай рассказываю ещё один эпизод, более поздний, чем основное действие фантастического повествования.
       Краткое содержание фантастической завязки "Вспышки" —
http://www.stihi.ru/2016/02/14/9182
и
http://www.proza.ru/2014/01/29/1872.

       ВременнОй Скачок происходит в 1977 год, где после Нового года героине снова оказывается 10 лет (в нынешнем же мире она успела прожить 50, — она единственная могла перенести Скачок, сохранив память о нынешнем отрезке времени, впоследствии исчезнувшем. До Скачка, в «нашем времени» её нашли «нелегалы»-ФСБ-шники (не совсем, конечно, нелегалы, — но это отдельная история), которые были посвящены в то, что прошедшее время может внезапно вернуться, причём, никто ничего не будет помнить о «будущем», которого там ещё не было. Единственное исключение — героиня, редчайшая носительница полного «диапазона L». Её памятью с её согласия они воспользовались затем, чтобы из будущего передать доказательные шифровки для Андропова — обо всём, что произойдёт дальше. По сути — о необходимости перемен, но благотворных, а не губительных. В последний момент до Скачка ей передали ещё непроверенную информацию, которую не успели зашифровать, — как необязательную, поскольку, кроме её непроверенности, почти не было сомнений в том, что искать людей, о которых здесь сообщалось, в 1977 году уже поздно. Она же сообщила эту информацию Андропову первым делом, как только стало понятно, что она — не просто ребёнок, «заглянувший» в КГБ в Москве на площади Дзержинского, но что она же, каким-то образом — серьёзный человек с большим объёмом очень важных сведений. Эта «непроверенная и необязательная» информация, о которой она не забыла (там говорилось о вероятно пропавших без вести), спасла жизнь четырём разведчиками (ещё двоим — было действительно поздно), среди которых были Александр Чебрецов и Геннадий Замятин, серьёзные профессионалы и, как раз, герои информационно-психологической войны, представление о которой тогда ещё сформировалось далеко не у всех, — но людей этих Андропов хорошо знал лично. Их исчезновение поначалу вызвало подозрение в предательстве, но, в конечном счёте, после их обнаружения и освобождения, он, уже генсек (что произошло теперь гораздо раньше и по-другому), назначит их на очень серьёзные посты, вплоть до своего преемничества.
       Здесь же действие происходит уже спустя три с половиной года после временнОго скачка — в начале лета 1980-го. В текст фантастического повествования это войти не должно (не планируется), — это «для себя». >
                _____________________________________









Рецензия на «Вспышка. Фантастическое повествование. Неоконч» (Алла Тангейзер)

       Алла, ФСБ со мной точно не общалось, это я могу сказать Вам определённо и честно. Но всё остальное, все эти закрытые двери, неудачи, изоляция в общении и пр. - всё это было.
       У меня к Вам ещё один вопрос общего характера (не применительно к Вам или к кому-либо ещё). В мире достаточно много хороших, честных, порядочных, умных неудачников и аутсайдеров. И какие-то положительные качества, и потенциал их души и ума обществу, по большому счёту, не нужны. По Вашему мнению, не применялось ли и к ним то же воздействие, о котором Вы пишете, или они оказываются в некоей социальной изоляции и в ситуации нереализации своих способностей в силу именно своих каких-то личных качеств?
Одна Автор Прозы   20.01.2015 16:35   

       А., я вчера в запарке проворонила Ваше замечание с вопросом. Но попробую ответить.
       Конечно, в жизни бывает всякое. Но, как говорила моя мама, споря с теми, кто утверждал, что талантам надо помогать: «Вот НАСТОЯЩЕМУ таланту помогать как раз не требуется, потому что, если он настоящий, то он пробьётся обязательно!» Здесь я с мамой как раз не очень согласна, хотя некое зерно истины в её словах есть. Особенно же важно то, что она не учла специфику ЭТОГО нынешнего времени, которое убило её же…
       Действительно, есть реальная толика невезения, когда обстоятельства (например, «непреодолимой силы») побеждают. Что-то иногда катастрофически надламывается и в самом человеке — по разным причинам. У кого-то просто не хватает внутреннего… жизнеутверждения, что ли, и потребность в самореализации просто очень невелика. Оно бывает по-разному, и сказать скопом за всех — невозможно.
       Но нынешнее время РЕАЛЬНО отличается тем (кстати, ещё не известно, когда именно оно началось, и что конкретно творилось в XX веке, — с ним «нечисто»), — отличается тем, что с конца XX века целенаправленное подавление человеческой активности, особенно творческой — проводится однозначно. Есть «высшие» человеческие силы, которые прямо заинтересованы в снижении всевозможной активности сокращаемого ими человечества, которые открыто объявляли тенденцию на снижение роста, развития, — всё это неоднократно задокументировано, сильно не скрывалось, и является неопровержимым фактом, как и то, что касается это особенно (и даже в первую очередь) России, воспринимаемой Западом (т.е. «всем остальным миром») как свой «недоделанный противник», антагонист, вкупе с уничтоженной ими же Византией. (Обкаканной ими тогда же, что продолжается даже до сего дня, — вспомните хотя бы Путинские, «невесть откуда и с чего вдруг взявшиеся» призывы «преодолеть в себе византийщину», — жили-жили, не тужили, вдруг — здрась-сь-сьте, — вот ещё что, оказывается, нам надо преодолевать… А я эту Византию вообще едва-едва в школе «проходила», и то, не очень помню)… В общем, открыто объявленная тенденция на снижение роста, развития, касается в первую очередь России, воспринимаемой Западом как «недоделанный антагонист» примерно с V века, после того, как в 395 г. произошло разделение Римской империи на Восточную и Западную, а тем более — когда в 1054 г. оформился окончательный раскол христианства на непримиримые католицизм и православие.
       Я тут сказала про XX век, а вот Михаил Леонтьев, например (в 8-серийном документальном фильме «Большая игра»), «холодную войну» между Россией и Великобританией (где большую роль играет спор за Афганистан) определяет как продолжающуюся уже 300 лет. А Сергей Кара-Мурза «его поправляет», называя сроки этой «холодной войны» между Западом и именно Россией (которая исподволь велась с их стороны очень активно и не затухала) — как раз от времени расхождения, тем более, раскола христианства.
В IV части эссе «Как бы обойти те же грабли?..»,
http://www.proza.ru/2014/05/11/1017 ,
я делаю приличный экскурс в историю масонства, которому предшествовали всевозможные рыцарские ордена, невесть чем занимавшиеся на самом деле, но ОДНОЗНАЧНО «поддерживавшие и продолжавшие» эту «холодную войну» до передачи «знамени» — зародившимся В АНГЛИИ (!) масонам (уж конечно, НЕ еврейской организации)…
       В общем, тут и в «истории подавления и уничтожения» Пушкина А.С. — «не всё ясно» (когда-то я писала об этом: что заговором в той истории просто ПАХНЕТ, но заговора никакого обнаружить не удаётся, — теперь уже можно утверждать, что это — вполне характерный почерк масонских и парамасонских  «предприятий»). А уж в XX веке — не сомневайтесь, — что бы и как ни происходило бы в каждом отдельном случае, но огромное число «умных неудачников и аутсайдеров», особенно в России, и даже эмигрантов — в зарубежье, действительно целенаправленно подавлены…
Алла Тангейзер   21.01.2015 18:26

Алла, сердечно благодарю за развёрнутый и исчерпывающий ответ!
Согласна с Вами практически по всем пунктам, мне и добавить нечего.
Печально, что "...огромное число «умных неудачников и аутсайдеров», особенно в России, и даже эмигрантов — в зарубежье, действительно целенаправленно подавлены".
В связи с этим остаётся чисто риторический вопрос: можно ли что-то с этим поделать? И как этому эффективно противостоять?
Одна Автор Прозы    21.01.2015 18:55   

       Как этому противостоять — я сама думаю 9 лет. (В 2006 г. мне в приёмной ФСБ (не в первом, правда, разговоре), в ответ на мои вопросы, заявили: «Думайте сами», — «Нет, но вы представляете себе, до чего тут можно додуматься САМОЙ?!!» — «Учитесь думать сами». Вот и думаю с тех пор, хотя и раньше занималась только этим.) Но вообще…
       Тут, на днях, у меня вырвалось: «Весь ЭТОТ нынешний мир для меня — огромная назойливая муха, которую я никак не могу прихлопнуть!»
       Я, конечно, понимаю, что и не смогу, и скорее всего, эта «муха» вымотает меня до смерти. Но от этого мухой для меня «она» быть не перестаёт, и ничем другим не становится.
       А после моих вчерашних откровений здесь, в переписке с Вами, я поняла, что говорю именно о Западном мире, побеждающем сейчас и в бывшей России. (Ведь именно от него уехала я когда-то из Германии…) Другого же больше нет. Вернее, есть остатки — видоизменённые в сторону угасания, с обеднённым, нарушенным человеческим мышлением…
       В общем, один из моих «рецептов» — «прихлопнуть муху».
       Самый простой способ, конечно — это прихлопнуть себя. Тогда кончится вообще всё. И в этом есть своя прелесть. Но тогда я уже не смогу больше жить и в собственном мире… А муха добить меня — тоже не торопится. Недавно я где-то читала или слышала по радио, что тотальные смертоносные эпидемии миру не грозят, поскольку «психология» микробов такова, что им выгодно, чтобы мы как можно больше болели, но и как можно меньше умирали. Видимо, и психология «насекомых» — схожа с этой…
       Второй «рецепт» — это всё, что обычно и делается при защите от невыводимых мух и прочих насекомых: сетки, пахучие жидкости… В общем, самоизоляция. Я изолируюсь в свой внутренний мир и живу в нём.
       Про меня тут пытаются рассказывать: «У неё — Маши, Даши, "Молдаване", "Ежовские", всякие былые сотрудники компьютерных отделов Петербургского "Музея Музеев", она ещё политикой интересуется…» А я тут, тоже недавно, по некоторому досадному, хотя и совершенно левому поводу, вдруг выругалась:
«Да пошли вы все — с вашими Шарли, Украинами, "Молдаванами", "Ежовскими" и со всем остальным!..» Действительно, всё это — только персонажи постороннего и вообще не интересного БАЛАГАНА, где в нынешней действительности нет ничего настоящего и не разыгранного (кроме трупов), да ещё — и по чужому, уродскому «сценарию». Для себя я, наверное, никого и не вспомню…
       Действительно, если бы я жила в ЭТОМ мире среди всего и всех, кого и что он «предоставляет», включая «ценности», я не знаю, что бы со мной было, в кого бы я превратилась и как давно померла бы. Но я ЖИВУ в мире своей «Вспышки» (в 1977 году и последующих) среди МОИХ выдуманных героев, ТАМ испытываю эмоции, сколь угодно яркие, ОТТУДА думаю о мире, вселенной, о моём опять разъехавшемся здесь рюкзаке (вместо шкафа и вообще всего имущества), который опять надо шить (ТАМ героине это иногда снится в кошмарах), о взаимоотношениях с ТЕМИ, тамошними персонажами, о войне, которую там иногда приходится вести (так, как хочу я сама, с каким мне нужно драматизмом, — всё равно, это — МОЯ фантазия, МОЙ мир), о всемирной истории, о шедеврах всякого разного искусства, которое я согласна считать таковым, и т.д., и т.п.
       Спросите у меня, ЧТО было в эти последние годы до сего дня, и я не отвечу ничего (или что-нибудь вымучаю), но сама реально вспомню СВОЙ мир, в котором я ЖИЛА и о котором почти никто ничего не знает, кроме того, что я уже успела написать (а он — ГОРАЗДО больше, и написано будет далеко не всё)… Сюда же относится и многое из того, что я делала, пережила и видела здесь, в интернете, преимущественно на этих сайтах. Но интернет как таковой — вторичен, и ценен он именно возможностями публикаций (и в какой-то мере, чуть-чуть — общением с теми, кого я никогда не видела и не увижу, и не знаю, кто это на самом деле, но кто может иногда писать что-нибудь действительно интересное), а когда интернета не было (я несколько лет не рисковала к нему приближаться, «лишний раз» не подставляя себя «под выстрел», — да и возможности не было), но МОЙ мир уже существовал, причём, таким же (ранее — подобным). «Вспышка» зародилась во мне ещё при жизни отца (тот период — вообще без интернета), и совсем не как литературное произведение…
       Ещё, как Вы знаете, с «мухой» я пыталась бороться, обращаясь к профессиональным дезинсекторам (ФСБ). Но им как-то не интересно тратить свою мощь на такие мелкие дела, как я, и они спровадили меня к народной медицине («Думайте сами»). Как спасти родителей, я сама не придумала…
       Правда, о «дезинсекторах» я иногда немножко вспоминаю, а о сотрудниках «Музея Музеев» — нет, но им я даже вынуждена была когда-то посвятить целую матерную «поэму»:
В <Тар-Тар-Тар>е, загоне рутинном,
<Тар-Тар-Тар>ский разводит скотину:
отожралась уже до усёру
уголовников целая свора…
<Дальше — мат на пять страниц.>
Но сделала я это, и правда, вынужденно, поскольку они (или «кто-то» их посредством, но крайне убедительно) пригрозили, что будут слушать мои мысли. Вот я в адрес их всех, лично каждого, и зарифмовала брань, в основном нецензурную, и до ухода с той работы три месяца мысленно читала по кругу только это: слушайте. (Тоже, кстати, период безо всякого интернета в личных целях и ДО всяких обращений к «дезинсекторам».)
       А для себя я и их вспоминаю, ровно как прочих маш-даш…
       Интересно, что позднее меня пытались сподвигнуть писать подобное и про остальных, с кем я общалась впоследствии. Но я больше не стала: невозможно же бесконечно тратить единственную жизнь на нецензурщину в адрес ВСЁ ТОЙ ЖЕ «мухи»…
       С другой стороны, эта «поэма» — тоже ведь МОЁ «творчество»…
       Один раз, правда, доведённая до ручки (во «Вспышке» это есть), я громко вслух читала эту «поэму» в два часа ночи у московского «Детского Мира» — дезинсекторам (наверное, как «плата за тогдашнюю частичную дезинсекцию».) Назавтра мне, как ни странно, в коем это веке выразили «фи» в виде медленно отвернувшейся от меня дезинсекторской камеры видеонаблюдения, в которую я по тогдашнему обыкновению пришла показывать язык (поскольку в то время мы с ними в очередной раз «поссорились»). Но спустя примерно месяц я устроилась на довольно денежную работу (вероятно, после моего тогдашнего выступления, в качестве гонорара — мне). Однако, поскольку дезинсекция тогда была проведена лишь частично (никого из тогдашних персонажей ничто не задело никак, что было понятно заранее), то…
       Опять же, недавно «Ежовский» говорил: «А ты слушай небеса.» Я ему: «Вот именно это я и делаю. Но ЭТОТ мир («муха») всё время мне мешает». Мешает, мешает, мешает. Причём, сознательно и профессионально. Если же уничтожить себя, чтобы уничтожить для себя — его (нынешний мир), то и небо станет слушать некому и нечем…





       (Сейчас я расскажу историю, — я делаю это ради рассказа о дне сегодняшнем. Ближе к концу станет понятно, к чему это я, и зачем. Это — к вопросу соотношения МОЕГО мира и «мухи».) Недавно я, вынужденная выйти из интернета, когда до кормёжки ещё оставалось время, села на скамейку — покурить, попить чая (было тепло), и улетела «к себе». Моя героиня в начале 1980 года приближается к 14-летию, но ещё его не достигла. (Высоцкий проживёт значительно дольше, и они хорошо знакомы, но здесь, в данной истории, он ни при чём.) У неё — гормоны уже бушуют, и по природе она — рано развитая, в 12-14 ей дают 18-20 (впоследствии развитие затормозится, и она будет очень долго выглядеть гораздо моложе своих лет, — хотя развита она теперь и не так, как в «первом детстве», до Скачка, — теперь уже больше не было хорошо понятных ей, а потому и не возобновившихся причин ни для каких внешних «перекосов» развития), а за спиной у неё при этом — опыт и память 50-ти лет ТОЙ жизни в «будущем», ДО временнОго Скачка… Она давно решила, что выйдет замуж опять за своего мужа, только теперь происходить это будет уже не в Германии, а в России (настоящей), и вообще, всё уже складывалось там совсем иначе. Но в любом случае, сейчас, в это время — муж её ещё пешком под стол ходит (сам же вспоминал, что «тогда меня интересовало не "это", а мотоциклы»), а ей становится уже позарез пора «выйти замуж в первый раз», и вот, в этот период она страшно «западает» на Чебрецове. Только считает, что теперь ей придётся самой перемаяться, и знать об этом не должен никто (в виду невозможности отношений в её нынешнем возрасте, и к тому же — чтобы ей «не быть, как дура», влюблённой в женатого человека средних лет, да ещё и при такой его работе, в такой должности).
       Чебрецову — около 46-ти. Когда произошёл временной Скачок, и благодаря её информации он выжил, ей было ещё 10 (но в «той» жизни-то она успела прожить 50…), ему — тогда было чуть меньше, чем сейчас, то есть, около 43-х, — значит, Высоцкого он старше года на 4. Сашка женат всё на той же феерической красавице, которая, правда, плохо его дождалась после перипетий, но, как он говорил, досрочно получив тогда генеральское звание: «Маленькой — тоже всё ужасно нравится, она тоже по уши довольна, что "все кругом стали" генералами, но для неё это — романтика, новые горизонты, возможность выиграть войну, лампасы, в конце концов, которые она, правда, почти и не видит… — а у моей благоверной — арифмометр в голове щёлкает, — у неё СВОЙ интерес». В общем, тогда, после Скачка, Сашка бы в семью не вернулся, тем более, что дети у него были уже взрослые, но… возможность работать с «явлением природы» (т.е. с 10-летней Алёной) тогда, в Брежневско-Андроповском СССР, однозначно предполагала, что Сашка должен быть женат. Чтобы не тянуть резину, он и вернулся к жене (а она за возможность оказаться генеральшей согласилась на все условия). Что было дальше, Алёна не знала (она вообще ни в чью их личную жизнь категорически не совалась, благо, что у самой была возможность далеко находиться от этого всего, — и кто что делает, когда «занят», она принципиально не задумывалась, тем более, что сама не скучала вообще). А Сашка, очень быстро продвигаемый Андроповым на пост председателя КГБ, столь же быстро засёк у жены любовника, ещё из жизни во время перипетий, — тоже женатого. Чебрецов поставил ей условие, что, оставаясь формально его женой (генеральшей), она может со своим любовником встречаться и чуть ли ни жить, но под опекой их «братии» — чтобы об этом категорически никто не знал. Соответственно, формально он был женат, о чём знала и Алёна, а на самом деле у него в этом плане ничего особо хорошего не происходило, тем более, что к тому моменту пост председателя КГБ он уже занял, а Андропов стал уже генсеком, не дожидаясь брежневской смерти, — там они всё сделали НОРМАЛЬНО, и без особого «ущерба» для мирного и довольного жизнью почётного пенсионера-Брежнева (сохраняя также и «психику народа» от деструктивных «перепадов».
       Алёна так и обитала в кругу Сашки с Генкой, — см. «Дневниковые намётки к продолжению "Вспышки"»,
http://www.proza.ru/2014/01/29/1808 ), —
у Генки долго тогда держалось что-то вроде паралича лицевых нервов вследствие длительной необходимости скрывать эмоции во избежание невольного предательства, а также — ущерба для собственной семьи. Теперь свои, любя, называли его «человек в железной маске». Алёна, ничего ещё не зная, ни с кем ещё не знакомая, не испугалась (вопреки предположениям окружающих) обоих недавних узников, Чебрецова со свежим шрамом в поллица и Замятина «в железной маске», и выбрала Сашку в слушатели (поскольку она долго не могла никому начать ничего рассказывать), потом и Генку, — потом, поддавшись взыгравшему в ней детству (оказалась-то она действительно десятилетней), потребовала детского ритуала «кровного братания», и очень любила их обоих. Теперь она, не пойдя, разумеется, ещё раз ни в какую школу (к детям — в качестве равной, — сама уже прожив жизнь), что-то индивидуально подучивала на месте для экстерна («для порядка»), а вообще, много чему училась и много чем ещё занималась. (С родителями уже не жила, не могла, как и раньше, но они жили теперь поблизости, и виделась она с ними, конечно, очень часто. Новая родительская история — отдельная тема.) Но теперь, у Генки в семье всё было более или менее хорошо, а у Сашки — просто ничего: он, оставив видимость брака для окружающих, чтобы иное не мешало официальным требованиям на ТАКОЙ работе, в действительности просто разорвал личные отношения с женой…

       Однажды его (ещё с одним из довольно близких по работе приятелей) несколько «засекли» в соответствующей поддатой компании (но «засекли» тоже свои, не на уровне большего скандала), дело замяли, но Алёна, практически жившая там же, на объекте, об этом узнала. А у неё к нему уже росла и росла «нешуточная симпатия», уже не детская… Тогда, когда его привезли срочно по делу — датого, и «можно представить, откуда», Алёна, как ни изображала отстранение, но тут не выдержала, закатила истерику:
       — Так, оказывается, всем всё можно?!! Всем и всё?!! И только мне вот именно сейчас — 13 лет?!!
       Поддатый Сашка растерянно у неё спрашивает:
       — Ты о чём?
       Она, зло:
       — О чём, о чём… Курить я хочу!..
       Чебрецов, что-то понимавший, но её стараниями ещё не догадавшийся, что речь тут идёт о нём самом, задумчиво ответил:
       — Нет, вот курить — до 18 лет нельзя…
       Она тогда хлопнула дверью. «Свои мужики» с тех пор ломали голову, что именно с ней происходит и о ком тут речь, а она делала всё возможное, чтобы никто и ничего так и не понял.
       В общем, время прошло, и до её 14-летия оставалось уже недели полторы-две. На Сашку Алёна продолжала старательно рычать, причём, особенно один на один, что больше всего сбивало его с толку. Сашка с Генкой уже действительно с ней сроднились, и их очень расстраивала её реакция. Разговаривать об этом с кем-то другим она тоже отказывалась, — в этот период вообще очень замкнулась. На все их попытки её «растопить», отвечала: «Ну, дайте мне спокойно пережить трудный возраст, — это же гормональное, — что вы, маленькие, что ли! Просто оставьте вы меня!» Но все понимали, что за этим неизбежно стоит, тем не менее, какая-то недосказанность.
       Сашка в основном, принимал эту её просьбу, но изредка пытался увещевать: «Ну, помнишь, как мы разговаривали с тобой по несколько дней? Разве было что-нибудь такое, чего бы я не понял, где бы не нашёлся выход?» — «Да, ты все гадости про меня знаешь», — «Так и ты — про меня!..»
       Когда-то, поначалу, вытрясая из неё «историю будущего» — её самой, страны и мира, заодно определяя источник многих её психологических «особенностей» (в качестве «главного ответственного за её психологическое состояние», руководителя комиссии по работе с ней), чтобы ей было легче и чтобы подсознательно она не чувствовала себя «хуже всех», он рассказывал ей и то, как сам подвергался психологической обработке и подавлению в секретной «тюрьме», где его должны были потом убрать, а уж чем это может сопровождаться, Алёна сама прекрасно знала из того же ненавистного «будущего»… А на все предложения поговорить с кем-нибудь из женщин, она вообще отбрыкивалась, если только речь не шла о каких-нибудь сугубо медицинских делах, где женщину-врача она предпочитала.

       Но с тех пор прошло уже довольно много времени, особенно учитывая насыщенность жизни, что, как ей всегда было известно, время сильно замедляет, — множество событий, внешних и внутренних, давно перекрыли те впечатления.
       За прошедшие несколько лет, помимо того, что она очень много училась (основное, плюс языки и рисование, — к тому же, ей сразу сняли комплекс «медведь на ухо», так что первое время она развлекала их бесконечной опереттой: по любому поводу распевала какую-нибудь песенку, и иногда такую, что неподготовленные окружающие не знали, как и реагировать). Кроме того, она сразу же захотела стрелять в тире и на полигоне, и научиться несиловым приёмам рукопашного боя, чем с ней занимались нередко инструктора ВДВ и морпехов (а «народ» очень охотно принял тогда её, 10-12-летнюю, очень весело подхватив игру в то, что она — «братишка-девочка»). Кроме того, после подготовки и выхода телевизионной специнформации о «будущем», о конце СССР — на всю страну и на весь мир (в чём участвовал, в частности, по её настоянию и с быстрого согласия КГБ-шников, Высоцкий и некоторые другие «неожиданные герои страны»), её очень быстро попытались убрать, спровоцировав рану и заражение крови, — она выжила почти чудом, — и ещё была рассказанная мной как-то в «Дневниках» история о совершенно неожиданном пограничном нападении во время её дальней южной «экскурсии», когда её отрезали (правда, практически «сидящую» на целом арсенале, — а она давно уже имела представление обо всём, — она как раз сбежала тогда от всех, чтобы спокойно посмотреть оружие, вот тут-то и произошло нападение, а о ней толком и не знали поначалу, где она вообще), и она долго одна отстреливалась от целого большого «взвода» боевиков. Когда стало понятно, что отстреливается она в одиночку, Сашка поседел, пока её оттуда вытащили. Теперь он относительно давно был седым, белым.
       Но это — после, а поначалу — очень много сил занял выбор направления дальнейшего развития страны, очень болезненный для самого Андропова, многое прекрасно понимавшего и предупреждавшего не однажды ещё до всякого Скачка об опасности «улучшения социализма» и того, чем чревата в конечном счёте «либерализация». Становилось понятно, что социалистическая экономика проигрывает противостояние, — что очень много не учтено человеческих закономерностей, особенно не в первом и не в третьем поколении людей в русле социалистических преобразований. Сама же Алёна предупреждала о страшных вещах, но она же и говорила не однажды, что в застое люди становятся готовы к ЛЮБЫМ переменам, и Америка в этом соревновании окажется сильнее, во всяком случае, мобильнее. А Америке нужно отнюдь не «счастье народов СССР». Главное же, что было «на подходе», чего не сумел раньше уловить Андропов — опасность скорого слияния номенклатуры и криминала.
       «Ураганное» обсуждение прошло в четыре месяца подготовки телевизионной специнформации в режиме особой секретности (когда все участники этой подготовки и этого обсуждения буквально сроднились, и из них пар шёл, — только Алёна должна была высыпаться, и за этим строго следили, остальные же, хоть и хорошо питались, тратили столько энергии, что специально прикомандированные на это время для профилактики врачи высокого уровня без работы не оставались практически никогда). Тогда, по выходе на телеэкраны информации в больших восьми частях (часа по три каждая, но не каждый день), в стране, конечно, произошёл эффект разорвавшейся бомбы, и процесс продолжался поныне. Только памятуя об уже не актуальной горбачёвской истории, теперь — как информация преподнесена была крайне продуманно, с учётом согласованного мнения множества серьёзных специалистов разного плана, так и сейчас общественные процессы держались под постоянным контролем (как постоянное измерение пульса, давления, температуры у больного в реанимации). Все эти легкомысленные и авантюристские горбачёвские «сначала построить дом, а потом продумывать архитектурные детали» были исключены.
       Страна уже очевидно выбрала путь развития, несколько схожий с тем, что потом, в постсоветские годы было названо «китайский вариант». Юрий Владимирович нервничал страшно. В книге, «когда-то» вышедшей позднее, «Избранные статьи и речи», он неоднократно предупреждал об опасности направлений на «улучшение социализма», — он как никто другой знал, чем немедленно грозит этот путь (а именно — победой Запада в «холодной войне» и развалом страны). Но очень многое предложили «из будущего» в шифровках, многое решалось по ходу, совсем не теми силами, как «в будущем» — в горбачёвские времена.
       От социалистических основ не отказались принципиально, но развитие кооперативов и индивидуальной трудовой деятельности, большой экономической свободы предприятий и пр., начиналось очень активно — под усиленным контролем государства, КГБ, правоохранителей, партийных структур. Конечно, они были уже близки к тому, чем их окончательно представили в перестроечные и последующие годы, но до «Олимпиады-80» растление такими темпами ещё не началось, и атмосфера в обществе сохранялась ещё советская, что было очень удачно для начала подобных перемен.




       В общем, с тех пор произошло очень и очень многое… Однако сейчас дело было, конечно, не в этом, не во впечатлениях.
       Сейчас в отношении Алёны — всех остальных, с их «помощью и расспросами», Сашка тоже тормознул, призывая дать ей переломаться, если уж она сама так хочет, но его всё это, вся эта её таинственная отчуждённость тоже начинала тяготить. Однажды он сказал ей: «Пока ты всё копишь в себе, какая-то проблема только нарастает. А я обещаю тебе, что любой выход найдётся, — я только на твоей стороне, и лучше, чем я, чем наша с Генкой компания «братишек», его для тебя не найдёт никто». В тот раз Алёна всё равно его послала подальше, но стала понимать, что действительно необходимо что-то решать с этими её новыми бесконечными мучениями: она уже успела очень привыкнуть к радости безмятежного «братства»…

       В общем, однажды она написала ему путанную записку, где по давней, «из будущего», привычке — много излагала так, «чтобы на всякий случай ничего не сказать, но отчётливо дать понять» и где главной мыслью было, всё-таки, её желание как-нибудь «расколоться» и при этом «не засветиться» ни перед кем другим. (Ей вообще был страшно в тягость неожиданный спонтанный психологический возврат в ТО время, когда она была молодой, созревающей — «в прошлый раз» со всеми, оказывается, кошмарами сторонних воздействий, — и теперь масса старых, «оттуда», ассоциаций — ей самой же накручивала нервы до предела.)
       Как здесь сообщить о записке, избегая прослушек и вероятных скрытых камер, она знала хорошо, поэтому записку она передала и «села на измену», внутренне с ужасом готовясь к «онегинским объяснениям»:
«Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошёл
И молвил: "Вы ко мне писали,
Не отпирайтесь, я прочёл"…»
       Но очень скоро у себя в ходовом кармане она обнаружила ответ, попавший туда «чудесным образом» (она так и не смогла даже предположить, когда и как он туда попал, — но такие загадки её больше не мучили, ещё из «той» «жизни»). Сашка писал:
       «Алёнка, я прочитал. Вообще ничего не понял, потому что ты не дала мне ключи от твоих шифров. Но сразу могу тебе сказать, что абсолютно в любом случае, всё очень-очень хорошо — с твоей точки зрения».
       Последние слова давно пустила у них в обиход она сама, и они прижились.
       Дальше он написал: «Я предлагаю тебе возможность поговорить три дня. Сегодня или завтра тебе предложат поехать отдохнуть на неделю — соглашайся и ничего не спрашивай. Там вообще никого не будет. В течение этой недели на три дня я там появлюсь. Все остальные условия будешь диктовать только ты. Если тебя это устраивает — зайди ко мне в кабинет, что-нибудь скажи как всегда, и невзначай собери свои волосы в пучок и сразу отпусти. Если хочешь сразу ещё что-то сказать — поиграй с шариковой ручкой на столе. Если тебя это вообще не устраивает и нужно что-нибудь другое — просто загляни в кабинет и сразу закрой дверь». (Безоговорочное право входа к нему в любое время и по любой причине у неё было давным-давно, и все были поставлены в известность. Она сама настолько была там ходячим секретом, что от неё секретов практически не оказывалось. Другое дело, что она сама не злоупотребляла этим настолько, что нередко и раньше он специально напоминал, что она может зайти в любое время…)
       Когда теперь она зашла к нему (а волосы у неё сейчас были полудлинные), она собрала их в пучок и дёрнула с такой силой, что чуть не сорвала себе скальп, — Сашке даже пришлось пошутить по этому поводу на всякий случай.
       Теперь Алёна подумала: «Ну и хорошо. Сашка сам берётся решать все проблемы и искать выходы. Вот пусть и думает, как хочет, — надоело мне всё». Назавтра её привезли куда-то за город в обалденный маленький коттедж среди зелени, что было в конце весны,  начале лета — лучше не придумаешь. Два дня она всё равно ходила из угла в угол, пыталась что-то делать, чем-то интересоваться, но состояние «на измене» доминировало стопроцентно.

       Теперь она корила себя за то, что всё это устроила. Она сама участвовала очень во многих мероприятиях, особенно по составлению планов на дальнейшее развитие страны и по подавлению «капиталистических западных атак», как теперь оказалось, в основном психотехнологических (а она являлась бесценным свидетелем «того, что может быть», поскольку, помимо шифровок, ни из чьей памяти информацию больше было не выудить). КГБ-шные психологи иногда выжимали из её памяти всё, чего, казалось бы, не знала и не помнила она сама, — а на страже от них — всегда были Сашка с Генкой или ещё два-три человека «ближнего круга», — чтобы те не зарывались и не мучали её сверх самого необходимого), — так что она понимала, что, по большому счёту, сейчас было совершенно не до её личных переживаний.
       Андроповский клан приходил к власти очень быстро, но и очень аккуратно, с оглядкой на ВСЁ. Западу это страшно не нравилось, и мирно сидеть и терпеть происходящее они, конечно, не собирались. Правда, теперь им совершенно по-новому и совершенно неожиданно для них показали зубы, и теперь — отнюдь не только ядерные. А после телевизионной специнформации, крайне необходимой стране, до сих пор начисто лишённой «иммунитета», и они поняли, конечно, откуда и приблизительно что теперь взялось у русских. Но это же означало начало новой интенсивнейшей работы их мозговых центров. А русские теперь тоже очень хорошо уже понимали, что дело далеко не только в противостоянии систем, а именно в противостоянии цивилизаций и в завуалированных (во избежание отчаянного сопротивления) претензиях на 1/6 часть суши…
       Одновременно с этим решались проблемы, что теперь в действительности необходимо делать внутри страны, — а делать нужно было, казалось, невозможное. Правда, обалдевавший в застое народ очень радостно поддержал их линию («опять!..»), но Алёна сама же всё время рассказывала, к чему именно может приводить «волна народного воодушевления и обновления» (о чём совершенно конкретно давным-давно предупреждал и Андропов). В общем, какое место во всём этом могли занимать её личные лирические проблемы и вторые «трудности переходного возраста», она понимала прекрасно.
       Кроме того, «взять власть» по-настоящему — это дело вообще не простое и не моментальное. Не случайно даже в кабинете нового молодого председателя КГБ СССР по всем поводам предпринимались такие предосторожности.
       Получив записку от Сашки, она, зверски помахав своим пучком волос, встряхнула головой и, как было договорено заранее для всех подобных (не рабочих) случаев, «рассеяно и небрежно» скомкала эту записку и кинула её в Сашкину корзину для бумаг, чтобы он это видел. Это означало, что он в ближайшее время, оставшись один, собственноручно её уничтожит. Именно так она передала и свою первую записку ему: зашла, «рассеяно» достала из кармана, пожала плечами и кинула в корзину. Сашка не знал, что это такое, значит, понятное дело, посмотрел…
       Между прочим, теперь Алёна ещё и ждала… появления персонального компьютера. «Из будущего» основные сведения программистам для его создания были переданы в шифровках, но «мелочами» эти шифровки было не перегрузить, учитывая, что для передачи вообще всей информации из различных областей используется память всего одного человека. Потому приходилось периодически, как она шутила, способствовать «промышленному шпионажу», когда у неё выясняли все подробности и детали, которые она только помнит хотя бы как «продвинутый пользователь». Оказалось, что и это играло большую роль — при грамотно задававшихся вопросах (а специалисты с ней разговаривали — из лучших).
       Первый советский ПК, точно не позднее Запада, уже создавался прямо сейчас, и Алёна ждала его появления у себя. Ей, конечно, одну из экспериментальных моделей должны были презентовать без задержки, в частности, для пользовательского тестирования. Причём, создавался сразу аналог Windows, над чем на Западе ещё не работали. Да, это не могло быть таким предметом гордости, как полёт Гагарина в космос, тем более, что скрывать источники информации никто не планировал, но и делиться заранее никто ни с кем не собирался.
       Ещё одна проблема, которую уже начинали решать — будущий интернет, «всемирная паутина». Здесь были большие проблемы в виду нынешних идеологических ограничений, которые теперь тем более никто не собирался снимать. Но заодно и неплохо было сразу предусмотреть некоторую защиту от «слива» будущих «нечистот» этой «всемирной помойки».
       И так было пока во всём: политические противостояния внутри страны в верхах, конечно, пока только выходили из первого шока, хотя и сильного, но рассчитывать  на немедленное согласие во властных структурах было бы опрометчиво, тем более, что Запад, по-прежнему богатый, дремать не намеревался ни секунды. Благо, «железный занавес» оставался нетронутым.
       Олимпиада-80 в Москве проведена тогда не была. От неё отказались, передав «дежурным подстраховщикам». Америка донимала со своими бойкотами, СЕЙЧАС совершенно не нужными и не интересными, и кроме того, Алёна сама же вспоминала «из прошлого детства», что спортивные достижения не воспринимались уже как в семидесятые, никакой «витрины социализма» из этой Олимпиады особенно не получилось, а вот Западу — переориентировать «народное сознание» на «стеклянные бусы» — на ура. Решили этого избежать. Хотя теперь информация уже прошла с огромным мировым резонансом, — «всё прогрессивное человечество» понимало, что в СССР — совсем СЕЙЧАС не до олимпиады и не до таких затрат…
       Между прочим, в идеологической работе нового периода она принимала самое непосредственное участие, писала даже немало самостоятельных работ. По «прошлому» опыту она помнила собственную переориентацию на «стеклянные бусы» в то время: как сладко ныло под ложечкой от заграничных шмоток (потом бродягам выдавали такие бесплатно мешками), как хотелось перенимать имидж, манеры, стиль жизни… В ущерб, разумеется, остальным его сторонам. Да ещё назревала исподволь проведённая позднее Западом на территории СССР «сексуальная революция» (вероятно, и много в самой Алёне уже было результатом именно ТОЙ, тогдашней обработки, — и касалось это, уж точно, не её одной), и теперь она убеждала:
       «ЭТО от вас никуда не денется, у вас ЭТО никто не заберёт, — человеческий род, как продолжался во все времена, так и будет. Но вы не представляете, НАСКОЛЬКО вас на этом зациклят, насколько это сделают смыслом жизни, если не единственным, то главным!.. Хотите ли вы стать, как ваши “потомки”, которых я повидала: знаний — ноль, кроме коммерческих, и главное во всём — секс, секс, секс. Хотите ли вы превратиться в таких ползучих тварей, ничего больше не знающих, плетущихся навеки в заднице мирового развития, зато совокупляющихся бесконечно, с непререкаемым ощущением того, что они — ПЕРЕДОВЫЕ, по крайней мере, в отношении других поколений? Ведь это ВАШЕ дело, будет ли у вас наука, новые технологии, вот, компьютеризация может пройти со дня на день, будет ли прорыв в экономике, когда этими “стеклянными бусами” вы сумеете обвешаться САМИ, да ещё и можете (если захотите) сами решать, какими именно. Или вы выберете вечно держаться за хвост Запада, заискивающе глядя в глаза, не бросят ли они, такие продвинутые, ещё какую кость, пока вы передовым образом совокупляетесь и кайфуете на досуге?.. Не забывайте, что сам американский континент был навсегда “куплен” когда-то на “стеклянные бусы” и “огненную воду”! И путь, по которому мы все подсознательно могли пойти после этой Олимпиады — был бы опять именно таким!..»
       Правда, не началось теперь и афганской войны. В большой степени благодаря именно грамотной информации «из будущего», предложенным оттуда «обходным путям». В общем, проблемы решать приходилось невероятные. А тут — она, такая проповедница человеческого и всенародного развития — со своими собственными девичьими выходками…
       Такими мыслями она поедом съедала себя днём, а ночью ей начинал бесконечно сниться Сашка («кино без рекламы»), — и до его внезапной белой седины, и теперь, и какой, и когда угодно… Так что, подумать, как одеться и как выглядеть, чтобы было нормально для любых поворотов событий, она при этом не забыла.

       В середине третьего дня он, как уже бывало в других ситуациях, условным знаком легко побарабанил в окно — в основном, чтобы не заставать её же врасплох. Встреча произошла, как обычно, тем более что он контролировал себя вообще всегда и спонтанных эмоций не допускал почти ни в каких условиях, а Алёна за последнее время уже тем более привыкла постоянно играть роль. Она думала, что он приедет в джинсах, но он одет был чуть официальнее и старательнее, «чем для дачи», — может, приехал просто в том, в чём был на работе, а может, тоже что-то продумал. «Ладно, не суть», — пролетело у неё в голове. Каким конкретно образом он добрался, она не спрашивала.
       — Устроила я тебе внештатную ситуацию… — начала оправдываться она.
       — Какую внештатную ситуацию? Что же теперь, и отдыхать нельзя? Открытой войны-то нет… А потом, ты сама у нас — сплошное поле битвы в информационной войне. Мы же дали им понять, что ты у нас будешь в шоколаде — вот и будь, сколько душе угодно…
       — А тебя во мне… в моей ситуации интересует только информационная война?
       — Н-да, вот вам: «бытие определяет сознание», в чистом виде. Старше меня, а оказалась новеньком теле — трудный возраст во всей красе, хоть ты что… — миролюбиво говорил он.
       — Ну, не всегда бытие определяет сознание, — иногда наоборот. Но философский семинар сейчас устраивать не обязательно.
       — И то правда. На, вот тебе — твёрдой колбасы и конфет. Прихватил, что под руку попалось. Ведь здесь, в доме, заранее всё должно было быть на месте?..
       Однако сумку он поставил у вешалки не очень маленькую. Алёна вдруг сообразила:
       — Я, вообще-то, есть хочу. Не поела ещё. Пельмени будешь? Сейчас сделаю.
       — Ну, пошли.
       Они отправились на кухню, стали что-то доставать, ставить на плиту, готовить, а тем временем, конечно, болтали. В основном, «ни о чём». Потом уселись в комнате, начали есть, что было, и пить кофе.
       — Ты же знаешь, чудо природы, что В ТВОЕЙ СИТУАЦИИ меня волнует не только информационная война. Так что, давай, колись, что там с тобой происходит.
       — Можно подумать, ты сам не понимаешь.
       — Нет, я НЕ ПОНИМАЮ. Ты же всё делаешь, чтобы никто ничего не понял…
       Алёна смотрела выжидательно. Он продолжил сам:
       — Ладно, тебя что-то волнует, и по всей видимости, кто-то. Мы, старые зануды, тебе надоели, ты начинаешь нами тяготиться, лишний раз мы тебе теперь мешаем. Это нормально, это — жизнь. А отвязаться ты не можешь. Да и не хочешь. Не хочешь отвязаться совсем. Но у тебя появляются свои секреты, свои интересы…
       — Тьфу, дурак!..
       — Тогда колись. Я же не ясновидящий. (Ха-ха, — я только учусь.)
       — Если ты говоришь правду, то мне можно успокоиться, что вы тотально не контролируете и не подслушиваете — и мысли, и вообще… чего вам не надо…
       — «Если ты говоришь правду!..» Давай, лучше, не мучай, рассказывай, что там у тебя творится.
       — Но я не знаю, КАК это сказать, — неожиданно выпалила она, сразу же чуть ни в слезах. — А братишкой я оказалась, значит, хреновой…
       — Ничего подобного. Ты же — «братишка-ДЕВОЧКА».
       Сашка пересел ближе, посмотрел в глаза.
       — Так, давай всё с начала. У нас были замечательные отношения у всех. Мы все были братишки, как ты и захотела. И это — получилось. Ты всегда знала, что и я, и Генка, и все наши — на твоей стороне, что бы ни было, что бы ни стряслось. Говори, — и всё можно придумать, всё решить. Только для тебя. Нам это надо, и мы этого хотим. Это МНЕ надо, в конце концов.
       Алёна напряжённо молчала, уставившись в одну точку.
       — Как мы легко разговаривали раньше!.. О чём вообще не говорят — мы легко говорили. А теперь — и на меня, и на всех нас ты стала смотреть волчонком… Ну, можно тебя потестировать на «болевые точки» (в психике твоей, конечно), попровоцировать. Но ты сама же и взбесишься, если я начну это делать: ты сама-то — слишком хорошо всё это понимаешь… Сразу же окажусь у тебя — КГБ-шник хренов. А ты этого и боишься, значит, этого и ждёшь…
       Он встал из-за стола, подошёл к окну, вернулся, сел опять, напротив.
       — Нет, ты упорно молчишь, с лицом героя Севастопольской обороны. Ладно, пусть так. Но ты же у нас — герой самый настоящий... Да, да! — вот им себя и почувствуй! Ну, набери воздуха в лёгкие и поступи, как герой. Скажи, что бы там ни было. Дальше — это будут мои проблемы, и всё — только в твоих интересах. Я тебе обещаю. Давай.
       Алёна решительно встала, резко, даже демонтративно отвернулась от него, повернулась лицом к стене и нарочито отчётливо сказала в стену:
       — Я не могу с тобой разговаривать и долго находиться рядом, потому что, когда я тебя вижу и чувствую рядом, я тебя хочу.
       Пауза длилась секунды три. И Сашка спросил каким-то дрогнувшим, растроганным даже, голосом:
       — Я… не ослышался?...
       Алёна повторила ещё отчётливее, медленнее и твёрже:
       — Я не могу с тобой разговаривать и долго находиться рядом, потому что, когда я тебя вижу и чувствую рядом, я тебя хочу.
       И напряжённо застыла. Сашка пошевелился:
       — Ну… Если ты этого ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочешь… То это будет прямо сейчас.
       Она мгновенно оттаяла и обалдело повернулась к нему, даже, в прямом смысле, разинув рот. Он увидел её с разинутым ртом и засмеялся:
       — А тебя приучили за всю «ту» жизнь, по крайней мере, за долгие последние её годы, что тебе симпатизируют или те, кого ты совершенно не хочешь, или полуманьяки, чем-то трясущие в «психологических целях», чтобы тебя от них тошнило, а кто тебе нужен — смывается очень быстро? До такой степени, что там тебе уже искренне не нужен был больше никто? Теперь прошло немалое время нормальной жизни ЗДЕСЬ, пришло время любви, а ты привыкла ждать, что я сейчас обязательно откланяюсь и сделаю заодно тебе гадость? Нет, Алёна, так не будет. Сейчас будет ровно то, чего ты хочешь, лишь бы это действительно было так, лишь бы этого хотела действительно ты сама.
       — А мне же 13 лет!..
       — Уже четырнадцать. Возраст Джульетты. Несколько дней роли не играют.
       — Да? А за 14 лет здесь у вас тут какой срок дают?..
       — Если ты сама не постараешься, то никакого. Я прекрасно знаю, что ты прожила когда-то целую жизнь, и этого невозможно не знать, если с тобой пообщаться всерьёз, — и наши это знают, и весь народ это знает…
       — Какой такой «весь народ»? Ещё только «всего народа» тут не хватало!..
       — Нет-нет, успокойся, — со смехом говорил он, — никакого народа тут, конечно, не будет. И разумно первое время подержать это в полной тайне. Но в полной тайне можно даже вместе жить, и если ты хочешь ЭТОГО, то я буду только рад… Бога ради, говори, чего хочешь ТЫ, и мы всё придумаем так, как надо!..
       — Ой, а твоя жена?..
       Тут Сашка рассказал ей, что на самом деле никакой жены у него уже нет больше двух лет, что это само по себе держится в тайне, — знает только ближний круг, что это нужно, что это — условие для нормального продолжения работы без проблем. И по нему Алёна видела, что он не врёт.
       — Вот потому-то тогда и произошла история, когда меня засекли, привезли пьяным… Но я же живой…
       И вдруг он перескочил в противоположное кресло:
       — А-а-а-а!.. Какой я, оказывается, идиот!.. Но смилуйся же ты надо мной, Алёныш! — можно же было тебе так играть, чтобы из меня самого сделать такого идиота!.. Что мы только с мужиками не передумали, кого только ни перебрали… Оказывается, я!
       Алёна хотела, было, что-то вставить, но он продолжил:
       — Да разве могла бы тогда произойти ТА история, если бы только я это понимал!..
       — Но мне было ещё меньше лет…
       — Всё равно, было бы НЕ ТАК!.. У тебя на нервах я бы не играл. Ладно, малыш, пей чай. И я попью. А то у меня аж в горле пересохло.
       Отхлебнув, он добавил:
       — Слушай, я просто счастлив, как щенок, что это — я!.. Как минимум, потому, что со мной у тебя проблем не будет точно никаких. Мы уже головы сломали, что надо будет делать с тобой и с кем-то ещё, чтобы у тебя было всё в порядке, чтобы никто ничего не наворотил… А если это я — …
       — Но тебя опять волнует только это. Считай, твоя работа. А я сама-то тебе сколько-нибудь нужна?
       — Теперь ты — дурочка…
       — Ну, да. Я же знаю, что тебе селёдки нравятся. И жена твоя и… вообще… А я — не селёдка. Хотя и не как в «той» жизни в этом возрасте… Нет, к этому возрасту я уже как раз вытянулась тогда, но всё равно…
       — Ну, мою «жену-селёдку» ты припечатала ещё маленькая…
       — Чего?! Да не трогала я её никогда!
       Сашка подтвердил сквозь смех:
       — Правда. Ты общее определение тогда дала такому типажу, ещё не видя ни разу ни её, ни даже фотографии, а я сам это тогда додумал, сразу вспомнив именно супругу драгоценную. Помнишь, я расхохотался, и не стал говорить, почему, — а ребятам потом к слову ввернул, что ты её уже охарактеризовала… Причём, с отменной точностью…
       — А чо я тогда сказала-то?
       — Ну, некий типаж ты обозначила, как «тёлки для паханов». Сказала, что «в будущем» они специально вывели эту породу…
       — Перестань. Она — аристократка, да какая…
       — Во-во. Про «паханов»-то мы тогда тоже говорили не про любых, — про «высшую категорию». А суть — та же. Ладно, хрен с ними. Ну, да, нравились мне всегда, как ты говоришь, селёдки… А ты — по природе ширококостная, и ничего с этим не сделаешь, и никогда, как они, не будешь. Но я уже… Как бы это сказать…
       — Наелся?
       — Точно. Но дело не в этом, если серьёзно.

       <Сейчас будет момент, на который нужно обратить внимание — к тому, что я скажу в конце, — зачем я вообще всё это писала. Похоже, что «слухачи» дня сегодняшнего «услышали» именно этот момент моих витаний, когда я сидела тогда на скамейке на бульваре, «улетая» «к себе».
       «Слухачи» — это никакое не ФСБ (наверное) и не им подобные, а самый что ни на есть «народ», продвинутый, который и даёт жару в дне сегодняшнем, — так, что прежнему КГБ и во сне не снилось. Хотя это всё — не просто так, и не по их «народной инициативе»: я всегда говорила, что лучший способ перебить население руками друг друга — это «высокие технологии», особенно «по управлению человеком», дать — в массы… Что, видимо, давно и сделано… Но — продолжаю, тот самый момент.>

       — Если серьёзно… Во-первых, ты очень хороша сама по себе. Того, что ты рассказывала о «прошлом детстве», нет и в помине, тем более, что ты не вылезала из тренировок. А во-вторых, ты, наверное, не можешь себе представить, что ты — для меня вообще. И с самого начала, когда после моего освобождения, после штурма… (Тебе меня ещё не показывали, и ты сама ещё не знала, к чему привела твоя непроверенная «необязательная информация», о которой ты умудрилась не забыть, потому что у тебя была «душа не на месте»)… После моего освобождения Юрий Владимирович, ничего не объясняя и не рассказывая ещё, плёнку тогда показал с тобой: что я могу сказать об этом человеке?… Вроде, ребёнок… — как мне кажется? Ты мне, кстати, сразу тогда понравилась, было в тебе что-то хорошее очень. Но я быстро понял, что это — всё-таки, не ребёнок, хотя вроде… И ответил, что не берусь пока сказать вообще ничего: не понимаю. Ты знаешь это, слышала сто раз. Вот, и с того момента, и, тем более, теперь, уже за годы…
   Знаешь, мне было очень тяжело в последнее время, когда ты разыгрывала, что ты меня (и всех нас) — послала подальше… Я хочу тебя любить… как угодно, как скажешь. Как «братишка», как отец (если бы тебе это было нужно, но у тебя — свой папа, которого ты любишь), как учитель, как любовник, как муж, как друг, — как ты сама скажешь, как ты этого хочешь — так и будет. И я стану этим — совершенно самозабвенно… Но не разрыв. Ты вроде, на разрыв идти тоже не хотела, но… Ой, ладно, всё ясно. В общем, ты не представляешь себе, с какой радостью я готов тебя любить — как тебе самой этого надо, и в том качестве, в каком ты скажешь… Это правда. Только…
       — Что?
       — В принципе, я не считаю такую разницу в возрасте, как это у нас получилось… Я не считаю её нормальной для близких отношений. Именно в том смысле, что ты должна прожить полноценную жизнь. Я очень этого хочу. Но сейчас… Лучшее, что можно было себе представить. Двадцать тебе будет ещё только через шесть лет, — там и посмотрим. А до тех пор… Хотя бы до твоих 18, но думаю — надо чуть дольше… Я с работы буду приходить к тебе. Правда, тебе придётся переехать, чтобы легче было это делать без лишнего контроля…
       — Меня это всё устраивает...
       — А уж меня-то как устраивает!.. А что будет дальше — правда, посмотрим. И тоже будешь решать ты.
       — Ага, жили-жили, и я скажу: всё, старый ты стал, иди на фиг?..
       — Так, ладно. Давай сейчас не думать ничего вперёд.
       — Правда, — дожить ещё надо!..
       — Я тебе дам, «дожить».
       Они помолчали. Сашка сказал с улыбкой:
       — Между прочим, ты можешь прямо сейчас сказать, что ты пошутила, передумала, что сегодня у тебя не то настроение, и вообще, всё, что тебе сейчас придёт в голову. Ты можешь сказать и сделать это всё совершенно спокойно…
       — Нет, раз уж так, то мы не договорили. А ты уверен, что сейчас никто нигде ничего не прослушивает?
       — Сейчас — абсолютно. Всё проверено очень серьёзно. И охраняется — тоже. Причём, никакая охрана сюда не подойдёт. Тем более, они не в курсе, что здесь — ты. Объект считается секретным, а за лишнее любопытство здесь — сама знаешь.
       — Ладно… А у тебя нет ощущения, что ты ходишь по лезвию ножа?
       — Я — вполне тренированный.
       — Ну, хорошо. В общем, мы ещё не договорили. Понимаешь, вот прямо сейчас, сию секунду ничего быть не может…
       — Алёныш, никто никуда не торопится вообще. И никто не обязан ничего продолжать и ни к чему приступать. Сейчас можно было бы вообще за грибами пойти, если бы уже были грибы… И в эти три дня тоже никто, ничего и никому не должен, равно как и через неделю, и через месяц.
       — Да не собираюсь я месяц ничего ждать. Просто нужно ещё поговорить. Я не всё сказала.
       — Хорошо, без вопросов. И кстати. На всякий случай. Давай договоримся сразу, и имей это в виду. Ты, конечно, понимаешь… В общем, условия этой разницы в возрасте (и твоего нынешнего возраста вообще) не дают мне морального права проявлять никакой инициативы. Не удивляйся, пожалуйста, что я её не проявлю. И не подозревай во мне вообще никакого нетерпения. Командуешь ты, абсолютно и единолично, с полным правом не командовать просто ничего…
       — Я поняла. В общем, так. Понимаешь… История из «той» жизни такова… Нет, ничего особенного не было, никакого криминала, и вообще, это была моя первая любовь, о которой, правда, вспоминать неохота (и не вспоминается). Но… Я вообще ничего этого по новой не хочу. Ни по-хорошему, ни по-плохому, ни по умному, ни по глупому, — я вообще хочу это обойти, чтобы меня ничего ни разу больше не касалось в принципе. Я просто не хочу знать никаких эмоций по этому поводу, ни своих, ни твоих, и вообще ничего. Я бы предпочла первый раз — вообще под общим наркозом, чтобы впечатлений не было просто никаких. А потом уже — … Блин, я не подумала, мне надо было самой заранее…
       — Стоп. Не вздумай. Давай-ка, рассказывай. Ты говорила, тебе было 17, ему — 19, и это был… Откуда он взялся?
       — Но вообще-то, это был одноклассник «Бардашкова», с которым я ещё даже знакома тогда не была, — только с его первой женой, и тогда ещё будущей. В компании «Хмельницкой», с которой мы, как только я тогда закончила школу, вдруг опять подружились: она заговорила со мной на крыльце дома…
       — Мне вообще всё понятно. Но ты расскажи.
       — Нет, понимаешь, им всем было тогда 19 лет, Хмельницкой — 18, а мне — 17…
       — А когда она залезла с вашими ключами в вашу квартиру, ты вообще училась в четвёртом классе. Только теперь Скачок во времени произошёл раньше, и это не повторилось: вашей семьи к тому моменту там уже не было, а тамошнее взрослое гнездо было практически сразу раздавлено. Хотя и они многого не знали, — а как это делается, прекрасно знаешь ты. Я понимаю, что ты хотела сказать: это организовали тогда не дети и не молодёжь. И то, во что они превратились, они были превращены, конечно, извне, — другое дело, что это оказалось возможным. Кстати, клептоманией и скорым ляством Хмельницкой наши психологи от Комитета занялись тогда же. Если всё нормально, должны были это снять с неё… Если хочешь, узнаю, как там сейчас, — расскажу.
       — Ну её на фиг. То есть, проконтролировать это можно, но мне рассказывать не обязательно.
       — Я давно уже знаю, что там у вас творилось. Счёты сводить никто ни с кем не собирается, тем более — за то, чего в этом отрезке после Скачка ещё просто не было и никогда уже не будет. И взрослых «обезвредили», причём, все живы-здоровы и притихшие, — шевелиться боятся. И то, что этот «Бардашков» разбился во время угасания Вспышки, тоже роли не сыграло уже никакой. Это всё понятно. Но всё это вошло в твоё сознание как ТВОЙ многолетний опыт, — и с ТВОИМ сознанием делать что-то… Нет, делать с ним никто ничего не будет… Ладно, пока просто говори. Я понимаю, что ВСЁ это было не детской и не юношеской инициативой, — можешь не объяснять и не доказывать. Но и не пенки взрослых соседей, незавимо от того\, что там считают они сами. И я понимаю, что за всем этим «отсутствием криминала» стоит профессиональная работа, отнюдь не житейского происхождения и качества. Давай, маленькая, рассказывай всё, как есть.
       С сашкиной помощью (вроде воззваний к героизму) рассказывала она довольно долго. Он между делом объяснил, что раньше просто не трогал этой темы, но понимал, что и тут неизбежны какие-то пласты, для которых просто ещё время не подошло, — теперь пора. Но закончился этот разговор её прежним утверждением:
       — Я не хочу, чтобы теперь было «по-другому», я не хочу, чтобы «теперь было хорошо», — я хочу, чтобы этого просто не было, чтобы теперь меня это вообще не коснулось никак. Я просто вообще не хочу никаких эмоций, ни своих, ни твоих, — ОТ НИХ меня тошнит, даже от хороших и правильных. «Хирургия» — отдельно, любовь — отдельно. Придумай что-нибудь, вроде «общего наркоза», а потом, если оба захотим, будем отрываться по полной лет пять, и посмотрим, что дальше.
       — Есть, товарищ командир. Придумывать буду прямо сейчас. А ты мне помогай, если тоже что-то придумаешь… А может, просто нормально, как положено… Блин, я понимаю, что ты себя не переломаешь, что там у тебя — если хочешь, ПРОГРАММА, — и чем дольше решение затягивается, чем дольше она в тебе подспудно работает, тем больше ты будешь набирать негативного опыта… И от самОй любой работы по преодолению программы — тебя тоже просто психологически тошнит и выворачивает… Значит, моя задача — придумать «общий наркоз». Причём, быстро, потому что всё это время ты будешь в нервяке…
       — Так, я уже придумала. Понимаешь, нажраться — нельзя (ты дал бы мне это сделать, несмотря на «малолетство», — пью же я немного вина по праздникам). Но тут нажраться надо было бы, по возможности, в усмерть, а это значит — потом отходняк… В общем, тоже сплошной негатив, рожа опухшая… А я вот о чём подумала. В «будущем» был такой препарат, — воры его очень любили. Ни отходняков, ничего, а сон — намертво. Просыпаешься, как новенький, — она назвала.
       — Есть он у меня… Не здесь, конечно. Но завтра — схожу, принесу… — Сашка на всякий случай врал: этот препарат входил в его постоянный «НЗ» с собой — именно на ВСЯКИЕ случаи.
       Он продолжал:
       — Но как ты себе это представляешь: "Пациент, сейчас мы введём вам наркоз… то есть сами выпьете…" — жуть какая-то… Ладно, подумаем. Слушай, а может, без таких приколов? Всё-таки, я на что-то способен… как тебе сказать…
       — Я НЕ ХОЧУ. Я хочу… с препаратом.
       — Й-й-йесть!
       И, помолчав, вздохнул:
       — Явление природы есть явление природы. Твои фокусы, с самых неожиданных сторон, не кончатся никогда. Хотя, прости: эти фокусы — как раз не твои. Ладно.
       — Значит, завтра принесёшь? — спросила Алёна, и в глазах у неё появилось заметное оживление.
       — Значит, принесу. Но, боже мой, что я буду делать над бесчувственным телом?.. Ты же меня так импотентом сделаешь… Нет, нет, ладно, — всё. Не сделаешь, и это — мои проблемы. Раз уж я на это соглашаюсь — значит, я и разберусь. Значит, завтра. Но если передумаешь — говори сразу.
       — Я ничего не передумаю точно.
       — Ну, смотри.
       А в голове у него неизбежно мелькнуло: «Ну, Алёна не подставит, это давно уже понятно, но через неё — не собирается ли меня, действительно, кто-нибудь подвести под статью? Это мог бы быть такой скандал, приди кто-нибудь в нужный момент — мало не покажется. Она ещё и спит под препаратом… И председателю КГБ СССР — крышка навсегда. С другой стороны, если я чего-нибудь не предусмотрел, если я не смог обеспечить полную надёжность ЗДЕСЬ — значит, хвый я председатель КГБ, — туда мне и дорога. А маленькую, если что — вытащим. Я не один. Нет, не может быть ничего. А с ней надо разбираться: этот психоз дальше продлевать — ей же и аукнется. Делать-то с этим, всё равно, больше нечего, и эту её проблему, действительно, надо перерубить раз и навсегда, и как можно быстрее, — ничего не тянуть. Да нет, не придёт сюда никто, если только ядерная война не начнётся, хм. А СЕЙЧАС её начаться не должно: они там сами психуют и репу чешут. Ладно. Значит — так.»
       — Ну что, все проблемы пока решили? Хочешь, вина выпьем?
       — А здесь есть? Я не видела…
       — Я прихватил с собой на всякий случай, — у меня есть. Но ты точно хочешь именно этого? Хоть подписку с тебя бери…
       — Я точно хочу именно этого.
       — И уже не терпится?
       — Вроде того.
       — Ну, потерпи до завтра. А пока, и правда, вина выпьем. Кофе там ещё есть?
       — Навалом. Но давай сейчас — просто вина.
       Сашка вышел на кухню, вернулся с казёнными фужерами, в которые уже было налито немного вина. Она спросила:
       — А если мы сейчас целоваться будем, ты сможешь больше ничего сейчас не делать? До препарата?
       — Конечно. Не сомневайся. Но если сама надумаешь — можем, что угодно.
       — НЕТ! Как я сказала, — только так.
       — Ну, и всё.
       Когда Алёна очнулась и сообразила, что дело сделано, она даже обрадовалась, что он её не предупредил о том, что уже было подсыпано в вино (действительно, как бы это выглядело?..) — она постепенно выдала Сашке всё, что когда-либо умела, знала, и на что была способна. Сначала он блаженствовал «на грани потери сознания», потом стал думать. Сразу с облегчением обратил внимание, что «в прошлой жизни» она — очевидно не «профессионалка»: «теоретических познаний», «образованности» явно было тут значительно больше, чем каких-то практических навыков. Он даже блаженно думал: «Ева до грехопадения! Просто ещё не было никогда греха и чего-либо дурного, — всё удивительно чисто и радостно!..» Потом, по давно развитой своей профессиональной привычке, начал себя одёргивать: «Подожди ещё. Конечно, она раньше успела прожить взрослую жизнь, да такую, которой здесь быть не должно, — это просто вопрос МОЕЙ профессиональной чести. Действительно, она очевидно не была развращена — физически и долго. Но, чтобы сейчас — так, сразу… А потом, не теряй-ка ты осторожности ни в чём. Сам же знаешь, как матёрые профессионалы на этих делах любовных горели, как свечки… Я всегда считал, что меня это не касается. Но так же считали и все, кто сгорел… Нет, ситуация эта, конечно — под названием «ничто не предвещало». Но если бы у других это было не так, они бы не полетели на огонёк… Правда, ТАКОЙ ситуации не было ни у кого и никогда, и не предвидится в сколько-нибудь обозримом будущем в сотни тысяч лет. Но… по крайней мере, быть трезвым — необходимо в любом случае… Ну, да ладно. Не сейчас. Сейчас уже поздно. Зарасти оно всё болотом. Сейчас — поехали дальше!..»
       Перед уходом минуты три он потренировал её «на отстранённость» для будущей встречи на публике, потом поцеловал не прощание, и это чуть было не вылилось ещё в один, пятый день…




       Таким образом, через четыре дня, Чебрецов явился на работу «из трёхдневной командировки с задержкой на день». Генка Замятин оставался, как заместитель. В экстренных случаях связь была предусмотрена, но таких случаев не произошло. Возможная задержка на день была оговорена заранее.
       Проходя на совещание, он мельком шепнул Замятину: «Я — в невменяемом состоянии. Страхуй меня, если что.» Но держался — как всегда, на всякий случай, чуть педалируя «неважное настроение и озабоченность». Когда они вышли поговорить в надёжное место, он посмотрел на Геннадия совершенно другим взглядом. Тот тихонько спросил: «Что там было-то? Девственность, часом, не потеряли ещё разок?»
       Сашка ответил театрально твёрдым тоном и столь же театрально твёрдо глядя в глаза:
       — Девственность потерял — я.
       — Многообещающе…
       — Перетопчешься. Но просто оказалось, что причиной всех этих её закидонов был я. Я убедил Алёнку это сказать, и когда сам прочухался, то немного проверил, что она хорошо понимает, что говорит. Как ты можешь себе представить, я не ломался ни секунды. Но как она играла всё это последнее время!.. Мы-то, идиоты…
       — Действительно. Вообще-то, это было первое, что должно было прийти в голову… Но не пришло никому. Она даёт, однако… «Учись, студент»!..
       — Точно-точно, — усмехнулся Чебрецов, — А я ей в учителя там набивался… У неё у самой ещё поучиться… Хотя не так уж она во всём этом тренирована. Не натаскана — точно.
       — В чём?
       — Да, во всём. Ей-то тоже есть, чему поучиться. Мы-то её толком пока только стрелять и драться научили, да и тренеров для этого подогнали…
       — Ну, не прибедняйся. Три с половиной года она у нас обитала точно не просто так… Хотя дело, конечно не в этом, — тут не о классическом образовании речь. Но и разведчицу из неё делать никто не собирался. Ей и самой этого не надо. Она просто чувствовать себя отела поувереннее.
       — Да, — засмеялся Сашка, — Ещё тогда, в самом первом разговоре, после того, как нас представил Юрий Владимирович, она сказала мне между делом, что чувствует себя всегда безоружной. Я тогда ответил ей: «И только? Я тебе желаю от всей души, чтобы все твои проблемы решались так же легко!» Ну и вооружили уж мы её как следует… А в эти дни — ой-ёй-ёй!.. Но ты же понимаешь, сколько дряни притащила она в своей памяти, в своём сознании — оттуда, из ТОГО мира!.. Ни для кого он больше не существует, а для неё-то — он есть вместе с её памятью… Надо было что-то делать, раз тот мир и те программы начали вылезать наружу.
       — Никто из наших не поспорил бы.
       — Но я боюсь, что Алёна приедет — по её счастливому виду будет всё понятно. Не просто счастливому, — она вся как светиться начала… А нам только этого не хватало… Надо исключить слухи и догадки, надо что-то придумать. Объяснить этот её цветущий вид другими убедительными причинами, отвлечь на что-то внимание… Хорошо, что у неё как раз — день рождения вот-вот. Только ещё от пониманий мамы и папы придётся подстраховать: им и так сейчас уже досталось с этими её заражениями крови и «войнушками» на границе. И тогда оба раза было ничего от них уже не скрыть: инциденты были слишком крупные… В общем, как-то надо будет сейчас прикрывать и просто её саму.  Но я, дурак, и из головы это всё потерял. Времени уже не осталось. Съезди-ка к ней с нашей Екатериной, может, обсудите что, придумаете заранее?.. А посвящать Катю нельзя будет. Пусть она останется в машине. Вы и приедете-то — минут на пять. И никаких там чаёв! Кстати, знаешь… Она была… очень уж раскована. Как бы её только не понесло теперь, «куда не надо». Возьмёшь какую-нибудь зажигалку или ещё чего — со скрытым объективом. Щёлкни её, дружище, при встрече. Я сам хочу убедиться, что всё — как надо. Или НЕ как надо… Но — хватит нам уже. Пора на совещание возвращаться. А у меня сейчас вообще голова не варит.
       — Так, понятно, приятель. Теперь надо прикрывать и вытаскивать вас обоих. Насчёт Екатерины — подумаю, но съездить к Алёне — мне быстренько необходимо. Нужно самому увидеть и понять, с чем имеешь дело… Дальше-то что?
       — На первые годы — в той квартире, помнишь? — секретный ход надо сделать. А дальше уже — жизнь покажет.
       — Ты с такими приключениями потом никакого Андропова уже не заменишь. Влетишь где-нибудь.
       — Ну, во-первых, тут — серьёзнее, — мы же не просто с девочкой дело имеем, — тут она сама по себе у нас — война. В которой из Алёны хотели сделать или ферзя, или пешку там, не суть… А во-вторых, если я всё это обойду сейчас, вылавирую — то, может, я-то, как раз, и на месте Андропова что-то сумею… Да и прямо сейчас надо много чего суметь. Не нужно от жизни бегать, тем более, от той, которой мы оба с тобой сами жизнью обязаны.
       — Я об этом никогда не забываю. Я перенервничал, как там у вас, чем кончится.
       — Классно у нас.
       — Ну, и понеслись работать. Сейчас — включай мозги на полную.



       В тот же вечер Генка с Екатериной и Серёгой собрались к Алёне, пока она ещё оставалась на объекте, где по легенде никакой Чебрецов, конечно, не был. (Да и сама она была «не там». Лишних вопросов у них обычно не задавали.) Алёне предварительно позвонили по телефону. Она тоже прекрасно знала, что нельзя сболтнуть лишнего. Генка сказал ей, что они — только на пять минут, и будут так торопиться, что Сашка категорически не велел даже попить чая. Алёна возмутилась, зная, что Чебрецов — тоже на проводе:
       — Ну, Сашка, ну что ты разводишь тут анекдот про тёщу?
       — Так. Какой анекдот? — деловым тоном поинтересовался Сашка.
       — «Тёща? Здравствуйте! Вы к нам надолго?» — «А, пока не надоем», — «Что, и чайку не попьёте?»
       Все засмеялись (анекдот этот ещё не был широко на слуху), а Сашка, изображая суровость, «отрезал»:
       — Ладно. По чашке можно. Но по две — не дай бог.
       И они поехали.

       Алёна их встретила в цветном тренировочном олимпийском костюме, которые любила здесь носить с самого начала (а недостатка в них для неё не было), даже не накрашенная (хотя красила здесь хотя бы ресницы — почти всегда, с «детства») и с хвостиком, — даже намёка на то, чего опасался Сашка, не обнаружилось. (Катя по договорённости оставалась в машине. Генка удовлетворённо щёлкнул её скрытым объективом для «отчёта».) Но выглядела она, и в глазах было… Генка, не таясь, сказал Серому, который, в виду необходимости, был уже в курсе:
       — Атас. По ней за километр видно, что она… вышла замуж по любви. Надо что-то делать.
       Когда сели выпить по обещанной чашке чая, Алёна осторожно спросила:
       — Мне надо стать страшной, да?
       — Ни в коем случае. Но внимание от твоего вида отвлекать как-то надо.
       — Ой, а я в детективах не раз читала, что… Ну, например, преступник был в костюме клоуна. Клоун сам по себе настолько отвлекает внимание, что при опросе свидетелей оказалось, что никто примет его не помнит даже приблизительно, — только рыжий парик, красный нос, грим, жёлтый комбинезон…
       — Клоуна нам, конечно, не надо, но мысль плодотворная. У тебя к возвращению — день рождения. Вот и подумаем. Менять внешность нельзя: тебе потом ещё жить, на люди выходить. Но отвлечь чем-нибудь ярким — это мы быстро придумаем. Артистов «своих» привлечём. А зачем это надо — тоже сообразим. Потом, после первого впечатления, и твой возврат к нормальному образу уже сам по себе будет воспринят, как перемена. Действительной перемены уже должен никто не заметить. Ладно. Скоро приедешь, — увидимся. И день рождения твой отгуляем — за милую душу, — и как бы невзначай он вернулся обратно на шаг и задумчиво сказал, как будто сам себе:
       — …А Сашка-то, значит, тебя соблазнил?..
       Алёна подорвалась:
       — Ты чо, Генка, упал, что ли?.. Да он бы ко мне вообще не подошёл никогда! Он, наоборот, всегда держался — ни-ни, чтобы даже в голове ничего не было… Он мне сказал, что командовать буду я. Вот, я…
       — И ты скомандовала ему: «Лежать!»...
       Она смущённо засмеялась:
       — Ох, — что-то в этом роде…
       — Ну… Правильно. Молодец. Так их, председателей КГБ СССР!.. — и, сам засмеявшись, сразу же серьёзно сказал: — Прости. Я просто должен был слышать это от тебя. Я уверен, что больше у тебя никто ничего подобного никогда не спросит: не будет необходимости. Мы знаем достаточно, и вас обоих… Да после всего, что мы все прошли — уж точно, обоих подстрахуем во всём, да так, что не сомневайтесь. Братство-то наше никогда уже никуда не денется. А прочие ничего не узнают, и это — тоже наша забота.
       И подмигнул ей ещё веселее:
       — А ты — действительно молодец! Это же надо было так нас дурить целых полгода!.. Причём, сделала всё правильно, — паузу выдержала, как надо. Теперь — отгуляем твой день рождения, тем более что ты у нас — такая, оказывается, артистка!..
       Чуть поодаль Сергей улыбался во всю пасть, а Генка продолжил:
       — И родителей твоих порадуем, и сами потом — отгуляем по полной. Ну а уж к вечеру… Будет вам готов секретный вход, — Сашка не случайно про ту квартиру вспомнил. Там всё готово изначально, только дополнительная дверь нужна, чтобы он заходил не через улицу. Дверь к празднику твоему уже сделаем, — а полностью переедете после, на днях. Послезавтра вернёшься «из отпуска». По дороге заедешь в театр, — там тебя приготовят. Легенду уже сообразим, — там и обсудим. А оттуда — к родителям, уже с весёлой компаний… Ну, ладно пойдём.
       — Слушайте, давайте, я Кате в машину чай отнесу. Чашку потом вернёте… — сообразила Алёна.
       — Нет-нет, не надо ей сейчас тебя видеть. Давай чашку. Я сам отнесу… — отозвался Серёга, — Тем более, Сашка там заждался уже, дёргается… А значит, мрачен и изображает «суровое недовольство». Так что, пора уже и народ наш служивый спасать от него…
                _____________________________________





       Вот, это — один из большого множества эпизодов, которыми я живу, это то, о чём я думаю, что меня волнует, хотя во «Вспышку» это включать как раз и не планирую.
       Теперь — к чему я это рассказала, хотя я и увлеклась, и наговорила гораздо больше, чем собиралась. Конечно, эпизод переживаемый тогда на скамейке был короче, и то, что я хочу сейчас сказать, попало это примерно на тот момент, когда Сашка говорит, что любить он хочет её в любом качестве, в котором она захочет, хоть кем.
       Не знаю, кто насколько сталкивался с подобными вещами (иначе в них не поверить, а широко их не афишируют), но тем или иным способом некоторые мысли могут слышать. Видимо, всего содержания (хотя бы вот этого, не говоря о фантастической сути скачка и пр.) слышавшие не знали, а среагировали только на мои «мечты» (с их точки зрения) вот «о такой любви». И идёт мимо меня парень лет 25-ти с мобильником, зыркнул в мою сторону, и говорит насмешливо в мобильник (как раз, спустя пару минут непосредственно после того эпизода): «Ну, здесь — кисельные берега!..»
       Я его, конечно, пропустила, а потом бурчу себе под нос, «отвечая»:
       — Кисельные или не кисельные, но ТЕБЯ ТУДА НИКТО НЕ ЗВАЛ!!! Тебе это никто не предлагает и, тем более, не навязывает!!! И не надо пытаться мне рассказывать, как в жизни «бывает», а как «не бывает», — я сама в два раза дольше твоего на свете живу! Придурок, ты не понимаешь: это — совсем не то, «чего бы я хотела в жизни». Это — то, где я ЖИВУ, — прямо сейчас. И тебе там делать нечего. ТЫ МНЕ МЕШАЕШЬ. Сознательно и целенаправленно. В составе «огромной назойливой мухи»!

       В общем, хочу сказать, что я просто отказалась от этого нынешнего мира, и не хочу в нём жить, тем более, что есть, где мне ЖИТЬ помимо. А в нём всё равно ничего не будет. ЭТУ страну я Россией не воспринимаю, нынешнее «человеческое сознание» бесит так, что я не хочу иметь с ним дело, и ничего ЗДЕСЬ не жду в принципе, тем более, что мне — НЕ СКУЧНО. Да ещё и пишу. (Может быть, живые люди здесь ещё и остались, но лично я их не знаю, я с ними не общаюсь, я от них изолирована, а думаю, что и вообще — всё сейчас по-другому, для меня неприемлемо. Или бессмысленно.)











ПРИМЕЧАНИЕ 1 из дневниковой записи от 16.04.2015:

       /15:01/ А с «Женской самообороной», оказывается, вышли непонятки. Оказывается (как ночью дошло), ВРОДЕ КАК, я сама об этом писала (в эссе
«Из личной жизни председателя КГБ. Шутка», что героиню, после временнОго скачка, в её новом 10-12-летнем возрасте, по её желанию, андроповские КГБ-шники (в основном двое тех, кому её информация спасла жизнь) «научили стрелять и драться», «подогнали хороших инструкторов», — сама пишу, а когда мне подкидывают книжку «Женская самооборона» — сама же бешусь… Ну, да. Дело в том, что здесь у всех больные мысли — в одну степь, и мне даже в голову не приходило, что понять это могут так.
       У меня-то там речь совершенно не идёт ни о какой обороне, тем более женской. Только нападение. Как и пистолет у героини, разрешение на который для неё всё-таки выбили на особых условиях: стрелять — только в тире и на полигоне под личную ответственность нескольких конкретных инструкторов (в числе которых первыми — те двое), а носить (по их настоятельному ходатайству, всё-же, носить) — только незаряженным под их же личную ответственность. Ей это было нужно, хотя ничего из этих умений она совершенно не рвалась применять в жизни:  ей было психологически необходимо ощущение этих реальных серьёзных навыков…
       Инструктора у неё там — ВДВ и морпехи, и они учат тому, чему, собственно, и учат: преимущественно не обороняться, а нападать и убивать. Только с учётом пола и её физического малого возраста (после временнОго скачка) — в основном несиловым приёмам. И именно вдвшники и морпехи, с которыми она частенько занималась «в компании», и играют с удовольствием с ней в то, что она, 10-12-летняя — «братишка-девочка».
       Ещё раз: что и насколько реально в этом заведомо фантастическом сюжете — не имеет значения…
       И опять же: она не рвалась это всё применить, и может быть, и не довелось бы никогда, если бы не то внезапное приграничное нападение, о котором там упоминается, где она, смывшись посмотреть оружие и там-то и застигнутая тем неожиданным нападением, в одиночку практически уложила большой «взвод» боевиков (а там, куда она сбежала посмотреть оружие, уже находясь на объекте со своими, был почти целый арсенал), пока её оттуда не вытащили, поняв, наконец, в суматохе, что этот бой ведёт именно она и в одиночку, — да она ещё, когда её вытащили, добив напавших, устроила, было, истерику, что всё шло как надо, и ей не дали дело доделать, вытащили из неоконченного боя, — и остановилась она с той истерикой только тогда, когда разглядела и осознала, что Сашка — седой… В общем, кроме той единственной случайности, которой не должно было быть, ей очень важно было не применять эти навыки и познания, а тренироваться и чувствовать, что она всё это умеет всерьёз. Это —  совершенно другое ощущение себя и жизни. (Что Сашка с Генкой и поняли, когда выбили для неё хотя бы такое разрешение на оружие и обеспечили ей тренировки.)






ПРИМЕЧАНИЕ 2 из дневниковой записи 03-05.10.2015.
       Публикация 06.10.2015, /14:31/

___
АНОНС. Герой «Вспышки» Чистякв Александр Константинович будет переименован (как я уже собиралась и обещала):
Чебрецов Александр Константинович.
(Без объяснений.)
___


<...>

       Пока есть время, попробую сказать, что собиралась — по поводу своей шуточки «Из личной жизни председателя КГБ»,
http://www.proza.ru/2015/05/28/1370 .
       Да, там много лишних монологов и реплик из-за того, что всё это вообще не предназначалось к публикации, а там, в СВОЁМ мире, существует целая система, никому больше не известная. Раз уж стала что-то публиковать — надо было пояснять, что вообще происходит. (Чего пояснять не требуется «там», в моём мире.) Из-за этого — «разговорчики», как героев, так и резонёрские, затянулись. Но это — разумеется, совершенно не главное.
       Во-первых (и это — не единственное). Есть у меня такое стихотворение:
*** («Распрощавшись с тоскою предутренней...») — о случайной встрече на европейском автобане со своим соотечественником (В ТЕ ВРЕМЕНА, когда такое событие ещё казалось маловероятным). Однажды, перечитав его, я поняла, что оно требует примечания, которое я написала и опубликовала там же. Приведу и стихотворение, и комментарий:

          *  *  *


Распрощавшись с тоскою предутренней,
я несусь на горячий рассвет
на пустом автобане – по внутренней
полосе,
               без помех и без бед.

После ливня со шквальною силою –
отлегло.
               Не воротит с души
даже что-то увидеть красивое
в европейской стерильной глуши.

Как из давнего века, прирученные,
за холмами нырнувшие в тень –
черепичные крыши
                игрушечных,
нереальных, немых деревень,

и полей, будто не существующих,
и дорог –
                идеальная гладь.
…И так странно стоит голосующий,
где бессмысленно голосовать:

на сверхскоростняке – наваждением.
Растерялся, отпрянул, вздохнул, –
трехметровое заграждение,
видно, только что перемахнул.

Тормозну, поступая, как вздумается,
торопливо нарушу запрет,
чтоб еще ни о чем не задуматься,
только вздрогнуть –
                на русский акцент,

и обоим увидеть –
                кончается
эта пытка безжизненных стран,
и нестись, хохоча над случайностью,
уходя на другой автобан.*
_____________
       *Примечание:

       «««<…> В последние годы очень важно подчеркнуть, что всё это не имеет АБСОЛЮТНО никакого отношения к тому, что сегодня в мире по инерции называется «Россия», «русский» («русскоговорящий»), – во всяком случае, к тому, что вынуждена переживать и наблюдать я сама. Я ещё успела застать ТУ страну (на «старых дрожжах»), в которую так хотела вернуться и вернулась в 1995 году. Но больше её нет. Ни в какой ипостаси, ни в досоветской, ни в советской, ни в ранней постсоветской, где ещё была, всё-таки, ЖИЗНЬ. Но больше нет той страны, больше нет человеческих душ, больше нет восточно-славянской цивилизации, – ничего. <…>
       В общем, я хочу сказать, что чувства и впечатления того времени, выраженные в этом стихотворении, совсем никак не могут быть (не должны быть) восприняты, исходя из опыта и впечатлений дня сегодняшнего.
       Перемены произошли (или были произведены) с поразительной быстротой, и теперь это уже совсем другая страна (во всяком случае, какой её могу и вынуждена наблюдать я сама). С горечью приходится утверждать, что то, от чего я когда-то уехала (из Германии), в конце концов, полностью догнало меня здесь, да ещё и тысячекратно замешанное на Большой лжи, подлости и мерзости. А больше бежать уже некуда. Разве только в художественные осколки былого и вовнутрь себя самой. Страны – моей и у меня – больше нет. <…>»»»
_____________


       В общем, сейчас такое вероятное событие, описанное в стихотворении, воспринимается, как вполне рядовое, а следствие его — все будут склонны увидеть в сексуальном приключении. Объяснять что-либо, особенно во времена нынешнего «футбольного патриотизма», практически бессмысленно, поскольку восприятие жизни, мира, и поскольку сами дУши, — ВСЁ скроено уже совершенно иначе. Сколько ни объясняй, ассоциацию выстроить теперь просто не на чем, сколько ни говори, что дело — совершенно в другом, уже никто не сможет сообразить, в чём же. «Пытка безжизненных стран» стала тотальной.
       Что самое интересное — время умудрилось изменить и самих людей, «стариков», которые должны бы что-то помнить и суметь объяснить, — но нет, они, оказывается, под воздействием сегодняшнего опыта, телевидения и пр., уже сами претерпели необратимые изменения, заставляющие даже прошлые вещи видеть в сегодняшнем преломлении. (Правда, разница ещё остаётся, но — всё меньше и меньше…)
       В общем, взглянув однажды на это стихотворение, я с горечью поняла, что его, стихотворения, просто БОЛЬШЕ НЕТ: то, о чём я говорила, ныне не знакомо, как эсперанто — тем, кто его никогда не учил. А нынешний смысл, которым оно теперь автоматически наполняется — совершенно не тот, который стоил бы стихотворения, и, вообще, фиксации…
       Кстати, ради пояснения могу, например, отметить, что здесь нигде не сказано, что герои друг другу понравились, что были друг для друга сколько-нибудь сексуально привлекательны, и что это вело бы их к чему-то личному, — возможно, но СОВЕРШЕННО не факт, — всё произведение само по себе — О ДРУГОМ ВООБЩЕ. Но не хочу ни сотрясать воздух, ни тратить байты. Nicht heisst nicht.

       Вот, и с «Председателем КГБ» (с произведением), в частности, в восприятии прочитавших, произошло, видимо, нечто подобное, хотя там, как раз, сама тема — сексуальная. Но, по большому счёту, и оно — О ДРУГОМ. Которого, видимо, в нынешнем мире тоже просто не существует, как явления. Но ДЕЙСТВИЕ-ТО происходит не в нынешнем времени, а В ПРОШЛОМ!!! (И изначально это никак не предполагалось для обнародования, не адаптировалось к нынешнему восприятию, — что, если бы и имело смысл, то… В общем, не знаю, — даже думать лень.)
       Во вторых — «исходник»: чего стараниями нынешних властей и спецслужб никак не предполагают читатели, и даже в голову им это не приходит, — но что прекрасно знал ТОТ председатель КГБ, — и на собственном опыте, и, тем более, из «шифровок из будущего», доставленных в памяти героини — ТЕМИ актуальными андроповскими шифрами… В общем, его отношение к героине — совершенно иное, чем предполагают читающие, — и она это знает, и совершенно не случайно спрашивает: «Я сама тебя сколько-нибудь сейчас интересую, или это — тоже ТВОЯ РАБОТА?..» (В результатах его РАБОТЫ, не только в отношении её лично, но и в целом, она и сама кровно заинтересована, — но всё-таки, как женщина, девушка, не может не думать и о своём…)
       Цель же его (и её, и всего их «андроповского клана», да и огромной части тогдашнего народа) — как раз именно категорическое недопущение возникновения вот этого нынешнего мира и человеческого сознания, которое имеем теперь — недопущение в их собственном «будущем», которого у них, такого, НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ НИКОГДА! — ради этого они живут и работают.
       Как же председатель КГБ, сначала будущий, затем — действующий, воспринимает героиню?
       Она «явилась» из времени, в котором противником победоносно проведена и завершается информационно-психологическая ВОЙНА (т.е. из «нашего» времени). Она уже вовсю ведётся и в момент её появления ТАМ, в её 10-летнем возрасте, в 1977 году, и Андропов даже знал об этом и говорил (см. «Избранные статьи и речи», — а как интересно было бы посмотреть в тогдашнее «ДСП»!..), но до её появления там — НИКТО не предполагал, насколько эта война серьёзна и победоносна со стороны противника, насколько она пронизывает ВСЮ жизнь, до мелочей и совершенно частных дел… А вот Сашка с Генкой уже тогда, после секретной, нелегальной тюрьмы, уже ОЧЕНЬ близки были к этому пониманию.
       Когда стало доказательно ясно, кто такая «десятилетняя героиня», и когда Андропов, решающий, что ему срочно делать (ещё в те дни, когда она только-только написала за неделю шифровки из памяти), посвятил в это Чебрецова, тот, осознал, что это ЕЁ незабытая, вопреки «разрешению забыть», «необязательная», непроверенная информация спасла им четверым жизнь. Тогда они с Генкой оба уже поклялись себе, что ради этой девочки теперь расшибутся в лепёшку, что и как она бы теперь ни стала делать.
       А она и сама была привлекательной, да и это сочетание — десятилетнего ребёнка со взрослой памятью, — без особых стрессов и озлобления (у героини — «диапазон L»), оказалось симпатичным и постоянно интересным, — в общем, отношения здесь в любом случае сложились совершенно особые. Поначалу, как потребовала маленькая (снова) героиня, это было братство, только, разумеется, с трепетным отношением к маленькой (всё-таки, десятилетней) девочке. Ну, и роль свою сыграло то (о чём тоже говорилось немного в шифровках, с обещанием, что при правильно заданных вопросах остальное она дополнит сама), — то, что она, по независящим от неё причинам, ВСЮ её предыдущую жизнь была объектом психологического подавления: например, в режиме «благоприятствования порокам», особенно лени и несобранности, когда ей в сколько-то разумных рамках везде прощались все опоздания и прогулы в элитной английской школе, — например, в режиме постоянного контроля сознания, когда интересы её искусственно уводились в тупиковых направлениях, и ей приходилось совершать большие усилия, чтобы возвращаться к себе самой, — например, контроль ситуации в родительской семье, чтобы дома никогда не устанавливалась психологически комфортная атмосфера, вплоть до того, что, когда родительские отношения были уже сильно нарушены вплоть до официального развода, который от дочки умудрились скрыть и скрывать до восстановления их брака в период её собственного замужества, у её матери в день её рождения «случайно» умер её отец, дед героини, — и в доме начались годы психологического кошмара (здесь, во «Вспышке», смерть деда в день рождения матери будет уже предотвращена), и в частности, она была постоянным объектом «некриминально»-сексуального подавления (искусственного создания перекосов в развитии, стимуляции ненужных тенденций и торможению нужных, и пр., — с РАННЕГО детства и до конца ТАМ, в «будущем», — до подвала ФСБ, где её память «накачивали шифровками» за полгода до временнОго скачка. (Подобное разностороннее подавление с соответствующей спецификой испытали и Сашка с Генкой в секретной нелегальной «тюрьме», плюс шантаж судьбой близких, что привело Генку к своего рода «параличу лицевых нервов», «чтобы не выдавать эмоций», и эта «железная маска» держалась «на нём» ещё относительно долго, что совершенно не испугало героиню, — а двое из четверых выживших разведчиков, не покидавших, оказывается, пределов СССР и насильственно удерживаемых незаконными иностранными структурами, не смогли вернуться к стопроцентной полноценности уже никогда), — знание об этом заставляло Сашку чувствовать особую ответственность за всё, что с ней происходит, особенно у неё внутри.
       Вот, это — пояснения, которые необходимы к этой сценке («Из личной жизни председателя КГБ. Шутка»), — то, что для меня было само собой разумеющимся в «исходнике», и, видимо, совершенно непонятным читателю. Впрочем, это произведение — у меня не главное…










___________________________________________________
http://www.stihi.ru/2016/02/15/7997
Статистика произведения на 12.10.2015:

В текущем произведении –
слов – 13 653,
знаков без пробелов – 74 369,
знаков с пробелами – 90 928.
Чтобы подсчитать слова и знаки, текст произведения необходимо выделить
(от первой буквы названия, включая имя автора и – до конца, включая три последние точки после нескольких пробелов в самом конце), скопировать (Ctrl + C), вставить в Word (Ctrl + V) и посмотреть Статистику Текста (как правило, в Рецензировании или, в более ранних версиях, в других пунктах меню).
___________________________________________________


...