Сенокос в лесном краю

стих про сенокос -
http://www.stihi.ru/2015/10/01/3680

Рассказать про лесной сенокос меня побудило то обстоятельство, что он сильно отличается от обычного русского сенокоса, к которому все привыкли. В наших местах не было просторных лугов, обширных пастбищ, протяжных пожней и полей. Если в центральной России сенокос проводился в степной и лесостепной зоне (и кондовый лес мало где сохранился), и там по-Есенински, «Не видать конца и края, только синь сосёт глаза…», то в лесном Заволжье – каждая полянка, каждая луговинка, кулига и росчисть – были на особом счету!
Славянин – «враг» леса, вся его жизнь – это борьба с лесом, освоение лесных пространств под хозяйственные нужды. Так было и у нас: под сенокос использовали любые кусочки открытой земли, всполье, обочины дорог и узкоколеек, старые гари, склоны оврагов и лощин, берега рек и глухих стариц.
Эти луговые угодья ценились на вес золота и заранее забивались определенными хозяйствами. Многие луговины даже регистрировались за семьями в поселковых и сельских советах, так как часто возникали споры об их принадлежности. Частенько покосы проводили тайком, без всякого на то основания, как говорится – кто успел, тот и съел.
Сенокос у нас никогда не был массовым, косили, кто где сможет, как сможет и когда сможет. Я с большим удивлением читал, как где-то крестьяне массово выходили на сенокос, аж, целыми сёлами, одевали лучшую одежду, работали на лугах артельно.
Нашей семье, как работникам лесхоза, выделяли небольшие заимки пойменных лугов вдоль Юронги (левый приток Ветлуги) – небольшой лесной реки. В ходе эволюции каждая равнинная река петляет, как говорят, делает куканы, повороты. Постепенно петля подмывается в узком месте и сужается до тех пор, пока в половодье не прорывается – тогда река как бы спрямляет своё русло, и уже течет по новому месту. Старое русло реки несколько лет ещё является основным, но потом понемногу глохнет, становится старицей (староречье, ерик, ераш). Какое-то время это старица бывает проточной, часть водостока реки идёт по ней, тогда получается типа проточного пойменного озера, которое богато рыбой, там селятся утки и другая дичь.
Понемногу старица зарастает, коренное русло реки удаляется от неё, и потом старица становится глухой, непроточной. Эта старица сообщается с материнской рекой только во время половодья или в период больших дождей – тогда туда заходит рыба из реки и мечет там икру. Рыбалка на старицах занимательна, и для её описания нужна также отдельная статья. Старицы – излюбленное место гнездования водной дичи, так как менее доступны для охотников, чем поймы рек. Понемногу зарастают и старицы, и на их месте образуются пойменные луга, которые очень богаты травой, так как растут на плодородном иле и заливаются в половодье.
Такие луговинки строго делились между работниками нашего Лесхоза, и каждый должен был следить за их состоянием, так как они быстро зарастали лесом и чапыжником. Каждый год, в осеннее время, мы с отцом с помощью топора, пилы и лопаты вырубали деревья, корчевали кусты, чистили луг, расширяли наши сенокосные угодья. В этом деле – лес был нашим противником.
В СССР – у каждой сельской семьи был огород и скотина, каждый жил от трудов своих. Следовательно, и заготовка сена ложилась на семью особой обязанностью. По этой причине коров у нас держали мало, так как не хватало кормов. У нас, как правило, было 2-3 козы, весной брали барашка на откорм, держали кроликов и кур. 
Особой задачей был процесс вывоза сена с лугов, так как летом туда вели только тропинки, а дороги были не везде. В пойме реки были ручьи, болота, овраги, старицы, мочажинки,  калужинки и бурелом – не всегда можно было проехать. По этой причине частенько сено вывозилось в начале зимы, когда все болота замерзали, и устанавливался санный путь. Если сено оставалось дольше, то его могли погрызть зайцы и лоси. Некоторые семья вывозили сено на лодках, благо, поселок наш стоял ниже по течению.
Так как я был единственным сыном в семье, то на сенокос родители брали меня, а домашнее хозяйство оставляли на сёстрах. На покос мы с отцом уходили вечером в пятницу, так как начинать косить следовало очень рано утром, наверно, часа в три, а то ещё раньше. Дело было не только в росе, которая помогает косить, а в большом количестве комарья и мошки, что обитали на старичных лугах (пойменные луга называли ещё - вырь). Более получаса косьбы обычный человек не мог выдержать даже применяя мазуту (так отец называл комариную мазь). Ночевали мы либо в землянке – в лесу, либо на берегу реки в обычном шалаше или в рыбацком лабазе (открытый навес). Тут же у костра готовили себе еду. Ранним утром при определенной влажности – комарья было не так много, и какое-то время можно было косить. Комары тогда, аж, гроздьями висели на изнанках трав и листвы. Через какое-то время после рассвета – приходилось уходить на становище, к реке, комарьё лютовало в полную силу. Там мы под кусочками марли немного отсыпались и перекусывали, к этому времени подходила и мать, которая приносила еду и свой инструмент. Днем сенокос продолжался, летающих насекомых было поменьше, но легче не было, лицо, руки, шея – всё горело от укусов.
Спасала вода – стоило окунуться в старице или в речке, как всё сходило, зато теперь я на всю жизнь был закалён для любых походов, и никаких комаров не боюсь. Со смехом я теперь гляжу на городских жителей, кто с криком и шуганьем гоняет бедный пяток комаров, мол, загрызли до смерти. Не боялся комаров только отец, он полжизни провел в лесу – всё время таёжничал, и, казалось, что комары его почти не кусали.
Техника сенокоса на лесных луговинах была также особенной. Заключалась она в том, что на просторных полянах косил отец обычной косой – она у нас называлась литовка. Это был классический сенокос. Я же был вооружен короткой, но горбатой косой – поэтому она называлась  горбуша. С помощью её я прокашивал траву между деревьями, среди кустов, валежника и пней, горбуша могла переносить удары и повреждения в отличие от тонкой литовки, и горбушей легко выкашивались малые и неудобный пожни среди зарослей. Мать же была вооружена серпом (как колхозная крестьянка), и жала сено в таких местах, куда даже я не мог залезть с короткой горбушей. Заодно мать подчистую вырезала кусты лещины, липы и березы, что росли вдоль луговин, а потом мы вместе вязали веники из душистых листьев и веток.
И веники были не только для бани, основную часть веников мы вязали именно для скотины, так как обычной травы на прокорм скота не хватало, а вот веников в лесном краю можно было навязать хоть миллион. При этом веники могли сохнуть в сарае, на весу, а скотина их поедала более охотно, чем жесткое болотное сено.
Заодно мать могла серпом прихватить пучок лесной земляники, мяту, иван-чай, лесную малину и душистую смородину, ветку лещины с недозрелыми орехами  – всё наше лесное богатство. Уже дома мы сортировали лечебные и вкусные травы, вешали и сушили их отдельно на сеновале или в предъизбице, чтобы осенью или зимой пить душистый чай с луговыми ароматами, а в случае простуды ими же можно было подлечиться.
Сенокос был нелегким трудом, но для меня это было радостным событием, я был в своей стихии – в живописных лесных чащах, на берегах красивой реки, с детства красота Природы – стала неотъемлемой частью моего бытия. Я всегда с удивлением глядел на моих родителей, сенокос – для них был каким-то необычным таинством, каким-то древним и священным обрядом. И я с удовольствием помогал им, так как сам принимал участие в этом священнодействии, корни которого уходили вглубь веков, в потайные недра народной жизни.