Я родом из детства

Повесть о жизни
4-летнего мальчика
в сибирской деревне
во время минувшей войны

    Пролог
Моя любимая песня
«Тонкая рябина»)

1. Волчья охота,
    или  Встреча с дедом
2. Я, дед и баба, Юлька и Анчутка,
    или  Второе рождение на русской печи
3. Мой первый поход,
    или  Анчутка и осы
4. Приезд матери,
    или  Письмо с фронта
5. Военная тайна,
    или  Откуда у деда конфеты в плаще
6. Дети аиста,
    или  Откуда я появился на свете
7. Прощание с аистами,
    или  Мы с дедом идем в баню
8. Прощание с деревней,
    или Как умирал мой дед

Моя любимая песня
(«Тонкая рябина»)

Эти строчки мне явились ночью –
кто-то вслух мне их надиктовал.
И велел запомнить, между прочим.
Я запомнил их – не сплоховал.
Воспринял я их как эстафету
Веры и Надежды, и Любви,
без которых счастья в мире этом
не бывает… сколько ни зови.
Песен о любви в России много –
их, пожалуй, все не сосчитать.
Но люблю я  -  не судите строго –
«Тонкую рябину» напевать.
В ней одной, любимой, столько грусти…
В ней и чувств намного больше слов…
Каждый, кто себя считает русским,
эту песню петь всегда готов.
Русских размело по белу свету.
Но пока к Руси любовь живет,
с «Тонкою рябиной» эстафета
русских в стан единый соберет
… ……………………...........
Я склоняю голову на руки,
стоя у открытого окна.
Исчезает мир и тают звуки,
остается только тишина…
Мне рябины веткой шелестящей
ветерок макушку охладил.
Я ее из подмосковной чащи
год назад сюда пересадил.
Неужели так же одиноко
ей сейчас как в старой песне той.
Но ведь это я, вздохнув глубоко,
к ней седой склонился головой.
Эту песню, грустную до боли,
пели часто все в моей родне.
- Ты, однако, подпевай ли че ли, –
бабушка говаривала мне.
Дедушка, отставив самокрутку
и забыв про свой обычный мат,
подпевает ей сию минутку –
он под рюмку сбацать был бы рад.
Подхватила тихим голосочком
моя тетка Юлечка куплет.
Я внучок их, а она их дочка.
Мне четыре, ей тринадцать лет.
И летит по-над притихшей Обью,
над сибирской дальней стороной,
над селом Дубровино на взгорье
песня, подраставшая со мной.
Был октябрь такой же, как и нынче.
И прохладно было, как сейчас.
Но тогда фашистская силища
под Москвой сломить пыталась нас.
Вот таким же вечером в землянке
у печурки, пышущей огнем,
мой отец, играя на тальянке,
пел «Рябину», мысля о своем.
Батальон его, разведку боем
проведя, по праву отдыхал.
За бойцов своих он был спокоен –
с ними рядом пел и воевал.
А над их землянкой на откосе
куст рябины гроздьями алел.
Был октябрь. Была такая осень.
Весь народ тогда «Рябину» пел
…………………………….....................
Ах, октябрь, второй осенний месяц,
ты к зиме, по сути, первый шаг.
Нынче я с любимой песней вместе
по тебе гуляю не спеша…

1.  Волчья охота,
     или Встреча с дедом

Откуда я беру свои стихи?
Ко мне они приходят часто сами
мелодией, наполненной словами,
звучащей как органные мехи.
Задумавшись, с закрытыми глазами,
душой я словно в сказочном соборе
всем существом своим органу вторю
своими немудреными стихами
……………………….......................
Я вернулся, хоть вы и не ждали,
что так быстро с прогулки вернусь.
Как упорно дожди убеждали,
что утонет под паводком Русь.
Над Москвой еще тучами небо
покрывается утром и днем.
Но циклон вроде как бы и не был.
Дождь грибной - это память о нем.
Я пройдусь по Отчизны просторам.
Я с Востока на Запад пройдусь.
Под моим жизнерадостным взором
расстилается Матушка-Русь.
Сам я родом из центра России,
где над Обью звенят небеса.
Где меня из родимой Сибири
год за годом зовут голоса.
Голоса моих родичей мертвых,
но живых… пока я еще жив.
Я за них, в справедливость упертых,
молю Бога, ладони сложив.
Где-то здесь на заросшем погосте
похоронен мой старенький дед.
В дом к нему был заброшен я в гости,
когда Бог мне уж выдал билет.
Встреча с дедом в сознанье мальчонки
кадром будущей жизни всплывет.
Но до дедовской теплой избенки
будет встрече с волками черед…
Плыл морозный густеющий вечер.
Над вокзальцем «Мошково» луна
освещала театр нашей встречи,
заменяя софиты сполна.
Наш вагончик как будто проснулся,
словно дрожь от мороза согнал.
Дважды дернулся, будто споткнулся,
но на рельсах себя удержал.
Кто-то толстый в тулупе овечьем
меня с мамою с тамбура снял
и кому-то баском человечьим
за задержку в пути попенял.
- Вам-то што! Вы, путейцы, канальи!
Расписанье на што вам дано?
Штоб по нем вы людей доставляли.
Смерз ребенок… а вам все равно!
Усадив меня с мамой на сено
(оно в дровнях лежало копной),
с матерком своим всенепременным
дед в тулуп нас укрыл с головой.
Положив себе в ноги берданку
и придвинув к ногам патронташ,
объяснил: - Тута я спозаранку
кое с кем провернул арбитраж.
Думал, правда, што все обойдется.
Тока чую… не тот антураж.
Пару выстрелов сделать придется.
Встречу… мать их... с берданкой в руках.
Не боись… мать их так… обойдется.
Не догонют они… мать их так.
Ну, Каурка моя, за работу!
Што, я даром овес те скормил?
Чую, сдюжим мы энту охоту,
ведь не здря я ружжо захватил…
Моя мама почти не дышала,
мои руки в свои ухватив.
А лошадка лениво бежала,
слыша дедушкин речитатив.
Вы возили когда-нибудь кошек,
ну, допустим, на вязку к котам?
В темноте кошка ехать не сможет.
Ну не нравится ей темнота.
И потом… ей обратно дорогу
надо помнить на всякий случай.
Хоть любовь и угодная Богу,
но отход ты наметь невзначай!
Вот и я из тулупа наружу
во все стороны молча глядел
и, вдыхая морозную стужу,
от восторга ну просто балдел.
- Деда, глянь, а вон там огонечки.
И вон там, и вон там… посмотри!
Дед берданку схватил: - Ни х…чки!
Мать их так… их там дюжины три…
Хорошо, что патроны мне бабка
не забыла с тулупами дать.
А то было бы щас нам не слабко…
мать их так… без ружжа совладать.
Погоняя одною рукою
красотульку каурую, дед
стал стрелять из берданки другою
по «огням», что стелились нам вслед.
- Деда, нет их! Видать, поломались.
Ты же в лампочки эти попал?
Вы бы тоже, как я, удивлялись.
Дед с саней, было, чуть не упал.
Они с мамой от смеха лежали.
Страх ее как-то сразу прошел.
А вдали «огонечки» бежали,
между тем, я их снова нашел.
Вы представьте такую картину.
Над тайгою звенит тишина.
С неба, словно сквозь темную льдину,
наблюдает за нами луна.
По пустыне таежной морозной,
выбивая подковами след,
мчит Каурка, уводит от грозной
нас беды… самой грозной из бед.
А за тысячи верст на закате
в эту самую ночь под Москвой
наш упрямый российский солдатик
по «волкам» бил, как дедушка мой.
Только стойкость дивизий сибирских,
в подмосковную вброшенных сечь,
всю Россию от полчищ фашистских
помогла в эту ночь уберечь.
Мой отец в эту ночь в Подмосковье
много раз в штыковую ходил.
По снегам, пламенеющим кровью,
на «волков» батальон выводил.
В сорок пятом, слезами омытом,
в орденах он вернулся домой.
Но до смерти его незабытым
оставался тот яростный бой.
Что погибли отцовские братья,
двое юных, лихих жеребят,
смог с листков похоронок понять я.
Они в братских могилах лежат.
Валька… где-то в степи под Ростовом.
Обелиск со звездой там стоит.
Мишка… под Ленинградом зарыт
на пригорке под лесом сосновым…
Дед стрелял много раз этой ночью.
Я патронов подносчиком стал.
Он меня похвалил, между прочим,
даже матом кричать перестал.
Но когда «огоньки» припустились,
нас желая в кольцо захватить,
вдруг в заборе ворота открылись.
Мы в них вихрем смогли проскочить.
И старушка проворная мигом
заперла их на крепкий засов.
Мы ушли из-под волчьего ига.
Так открылся мне дедушкин кров…
Мне хотелось подробно о жизни
рассказать… деревенской своей.
О войне, что прошлась по Отчизне
смертью для миллионов людей.
Я ребенком об этом не ведал,
хоть пришлось и хлебнуть мне сполна.
Лишь со смертью родимого деда
понял я, что такое война
……………………….....................
Я родился над Обью в Сибири,
где тайга словно море шумит.
Нету края прекраснее в мире.
Это сердце мое говорит.
Семь десятков годин пролетело.
Где я только, друзья, не бывал.
Только тянет меня то и дело
в край, где «лампочки» дед разбивал…

2.  Я, дед и баба, Юлька и Анчутка,
    или Второе рождение на русской печи

И как же ты нашел меня, мой стих?
Ведь слишком затянулась передышка.
Себе сказал я: «Твой фонтан затих.
Пора с поэзией завязывать, парнишка!»
Но свыше снова прозвенел звонок –
его источник как всегда неведом.
Я снова в детстве лезу на полок…
в сибирской бане паримся мы с дедом.
Но я не буду торопить сюжет.
Хочу вернуться в теплую избёнку,
куда меня, полуживого ребятенка,
под Рождество привез,
отбившись от волков, мой дед
……………..........................................
Избенки той давно уж нет на свете.
По правде, это был сибирский старый дом.
Второй этаж жилой. Внизу подклети.
Крыльцо высокое. И аист над гнездом.
Гнездо устроено на колесе тележном.
Его мой дед поверх столба прибил.
А столб в углу двора он укрепил –
поставил в ямку, притоптал прилежно.
Я видел, как тот аист появился
в конце весны… перед началом лета.
Он для своей подружки потрудился –
таскал ей веточки с рассвета до рассвета.
Я к лету-то уже на ноги встал –
куда-то дистрофия испарилась.
И с печки русской сам спускаться стал.
- Ну ты гляди-ко! – бабушка дивилась.
- Однако, Леш, не рано ли, ли че ли,
Славчонка голу жопу показал?
- Пущай! Неначе ожил парень, коли
болячкам адрес точный указал.
А ты бы, Нюра, лутче расстаралась
скорейше парню жопу-то прикрыть.
Че, в тряпках матерных штанов не оказалось?
Из них он вырос? Ну дак надоть шить!
Вы с Юлькой че-то там шептались про юбчонки. 
Да хучь про платья… матерь вашу так! 
Дак вы кончайте бабий ваш бардак – 
все новы тряпки кройте для мальчонки! 
Вот вы в сельпо намедни прогулялись.
Вернувшись, улыбались втихаря.
Каку-то хрень, конешно, постарались
там отхватить. Дак вы таились здря.
Я ежлиф даже не смотрю - наскрозь все вижу.
Все тряпки новые - на стол, а то обижу!
Вы наш заказ мущинский принимайте –
кроить одежку внуку начинайте…
Я помню эту швейную машинку.
Старушка «Зингер» дремлет под чехлом.
Я вижу бабушкину согнутую спинку.
Она колдует, сидя за столом.
В руках мелок. На пальчике наперсток.
Мои размеры вносит на раскрой.
С ней дочка Юля, девочка-подросток.
Я ей племяш, но мы как брат с сестрой.
Детишек в теплом добром доме этом
на двух побольше было до войны.
Она пришла же, как известно, летом.
У многих дни с ней были сочтены.
Война Сибирь накрыла голодухой.
С эвакуацией открылась масса ртов.
И накормить всех край был не готов.
Беда случилась с мамой-молодухой.
Характером с родными не сошлась.
Устала слушать их советы и указы.
С двумя детьми одной жить собралась.
Война ее и сосчитала сразу –
грудного молока совсем лишила.
Сестренка Людка, голодая, умерла.
Меня же с дистрофией - все дела! –
в слезах в больницу мама поместила.
Отцу письмо на почту полевую
на фронт послала, плача и горюя.
Я помню то отцовское письмо –
времен войны обычный треугольник.
Но каждое словечко из него мне
в сознанье врезалось, как жаркое клеймо.
«Мне Людку жаль… Но дочку не спасешь…
Я здесь о ней и плачу, и скорблю.
Но если Славку к деду не свезешь
в Дубровино, приеду - пристрелю!
Твоей родне за дочь представлю счет.
А сына мне моя родня спасет…»
И ведь спасла! Я с печки русской сполз –
на пузе и наружу голым задом.
Вот так вернуться к жизни удалось
мне необмундированным парадом.
Но как же новобранцу без всего?
- Поди-ка, паря, я тебя обмерю…
Однако, не смушшайся ты таперя.
Мы с Юлькой знаем, где у вас чего.
Таки штанишки я тебе построю.
И рубашонку нову смастерю.
Зимой совсем плохой ты был, не скрою.
 А щас-то оздоровел, я смотрю…
Ишь ведь какой! Шшекотки он боится.
Однако, я тебя не шшекочу…
Кому кричу - стоять! Не шевелиться!
Ох, Юлька, я с им тожеть хохочу…
Вот так жилось мне в дедовой избенке,
среди тайги, на берегу обском.
Запела песню в шустром постреленке
жизнь неокрепшим тонким голоском.
Мы хором петь любили всем составом,
заняв крылечко дружною семьей.
А в это время полымем кровавым
война уже пылала под Москвой.
И с нами пели моих дядей двое.
Погодки-братья. Валька и Мишак.
Их лиц не помню. Помню, их обоих
дед с бабой проводили на большак.
Там на развилке новобранцев ждали
со всей округи, из соседних сел.
Грузовики колонною стояли.
Парней по кузовам распределяли.
Колонна тронулась с командою «Пошел!»
Вот и не стало голосов ребячьих
в семейном хоре нашем на крыльце.
Но гогот их и топот жеребячий
звучат во мне, давно уж не мальце.
Денечки незаметно пролетали.
Мы с Юлькой их, конечно, не считали.
В обновках-то я гоголем ходил.
- Ну прям жаних! - дед часто говорил.
Он по утрам с дежурства появлялся.
Поспав часок, хозяйством занимался.
Я был как хвостик за его спиной.
И он старался чаще быть со мной.
Была обоим в радость жизнь такая.
У нас окрепла дружба с ним мужская.
Мы были с дедом не разлей вода.
Но вот пришла нежданная беда –
и горе разлилось вокруг без края…
Мы с дедом корм овечкам раздавали.
У курочек яички собирали.
Каурку травкой я зеленой угощал.
Животик Борьке-поросеночку чесал.
Сухарь с моей ладошки Буренка в миг смела
и, подобрав все крошки, лизнуть меня смогла.
Хоть от коровьей ласки, как рак, я покраснел,
но шерстку ей с любовью пошевелить сумел.
- Буренка нам давала немало молочка.
И, вишь, в тебе признала свово теленочка.
Однако, мы с тобою, таперя будем знать,
што в хлев с пустой рукою не стоит нос совать.
Сухарик, сахар - чуешь? - у баушки проси.
И што у ей получишь - ты все имя неси.
Ну и скотинки эти с тобой зачнут дружить.
А дружба… с ей на свете куды приятней жить…
Так мне по жизни дверцы мой дед приоткрывал –
и незаметно сердце мое завоевал…
Вдруг слышу голос за воротами знакомый.
- Хозявы, отзовитесь! Кто есть дома?
Я Фрося, почтальонша. Уж простите…
Две горькие бумажки получите…
Входить не буду… Мое сердце плачет…
О ваших двух парнишках, плачу, значит…
У деда враз лицо закаменело.
Рука прошлась по сердцу неумело.
Он даже как-то ростом ниже стал.
Сглотнув два раза, тихо прошептал:
- Славчонка… Тока тихо, не шуми…
Сходи-ка и бумажки те возьми…
С тобой мы на крылечке посидим…
Че делать дальше, в обчем, поглядим…
Я долго деду нес бумажки эти.
И не было трудней пути на свете.
Была в две жизни от ворот та тропка.
Я плелся к деду медленно и робко.
Мне жгли ладони эти похоронки –
омытые слезами бумажонки.
Вползла змеей в избенку тишина.
С утра в ней тихо стало до темна…
Ну то, что мир в избе какой-то странный,
еще зимой я с печки усмотрел.
В избе хозяйничают люди-великаны,
проделать успевают кучу дел.
Вон бабушка огромная… седая…
готовит тесто… хочет хлеб испечь.
А дед громадный, дымом обрастая
от самокрутки, ей толкает речь.
Она ему кивает головою –
мол, все понятно, дед, кончай бурчать.
А он все машет… машет ей рукою
и повторяет «Мать и перемать!»
И тут же под ногами их девчонка.
Она чуток поменьше стариков.
Повыше закатав подол юбчонки,
знай, драит пол без всяких лишних слов.
А перед печкой кот сидит на лавке.
Ну чистый тигр - один в один масштаб.
Он спал со мной, на грудь сложив мне лапки.
И я терпел, хотя был очень слаб.
Не знаю уж, серьезно или в шутку,
представили его мне… как Анчутку.
Он был такой большой, пушистый, рыжий.
Кто мне на печке той мог быть Анчутки ближе?
Я с печки разглядел с лампадкой красный угол.
А в нем иконы сумрачный квадрат.
Что ожил я - Николы в том заслуга.
Я помню его добрый, мудрый взгляд.
Мне все в избе тогда казалось крупным.
Кровать громадная. Огромное окно.
В него луна глазела взором мутным.
Звала к себе? Мне было все равно.
Такую странность мировосприятья
сегодня без проблем сумел понять я:
Меня у смерти Ангел отсудил
и из не-жизни в жизнь препроводил.
Нелегкий переход через границу
он мне помог пройти… не заблудиться.
Он свел меня с моими стариками –
с их добрыми и теплыми руками.
И самый светлый, самый яркий след
оставил в памяти моей, конечно, дед.
Пропах насквозь он табаком и водкой.
Но как тепло мне было рядом с ним.
Он даже матерился как-то кротко,
хотя на вид казался нелюдим.
Он для порядка строжился на женщин.
Давал понять: хозяин или как!?
Святой внутри, снаружи не безгрешен,
он пил, курил, как истый сибиряк.
А вот со мной, внучонком, дед менялся.
Куда-то исчезал его суровый взгляд.
Улыбку пряча, говорить старался –
как взрослые на равных говорят.
Мой лексикон с ним стал обогащаться,
а «Мать и перемать!» - не замечаться.
Я из худого, хилого цыпленка
вдруг вырос до шкодливого котенка,
который стал не только здоровее,
но и активнее, взрослее и смелее.
В меня смогли не только жизнь вдохнуть,
но и иначе на нее взглянуть.
В избенке вдруг не стало великанов –
открылся мир без зрительных обманов.
Я понял - странствовать мне в нем не надоест.
Виват, охота к перемене мест!
Я твердо знал - на печке отлежусь,
штаны надену и в поход пущусь…

3.    Мой первый поход,
      или Анчутка и осы

Ну, этот поход начинался с крыльца.
Представьте себе вот такого мальца.
 В цветах рубашонка, на лямках штаны.
Носки на ножонках девчачьи видны.
Их мама сестренке на рынке сыскала.
Сестренки не стало – и мне перепало.
Ботинки на вырост тогда присмотрела.
Не очень я вырос, но это пол-дела.
С крыльца я спускался таким джентльменом –
Гек Финн с Томом Сойером одновременно.
Хотя они были постарше намного.
Я раньше их, значит, пустился в дорогу.
От печки от русской она начиналась
и по ступенькам со мною спускалась.
Анчутка глазищи с меня не сводил,
за мною как тень по двору он ходил.
Мы с ним обошли за избой все задворки.
Он мне открывал все мышиные норки,
в земле показал все кротовьи жилища.
- Кроты нам, котам, не пригодны как пища, -
Анчутка сказал мне все это глазами,
при этом презрительно дернул усами.
Мы двор шаг за шагом с котом изучали.
Мы слушали с ним как скворчата пищали –
что голод не тетка, наверно, кричали.
Кормить их - для папы и мамы забота.
Я видел: нелегкая это работа.
Птенцы воробьев и детишки скворцов.
И аистов дети, в конце-то концов.
Котята, щенята... ну и жеребята…
Их нужно любить, защищать и кормить.
Без этого им нипочем не прожить.
Нам, детям, я понял, без взрослых хана.
Любовь их нам, детям, как воздух нужна…
Мне в память запало военное детство.
Любовь стариков – дорогое наследство…
Вдруг вижу: Анчутка к тропинке припал
и вчетверо меньше размерами стал.
Он глаз от кустов у стены не сводил –
опасность какую-то там находил.
И мне он об этом сигнал передал.
Тревогой наполнен был этот сигнал
- Придется нам, паря, сейчас удирать.
Нам осы готовятся холку надрать.
За теми кустами, где с дыркой заплот,
осиное племя живет второй год.
Я с ними недавно столкнулся нос к носу
и понял - бежать и бежать без вопроса.
Пригнись и готовься включить скоростя.
Не трус я, но осы отнюдь не пустяк…
Ну, аист в гнезде не увидеть не мог,
как кот и мальчишка неслись со всех ног.
Он там наверху к нам свой клюв
опустил и крик вопросительный вдруг испустил:
- Вы че там, ребята, спужались ково?
Дак че-то не вижу я там ничево…
Услышать такое нам было обидно.
Нам тут хреновато, а ему там не видно.
С Анчуткой нам было кого опасаться –
от мух полосатых и злобных спасаться.
Котище стрелою к избушке летел,
а я вот отстал и спастись не успел.
Мне шею огнем обожгло раза два.
В траве под крыльцом я укрылся едва.
Тут дед возвращался с дежурства домой.
Он враз просчитал, что случилось со мной.
Меня он прикрыл своим старым плащом.
И на руки взял. И понес меня в дом.
Пока не спеша по ступенькам он шел,
я под плащом три конфетки нашел.
Они, как всегда, там прилипли случайно.
Они были сладкими необычайно…
Вот так завершился мой первый поход.
Да, шея распухла. Но завтра – вперед!
Анчутка и осы… Мой дед и конфетки…
Мне память диктует про детство заметки.
Сверяя с минувшим текущие дни,
мы просто хотим оставаться людьми.
Хотим сохранить дорогое наследство –
звучащие в сердце мелодии детства.
В походы не раз уходил я потом.
Но помнится первый. Который с котом…

4.  Приезд матери,
     или Письмо с фронта…

Сижу на крыльце. На горячей ступени.
От летнего зноя весь в коконе лени.
Анчутка у ног завернулся кольцом.
Надысь разобрались мы с этим «бойцом».
Сбежал с поля боя, поганец негодный.
Так дед мой его обозвал принародно.
И бабушки тоже запомнил он речь:
- Ты ос энтих мог на себя бы отвлечь!
Ты шкурой пушистой от их защищен…
Мальчонку подставил… С очей моих вон!
Анчутка от этого гласа народа
ходил целый день как опущенный в воду.
И ночью на печь ко мне лезть не решился.
Всем спать не давал - все урчал… копошился.
Но утром, когда еще был я во сне,
он, вспрыгнув на печку, прижался ко мне.
Мурлыча, шершавым своим языком
он шею больную лечил мне потом.
Конечно, дружка своего я простил.
Я разом грехи все ему отпустил.
И вот на горячем крыльце мы сидим
и молча на мир этот знойный глядим.
Царит над селом, над избой тишина.
А где-то взаправду бушует война…
А где-то такие же избы пылают…
Детишки такие, как я, погибают…
Нет, папка мой нас от врагов защитит.
Я знаю… на фронте он крепко стоит.
Такие во мне рассужденья витают.
Я мыслями там, где «Катюши» стреляют.
Где наш пулемет по фашистам строчит…
Но кто это там по калитке стучит?
Анчутка на лапы мгновенно поднялся
и тут же к воротам по тропке помчался.
- Анчутка, какой же ты вырос большой!
Ты был же котеночком рыжим зимой…
Ну, ладно, скорей меня в избу веди –
там все уж меня и забыли, поди.
В военном режиме теперь все больницы.
С трудом удалось мне на день отпроситься…
Я женщину вижу. По тропке идет.
В руках узелочек и сумку несет.
Вот бросила все и к крыльцу побежала.
Меня подхватила и к сердцу прижала.
Мне вырваться вдруг захотелось упрямо,
но, запах вдохнув, понял я - это мама!
И че-то заплакать мне вдруг захотелось.
Я к маме прижался… и мне притерпелось.
Ну, встретили маму в избе так, как надо.
В Сибири гостям по обычаю рады.
А тут ведь мамаша к внучонку явилась…
- Хучь через полгода… Ну так получилось…
- Дак че жа, с войной-то поездишь не больно...
- Мальчонка-то радый. А мы-те довольны...
Ну, гостью из города встретили славно.
И Юлька, и бабушка. Дед и подавно.
Анчутка кругами забегал, проказник.
Короче, в избушке наметился праздник.
На стол постелили скатерочку в клетку.
Я это себе сразу взял на заметку.
На этой скатерке, как на самобранке,
возникли стеклянные разные банки.
А в банках открылись всем на изумленье
грибочки, огурчики… в общем, соленья.
На стол и селедка под шубой легла,
собою заняв половину стола.
Капусту душистую нам из бочонка
Юляшка достала своею ручонкой.
Картошка в мундире дымилась на блюде…
Неужто же нами все съедено будет?!
Расставлены рюмки. Разложены вилки.
Мой дед что-то взрослым налил из бутылки.
А с Юлькой нам в этот торжественный час
налил он сготовленный бабушкой квас.
С собою поставил он с дыркою стул.
А дырку подушкой надежно заткнул.
На эту подушку меня посадил.
Когда все уселись, свой тост огласил:
- Однако, не здря ведь мы тут собралися.
В избе энтой все наши тропки сошлися.
Ну, ежлиф по правде, то в энтой избе
мы, Нюра, все дни говорим об тебе.
Ты глянь на парнишку, што рядом со мной.
Сравни его с тем, каким был он зимой.
Не здря мы отбились тогда от волков.
Я пью за Славчонку! Вот тост мой каков…
А после все пили. А после все ели.
И все говорили, плясали и пели.
Анчутка мотался у нас между ног.
Он тоже бы спел и сплясал, если б мог.
И вдруг за столом все затихло само.
Из сумочки мама достала письмо.
Тетрадный листок. Треугольником сложен.
Да, только такой был в то время возможен.
На фронт или с фронта их почта несла.
Фактически ими Россия жила…
Нет, я не запомнил, что было в письме.
Как слушали маму, запомнилось мне.
Мне кажется, Юлька дышать перестала.
К губам кулачки что есть силы прижала.
А бабушка слушала, скомкав платочек.
В письме говорил с ней любимый сыночек.
А дед… он на стуле застыл, как грибок.
А губы дрожали… сдержать их не смог.
Табак из кисета забыл он достать.
Бумажка осталась в ладони лежать.
Вот мама письмо, наконец, дочитала
и тоже платочек из сумки достала.
Глаза повлажнели. Но плакать не стала.
Че плакать-то, если супружник живой.
И вот пообщался со всею семьей.
Жаль, дочке так мало пожить довелось.
Увидеть отцу ее не удалось…
Но, силы собрав, мама тост предложила.
В него и любовь, и надежду вложила:
- Давайте же выпьем за наших солдат!
Живыми пусть к семьям вернутся назад!
И тех помянем, кто дожить не успел…
Все встали тогда, только я не сумел.
На стуле с подушкой сидел высоко.
И было мне встать ну совсем нелегко.
Ну, выпили. Сели. Чуток помолчали.
Чего-то немного еще пожевали.
И, как сговорившись, «Рябину» запели.
Любимую всеми на самом-то деле.
И мама запела своим голосочком.
Стекали слезинки по маминым щечкам.
И бабушка глазки платком вытирала.
И Юлька сквозь слезы им всем подпевала.
И только мы с дедом сидели… молчали…
Мы только им в такт головами качали.
Не плакать же нам в обстановке такой.
Осталось молчать и качать головой.
Частенько в душевных беседах со мной
мой дед возвращал меня к мысли одной:
- Запомни, внучонок, на всякий случай:
хучь больно - терпи, но слезу не пущай!
А ежлиф слезам все жа волю ты дал,
поплачь… Тока так, штоб никто не видал!
Я честно скажу: этот дедов наказ
лицо сохранять помогал мне не раз…
Нас бабушка утром раненько подняла.
Дед маму доставить решил до вокзала.
Каурку запряг он в скрипучие дрожки.
Все гостье сказали «Хорошей дорожки!»
Дорожки той самой - таежной… прямой.
По ней от волков мы удрали зимой.
Я с мамой еще на прощанье обнялся.
Визит ее к нам, к сожаленью, кончался
Мне плакать хотелось, не буду скрывать.
Но я потерпел… и не стал унывать.
С Анчуткой нас ждали большие дела.
Другою в избушке быть жизнь не могла!

5.  Военная тайна,
    или  Откуда у деда конфеты в плаще

Рассвет на подходе. Все то же крыльцо.
На нем та же пара друзей налицо.
Один из них - рыжий зевающий кот.
Второй - это я, стрикулист еще тот.
С котом на ступеньке холодной сидим,
на мир досыпающий молча глядим.
К реке по проулкам сползает туман.
Ночь медленно тает, как сонный дурман.
Вот солнце макушку сосны обожгло.
И вроде с Анчуткой нам стало тепло.
Село оклемалось от дремы ночной,
готовиться стало к работе дневной.
Вот стадо мычащей волной привалило,
и Юлька Буренке ворота открыла.
Каурке, конечно же, очень завидно.
В конюшне остаться лошадке обидно.
Я позже нарву посвежее ей травки.
А дед ей насыплет овса для затравки,
подбросит ей в ясли душистого сена,
расчешет ей гриву и хвост непременно.
А я потихоньку, в добавок к овсу,
кусочек ей сахара преподнесу.
Все это Каурка водичкой запьет
и мне в благодарность на ушко всхрапнет.
С Анчуткой мы ждем, когда с вахты ночной
с берданкой, в плаще дед прибудет домой.
Мечтаю раскрыть я важнейший секрет:
ну где же он, этот источник конфет?
Откуда они у плаща под полой
берутся во время работы ночной?
Мы долго с Анчуткою так рассуждали.
Сидеть надоело. И мы побежали.
К воротам. В калитку промчались,
как ветер. Я издали деда фигуру заметил.
Увидев нас, он даже не удивился.
Свой плащ расстегнул и приостановился.
- Однако, ты, паря, уж точно здоров.
Кота обогнал вон на десять шагов.
Таки бегуны в твоем возрасте редки.
Награду ты знаешь. Обратно, конфетки!
Давай-ка под плащ побыстрей залезай.
Конфетки на месте? Дак че ж, забирай!
Ты спрашивал, где я беру это чудо?
Однако, скрывать эту тайну не буду.
Назавтра отгул у меня на работе.
Сходить кой-куда ты со мною не против?!
Оденемся мы с тобой будто на праздник.
Куды мы пойдем? Дак узнаешь, проказник!
А утром с Анчуткою я попрощался.
Мы с дедом ушли, он же дома остался.
Шагали мы с дедом, как будто гуляли.
Я видел - нас ноги к реке направляли.
Поднялись на холм мы тропинкой крутой.
И запах почуяли… сладкий такой.
Увидел я длинный с колоннами дом.
Он прочно стоял на обрыве крутом.
Забор высоченный. Калитку в воротах
открыл дед ключом в полтора оборота.
- Ты знаешь, у дома хозяев немало
в минувшие годы поперебывало.
В гражданской здесь были Колчак, белочехи.
От красных сбегли, получив на орехи.
А после гражданской без всяких затей
открыли здесь дом для бездомных детей.
А что здесь сейчас, убедишься ты сам.
Не веришь ты носу, поверишь глазам.
- Мы с фабрикой вас познакомить хотим.
Халаты накинем и в цех поспешим…
У женщины, встретившей нас на пороге,
и голос был мягкий, и взгляд был нестрогий.
Наверное, с дедом знакома давно.
Соседка… Землячка… Не все ли равно?
- Знакомиться будем? Зови меня Машей.
Я главный технолог на фабрике нашей.
Ты спросишь, а что выпускает она?
Да то, в чем нуждается мир и война!
Конфеты-подушечки мы выпускаем.
И все их на фронт… для солдат отправляем.
Вот видишь - вдоль цеха конвейер ползет.
Девчонкам в халатах уснуть не дает.
У них тут хватает работы у всех.
Вон банок десятки открыть без помех –
с повидлом, с вареньем малинным, брусничным,
клубничным и розовым, и земляничным.
Всей сладостью этой большие шприцы
девчонки наполнят… Они молодцы!
Вот массу горячую из карамели
катки колбасою оформить успели.
Я тетю Марию внимательно слушал.
Но главными были глаза, а не уши.
Повидлом наполнена вся колбаса –
шприцы поработали четверть часа.
А дальше стальные ножи-резаки
чекрыжут в момент колбасу на куски.
Куски эти сразу под пресс попадают
и тут же подушечками выплывают.
А как же отсюда подушечки эти
очутятся в нашем семейном секрете?!
С вопросом таким я на деда смотрю
и от возбуждения просто горю.
- Все просто, внучонок. Секрета здесь нет, -
с улыбкой погладил макушку мне дед. –
Конфетки еще не успеют остыть,
как Маша к плащу их спешит прилепить.
Ночами я фабрику здесь сторожу.
Периметром двор вкруг ее обхожу.
Хожу я вкруг дома в плаще до рассвета
и помню: для Славки со мною конфеты! –
Мне так захотелось мальчонке помочь,
что фокус конфетный пришелся точь-в-точь.
Когда к вам пришли на ребят похоронки,
душой я была возле вашей избенки.
На фронт ваши парни с моим уходили.
Иван пока жив… а вот ваших убили… -
Мария к нам с дедом лицом обернулась
и очень печально так нам улыбнулась.
Он молча Марию за плечи обнял
и нежно слезинки с лица ее снял.
- А помнишь, Мария, как наши мальчишки,
читали по очереди все твои книжки?
Ты библиотечку в их школе вела…
И жизнь у ребят интересной была…
И Юлька трещала всегда про тебя...
Тебя, вижу, все принимают любя…
В предбаннике цеха меж банок и полок
стояли, обнявшись, внук, дед и технолог.
И канули в Лету все тайны, секреты.
И главными были совсем не конфеты.
Пылала на Западе где-то война.
Жила в напряжении наша страна.
Все знали, за что проливается кровь.
За то, что в народе зовется ЛЮБОВЬ…
Мне это заветное чувство привили.
Привили лишь тем, что сердечно любили…
Анчутка-дружок у ворот нас встречал.
Ходил колесом и тихонько урчал.

6.  Дети аиста,
     или Откуда я появился на свете

С Анчуткой мы двор «от» и «до» прошерстили.
Чердак и сарайчики не пропустили.
Обнюхан был погреб от дна до покрышки.
Сверкали глазенки кота и мальчишки.
Азарта с лихвой в нас вселила природа.
Но вот наступил и черед огорода.
Сейчас мне понятно: он был небольшим.
Но нам он казался огромным таким.
Спускался он круто от самой избенки
к реке, где в песочке дремали лодчонки.
До них не дошел еще глаз наш с котом.
Даешь огород! А лодчонки потом…
И банька, чей сруб на краю огорода
укрылся под сенью елового свода,
пусть будет потом… А пока нас с котом
словно деда плащом с головою накрыло.
Зеленое царство друзей окружило.
Здесь был полумрак. Пахло прелой землей.
И зелень сплошной поднималась стеной.
Анчутка недолго таращил глаза.
Вот только что был… и исчез, егоза!
Видать, мне судьба в одиночку идти
и в джунглях зеленых дорогу найти!
И вскоре я знал: в огороде порядок.
Шагал я вдоль четких бесчисленных грядок.
Я с них урожай осторожно снимал.
Про Робина Крузо еще я не знал.
Теперь представляю, что чувствовал он,
когда в одиночество был погружен.
Наверное, он, как и я, удивлялся,
сколь щедрым и вкусным сей мир оказался.
Гороха в стручках я сжевал с полстакана.
Он вьется по палочкам, словно лиана.
Подпорок не нужно для роста бобов.
Наполнил я ими карманы штанов.
Признаюсь, весьма я тогда удивился,
когда парничок из-за грядок открылся.
От солнца мой дед его рамой прикрыл.
Под ней я огурчиков пару нарыл,
зеленых… пупыристых… хрупких и сладких…
Почистил я их о штаны для порядка.
Подолом рубашки почистил морковку.
При этом пришлось проявить и сноровку.
Рубашка в штаны глубоко заправлялась
и из-за лямок с трудом доставалась.
Но мыслей про грязь, про микробы, бациллы,
признаюсь, мне в голову не приходило.
Мне нравилось просто ходить и жевать.
И больше мне нечего было желать!
Тут кот весь в репьях словно с неба явился.
- Я, паря, с мышами чуток повозился.
Ты знаешь, мы с голода здесь не помрем.
Лягушек, конечно, мы в счет не берем…
Но тут нас с Анчуткой к обеду призвали.
И бабушкин суп мне с добавкой давали…
И котик умял три куриных котлетки…
Так разве сегодня едят наши детки?!
Тот день не закончился нашим походом,
нашей экскурсией по огороду.
Опять на крыльце мы с Анчуткой сидим.
Обед перевариваем и молчим.
А че говорить тут? Мы плотно поели.
Теперь отдохнуть бы, на самом-то деле…
Какие-то мысли лениво толкутся…
Ну, скажем, откуда детишки берутся?
Ну, скажем, Анчутка! Откуда он взялся?
Откуда со мной на печи оказался?
Ну, ладно, наседка на яйцах сидит,
за их поведением строго следит.
Цыплята ее из яичек берутся
и между собой из-за кашки дерутся.
А у Буренки откуда теленок?
Откуда в конюшню проник жеребенок?
Откуда у Хрюши табун поросяток?
Я знаю, откуда ватага утяток.
Однако, там тоже наседочка-утка
с яиц не поднимется ни на минутку,
пока не проклюнутся дружно утята,
такие же ушлые, как и цыплята.
У аистов тоже не вижу секрета –
с яичек не сходят почти что пол-лета…
Но, скажем, откуда вот я появился?
Зимой я у деда в санях очутился.
А до саней я в больнице лечился.
А до больницы-то где находился?
Дома у мамы? А в доме откуда
такое, как я, появилося чудо?!
- Вот, паря, ответ мой на энтот вопрос:
тебя нам единожды аист принес…
За Обью летал – все искал себе жонку.
Ну, жонку нашел он, а с ней и робенка.
Ну, то ись, тебя. Ты в гнездо не вмещался.
Ну аист тогда к нам в избу постучался…
У деда усы хитровато дрожали.
В глазах огоньки озорные сверкали.
Он мне преподнес эту детскую сказку,
хоть видел серьезную в ней неувязку.
Ведь аист на юг в сентябре улетает.
С собой молодняк и жену забирает.
Как мог он меня принести в ноябре,
когда его не было здесь в сентябре?!
Друзья,  прошу вас меня извинить.
Легко было деду меня охмурить.
Что взять с малыша? Я ведь дней не считал.
Но что я ноябрьский, от матери знал.
Я это сейчас – с высоты своих лет –
анализирую дедов ответ.
Мудрейший старик отодвинуть хотел
ребенка от взрослых серьезнейших дел.
Всему свои сроки - он так рассуждал
и сказкой от жизни меня ограждал.
А жизнь-то в те годы суровой была –
людей миллионами не берегла.
Ведь дед мой и бабушка трех сыновей
на фронт из избы проводили своей!
Двоих уже нет. Только третий вернется.
А скольких Россия сынов не дождется?!
И так ли уж важно знать точно, откуда
явился внучок их, любимое чудо?!
Ведь главное тут, что живой он, живой,
а смерть ведь была над его головой.
А дети… они любопытные дети…
Им вынь да положь - кто они есть на свете!
- Однако, нам, дед, не помогут тут сказки.
У Славки по-взрослому светятся глазки.
У энтих детей, что со смертью встречались,
способности раньше других отмечались.
Они же ведь раньше умнеют, взрослеют…
И правду от лжи отчекрыжить умеют. –
У бабушки тоже смеялись глаза.
Я видел - ей было что мне рассказать.
Рассказ ее был так доходчив и прост,
что ясным мне стал этот сложный вопрос.
- Ты, внучек, с котом посетил огород.
Увидел, как много всего там растет.
Но с Юлькой к весне-то мы кажинный год
рассаду готовим на наш огород.
Рассада - росточек из почвы идет.
Бумажный стаканчик ему подойдет.
Я семечку пальчиком в землю воткну.
Стаканчик поставлю поближе к окну.
И Солнышко землю в стаканчике греет,
и семя в росточек развиться сумеет.
Вот стали твои мама с папой встречаться…
И ну целоваться… И ну обниматься...
А Солнышко с неба на энто смотрело
и лучиком маме животик согрело.
И звездочку вбросило в кружку с водой,
маманьку подняв на ночной водопой.
Однажды она эту кружку взяла
и воду с звездой из нее испила.
Приказ ей был этот напиток испить,
чтоб в срок себе звездного сына родить.
Пупочек маманьке врачи развязали.
Животик раскрылся – тебя и достали.
И так же сестренка была рождена.
Да жаль вот - пожить не дала ей война…
Но не для войны на земном энтом свете
от Солнца и звезд нарождаются дети.
Война убивает и нас, стариков,
когда забирает внучат и сынков...
Я долго с Анчуткой сидел на крыльце
и думал о маме своей и отце…
о Солнышке… звездочке… и о войне…
А также об аисте думалось мне…
Красивую сказку поведал мне дед.
На сложный вопрос дал простой мне ответ.
Сейчас-то я знаю, что взрослым с детьми
не так уж легко оставаться людьми,
готовыми в сложном простое увидеть,
и все объяснить, и ничем не обидеть…
Но мысли мои разом вдруг оборвались.
Какие-то звуки над нами раздались.
Глаза мы с Анчуткою к небу подняли
и чудо летящее там увидали.
На двор прямо к нам аистенок слетал.
Спланировать смог. Но почти что упал.
Траву не косили, она подросла,
посадку смягчив, аистенка спасла.
И он, приземлившись, крутил головой
и крылья топорщил – мол, я боевой!!!
Анчутку нежданный визит не смутил.
Он хвост свой колючим ершом распустил.
На цыпочки встал. Спину выгнул дугой.
И к гостю запрыгал подковой кривой.
Глядеть на кота я без смеха не мог.
Я явственно слышал его монолог…
- И че тебе, паря, в гнезде не сиделось?
По репе словить тумаков захотелось?
Дак щас я такую проблему решу –
не буду на клюв тебе вешать лапшу.
Послушай, ты, наглая, глупая птица.
Тебе захотелось нарушить границу.
Такого никто у нас не ожидал:
ведь это же… между… народный… скандал!
Анчуткины вопли неслись по ограде.
Кот в праведном гневе был неумолим:
- Земельки чужой мы не хочем ни пяди,
но и своей хрен кому отдадим!»
Все петь эту песню любили в избенке.
Нам кот подпевал ее под патефон.
Теперь оттопыриться на аистенке
под этот мотив запланировал он.
Но наш визитер был на редкость спокоен.
Бушующий кот его не испугал.
И в этом птенец проявился как воин.
Крылатого парня я зауважал.
Когда, издавая безумные вопли,
Анчутка к птенцу на вершок подскочил,
тот точным ударом длиннющего шнобля
кота по макушке на раз отключил.
Анчутка в траву рыжей мордой уткнулся.
Наверное, искры в глазенках считал.
А через минутку он словно очнулся,
стыдливо мяукнул… и тут же пропал.
Я знал… нету равных с ним соревноваться,
когда он задумает в прятки играть.
Своею способностью маскироваться
он и воспользуется, чтобы удрать.
А я не спеша подошел к аистенку.
Присел перед ним и ладонь протянул.
Птенец потрещал своим клювом легонько
и сам мне навстречу спокойно шагнул.
Он мне дружелюбно проверил карманы.
Мол, нет ли чего в них, помимо бобов?
Бобы-то он тут же склевал, как ни странно.
Я понял, что гость пообедать готов.
На собственной шкуре,  что голод не тетка,
успел я почти что с рожденья узнать.
Поэтому знал я - лягушек с охоткой
из рук моих будет птенец получать.
- Стой здесь! Подожди! Буду через минутку…
Я тут же, как призрак, исчез с его глаз.
И наш огород обеднел не на шутку –
исчез в нем лягушек двухдневный запас.
Протягивал гостю я их по три штуки,
а он их подкидывал, будто жонглер,
и тут же глотал. И смотрел мне на руки.
Смотрел, не мигая. Как гипнотизер…
Вдруг чувствую, ног моих что-то коснулось.
Смотрю… чудо рыжее к жизни вернулось.
Глаза, словно щелки. Как щетка усишки.
А перед ним - три недвижные мышки.
- Анчутка?! Ты жертвы принес для кого?
Неужто простил ты врага своего?!
Вот уж чего от тебя я не ждал…
Что друга ты в мнимом враге увидал…
Весь вечер втроем по двору мы бродили.
Птенцу мы лягушек, мышей находили.
И поняли скоро, что наш визитер
и сам их ловить очень даже востер.
Ну, правда, без лишних вопросов Анчутка
старался держаться чуток позади.
Кот помнил: у аиста носик не шутка –
вот пусть и шагает он с ним впереди.
Мой дед между тем на крыльце угнездился.
Сидел, как всегда, с самокруткой в зубах.
Но вот он поднялся, с крылечка спустился
и скрылся в сарайчике… там… на задах.
А через минутку он с лестницей вышел.
Смотрю… направляется прямо к столбу.
К столбу, на котором гнездо вместо крыши –
в нем аисты смотрят на нашу гульбу.
- Ну все… Погуляли… Однако, внучонок,
любому гулянью приходит конец…
В свой дом возвернуться должон аистенок.
Его заждалися и мать, и отец.
Знашь, паря, вы с им, как двойняшки, похожи…
Ты тожеть птенец, тожеть пал из гнезда.
Давай-ко мы нашему гостю поможем
домой возвернуться, а то ить беда…
Дед бережно на руки взял аистенка,
по лестнице с ним поднялся до венца.
И аккуратно, как в зыбку ребенка,
в родное гнездо опустил беглеца…
Мой дед, сибиряк, самый мудрый на свете,
вернул меня к жизни своей добротой.
Простите, но в то, что мы аиста дети,
я верю сейчас… несмотря ни на что…

7.  Прощание с аистами,
    или Мы с дедом идем в баню

- Однако, Алеш, ты гляди - уже осень!
Листочки рябины желтеют уже…
- А будто вчера мы траву на покосе
собрали, расставив скирды на меже…
- Дак че же, таперя айда на картошку?
Ее в огороде копать да копать…
- Однако, в четверег зачнем понемножку,
штоб к баньке субботней свободными стать.
- Да што ты, Алеш, не успеем к субботе.
Ты как в пятилетке – «Догнать!!! Перегнать!!!»
Нас взрослых лишь двое на энтой работе.
Ты че, нас в стахановцы мыслишь вписать?!
- А Юлька… Ты, Нюра, об ей забываешь.
Да деушке скоро пятнадцать, ить так?
А Славка… Ну ты же сама понимаешь –
он шустрый, за им не угнаться никак…
- Дак ты уж ему дай полегше лопатку.
Ить он же как тот аистенок худой…
- Я видел - летают вовсю аистятки.
И с ими дружок наш - тот гость боевой.
- Который Анчутку тогда успокоил?
Однако, потом подружился с им кот.
А Славку он дружбой своей удостоил.
Как мыслишь, проститься к нам аист придет?
-  Однако, я  мыслю, должон, по идее.
Мы с им же, как водится, с нашим добром.
Вот ежлиф запомнить его он сумеет,
придет не один - всей семьей, впятером!
- Да, жалко нам будет с имя расставаться.
Усадьба им стала родимым гнездом.
Пришло, видать, время им в путь собираться.
Пусть знают - весной мы обратно их ждем…
Я диалог этот бабушки с дедом
подслушал случайно, когда на крыльце
с Анчуткой устроился после обеда
с теплом в животе, с дремотой на лице…
Как дед и сказал, мы два дня на картошке
с утра и до вечера гнули спину.
Трудились все пятеро не понарошке.
Кот тоже картошину вырыл одну.
С лопатой возиться мне поднадоело
минут через десять. Или через пять.
Она на руках у меня тяжелела –
да так, что мне было ее не поднять.
Тут дед поручил мне другую работку.
- Не можешь лопатой – руками копай…
Ну тут мы с котом потрудились в охотку.
Кот рыл не картошку - мышей, шалопай!
А я с каждым клубнем, как с вырытым кладом,
носился кругами, как тот жеребец,
который с Кауркой на пастбище рядом
о чем-то секретном шептался, шельмец.
- Над кажной картошиной, как над брульянтом,
плясать дикарем ты ишо не устал? –
Задав мне вопрос, дед бечевкой, как бантом,
мешок огромадный завязывать стал.
- Дак радует парня, што стока картошки
нарыли мы нонче - ить за два-то дня! –
У бабушки голос усталый немножко.
Она, как и дед, очень любит меня.
- Дак все мы, однако, бригада што надо! –
Прищурив глаза, улыбается дед.
- За энто в субботу нам баня награда.
А седни об ней вот подумать мне след.
Воды натаскать. Подготовить дровишки.
Ить русская баня впервой для мальчишки.
Пущай для него она праздником будет –
его опосля он вовек не забудет…
- Но ежлиф ты парня да сходу в жарищу –
потом не приманишь его и за тыщу.
Ить ты на полок-то в ушанке влезашь,
пимы… рукавицы не здря надевашь.
Нет, в баню таку гнать парнишку негоже.
Боюсь я, он там окачуриться может.
Ты помнишь, когда от волков вы примчали,
парнишку мы в русской печи согревали!
Он еле дышал… Был сосулькою холодной…
Он в устье печи помещался свободно…
Там было тепло… Он лежал на соломке
и тихо гундел голосочком негромким…
И было ему там, я чаю, неплохо…
Вот в бане какой оклемалася кроха.
А ты его щас адским паром спужашь…
И риску внучонкину жизнь подвергашь…
- Да тьфу на тебя! Што ты, старая, мелешь?!
Лопочешь ты мягко, да жестко вот стелешь!
Внучонку понравится париться в бане.
Ить деду он верит. А дед не обманет!
С парнишкою седни у нас тышша дел.
Дрова наколоть и воды наносить.
Ты знаешь, я сам бы все это успел.
Да к бане мальчонку хочу приобщить.
Пущай он увидит своими глазами,
как баньку готовят гостей принимать.
Как топку наполнят сухими дровами.
Как дымом парную зачнет заполнять.
Он облаком черным к стенам прилипает,
в окошки уйдя, запах свой оставляет.
Проветрив парную, и двери, и окна,
на час уходя, закрываю я плотно.
Вот русскую баню тепло наполняет.
В Сибири же черной ее называют.
С древнейших времен наши предки славяне
 крепили и тело, и дух в такой бане.
Все это я внуку хочу рассказать.
Ну и, конешно же, все показать…
Мы с дедом проделать все с банькой успели.
Я видел, как камни от жара краснели.
Я сам из ковша их водой поливал.
А дед мой с улыбкой за мной наблюдал…
Анчутка от баньки сидел в отдаленье,
не пряча в глазах своих недоуменье.
- Вы че, на картошке, робята, устали?!
Вы в энту жарищу пойдете едва ли.
Шевелитесь… как перед спячкой медведи.
А вас, между тем, посетили соседи…
Ну те, што в гнезде на столбе обретались…
Они с вами, вроде, проститься собрались…
Им бабушка с Юлькой сготовили кашу…
Ведерко поставили с чистой водицей…
За вами послали, с имя штоб проститься…
Вас ждут с нетерпением женщины ваши…
Мы с дедом Анчуткин сигнал восприняли
и по огороду к избушке погнали.
Анчутка, конечно, нам вслед поспевал.
Хотя не спешил, но и не отставал.
А я торопился увидеться с ними –
такими смешными друзьями моими…
Увидел я вот что, ворвавшись во двор.
Картина в глазах у меня до сих пор.
Перед крылечком торжественно в ряд
все пятеро аистов молча стоят.
Попили, Поели. Увидели нас…
и тут же пустились в неистовый пляс.
На тонких ножонках пустились вприсядку.
Их красные клювы трещат для порядку.
Расправивши крылья, ведут хоровод…
С восторгом глядит на все это народ.
Я понял, о чем они нам говорят -
за наше добро они благодарят.
Дружок наш догнал уже ростом отца.
С трудом узнаю в нем былого птенца.
Как раньше, он тихо ко мне подошел
и клювом в кармане горошек нашел.
И голову мне положил на плечо.
И стало на сердце мне вдруг горячо.
И так он ко всем четырем подходил
и что-то на ушко всем нам говорил.
Вниманием он одарил и Анчутку.
Он выкроил с ним для прощанья минутку.
И это общение было не жестким –
он клювом погладил котяру по шерстке.
Анчутка потерся об носик птенца
и громко мурлыкал потом без конца.
А с дедом мы долго потом вспоминали,
как аисты стрелами в воздух взлетали…
Как в клин пролетавший спокойно вошли…
Как их перестало быть видно с земли…
- Ну вот што, девчата, - промолвил мой дед. –
Пошли-ка вы в баню. Попарьтесь как след.
А мы, мужики, опосля подойдем.
Надеюсь, парную в порядке найдем…
С той осени много воды утекло.
Пургою мне голову всю замело.
Немало я в жизни уроков извлек.
Но помнится мне этот первый урок.
Сегодня, в свои седовласые лета,
открою вам три его главных секрета.
Вот первый секрет - в нем сама ДОБРОТА.
Какая чудесная это черта…
Давно бы у жизни я был за чертой,
не будь окружен я такой добротой!
Секретом вторым оказалась ЛЮБОВЬ.
Ну как без нее я родился бы вновь?!
И русская баня, и русская печка
согретыми были любовью сердечной.
Облит я был ей как живою водой.
И вот я седой, но внутри молодой!
Спросите, а что же за третий секрет?
А он в КРАСОТЕ –  будет мой вам ответ.
Повсюду мы можем увидеть ее,
но каждый при этом увидит свое.
Три слова: ЛЮБОВЬ. ДОБРОТА. КРАСОТА…
Какая же в них глубина… высота!
Они для меня как волшебный кристалл.
Три грани единства. Начало начал…
- Пущай уж попарится женский народ!
А ты пока, паря, шмыгни в огород.
Мы там возле бани малину сажали.
Дай Боже, штоб птички ее не собрали.
С собою вот энтот возьмешь туесок.
А я подойду к тебе через часок.
И вот што… Ты ягоду ешь - не стесняйся,
ить в ей витамины, ты их набирайся.
- Мой дед не сидел ни минуты без дела.
От лени меня отучал он умело.
И вот что он правилом видел железным:
«Робенок для здрослых должон быть полезным.
К труду его надоть с ранья приучать.
Побольше любить и поменьше ворчать!»
Ну, я возле бани в малинник забрался
и ягодой сладкой вовсю наслаждался.
Я как медвежонок в малине укрылся.
От внешнего мира я здесь затаился.
В малине сидел и на баньку глядел.
Короче, от счастья я просто балдел.
Вдруг вижу, что двери у баньки открылись,
и два силуэта в дверях появились.
А рядом там бак. В нем речная вода.
И пара стопы направляет туда.
В руках у них две деревянные шайки.
Теперь я глазею на них без утайки.
Я голеньких женщин увидел впервые.
Такие красивенькие... и живые…
Особенно Юлька… Но бабушка тоже…
Совсем на старушку она не похожа…
Смеются… Пищат… Ледяная вода
для них удовольствие, а не беда…
Облились. Обтерлись. Оделись. Обулись…
А мысли мои как от спячки проснулись.
И вьются с какой-то они суетой…
Так встретился с женскою я красотой.
- Ну где ты? Вылазь - наша банька свободна.
Таперь мы попаримся скока угодно.
Вот веники… мята… В бидончике квас…
Его приготовила Юлька для нас.
А бабушка травок сушеных достала.
Имя мы парок наш поправим немало…
Ну што, раздевайся. Вперед, мужичок!
Откинь на дверях запотевший крючок…
Я двери открыл и шагнул за порог.
И тут же уселся на нижний полок.
- Ну ты погляди… Молодцы наши бабы!
Парок нам оставили, в общем, не слабый.
Он мягкий,  рассчитанный на новичков.
Из нас… из двоих… кто здесь в баньке таков?
Я молча сидел в жарком мягком тумане.
Конечно же, я новичок в этой бане.
Но пот с меня лился не как с новичка.
- Однако, парнишка, прими-ка кваска…
Ты видел - я в топку подбросил дрова.
Пущай огонек в ней качает права.
С водичкой котел подогреет сильней.
В жаровне поджарит зады у камней.
А мы энтот ковшичек квасом наполним
и кто тут хозяин им сходу напомним…
И словно в ответ нам на этот удар
горячим клубком вырывается пар.
И хлебом ржаным вдруг запахло в парной.
И вихрь раскаленный прошел надо мной.
Я, чтоб не обжечься, прилег на полок.
- Не бойся… лежи… Все нормально, дружок…
Я венички наши пролил кипятком.
Ты чуешь - березовым пахнет листком…
Не бойся - весь жар там… над третьим полком.
Ну тем, что под самым почти потолком.
Вот там я и парюсь в жарище такой.
Я, паря, не знаю парилки другой.
Парок выгоняет все недуги прочь.
Тебе вот он тоже сумеет помочь.
Щас веничком я над тобой помашу
и жара поближе к тебе приглашу.
Прохладной водицей тебя оболью
и охлажу черепушку твою.
Ты знаешь, приятная это работа –
пропарить внучонка от пота… до пота!
Мой дед меня драил от шеи до ног.
Увидел я чем - шерстяной рукавичкой.
И как же все это я выдержать смог?
Но в жизни потом это стало привычкой.
Мне русская баня на старости лет
далекого детства доносит привет…
Я вновь на полке с моим дедом в парной.
Он снова колдует… кряхтит надо мной.
Спина, между прочим, приятно горит.
А дед между делом со мной говорит.
Слова его льются неспешной волной.
Он дарит мне праздник сегодня в парной.
- Как есть я твой нонче единственный дед,
открою тебе русской бани секрет.
Ты, паря, запомни его, сохрани –
глядишь, и поможет в нелегкие дни.
Дак чем же она привлекает людей?
Своей простотой и природой своей.
Огонь и вода, и волшебный парок.
Вот в энтом единстве великий урок.
Внучонок, мы русские люди с тобой,
и русская баня дана нам судьбой…
Вот травки и мяту залью кипятком –
дыши напоследок лечебным парком.
Минут через десять холодной водой
себя обольешь… и, обратно, домой!
Давно уже ждет тебя рыжий дружок.
А я поспешу на свой верхний полок
………………………...............................
А после в избушке мы все вчетвером
хлебали чаек за семейным столом.
Анчутка у печки на лавке сидел
и молча на наше семейство глядел.
Все были довольны. Размякли душой.
За жизнь разговор получился большой.
Конечно же, вспомнили и о войне.
О маме… О папе… Ну и обо мне.
О баньке, конечно. беседа зашла.
Для деда последней та банька была…

 8.  Прощание с деревней,
     или Как умирал мой дед

Откуда я беру свои стихи?
Наверное, из сердца вынимаю.
Прощая, отпускаю всем грехи,
хотя себя Всевышним не считаю.
Но точно знаю: под ЕГО крылом
в какое-то чудесное мгновенье
рука моя Божественным стилом
рождает для тебя стихотворенье…
Ну вот и все. Уже не будет песен
и стихов, наполненных тобой.
Мир со мной тебе всегда был тесен.
Но просторным будет ли другой?
Да, страна березового ситца
сплошь была страной из деревень.
Где крестьян улыбчивые лица?
Где избушек бабушкиных сень?
Сколько их, таких «бесперспективных»,
заросло крапивою до крыш.
Мир трудяг, веселых и наивных,
накрывает траурная тишь
……………………....................
Я свое Дубровино над Обью
отыскать студентом еще смог.
Моих ног мальчишескою дробью
здесь помечен каждый уголок.
Где-то здесь, на улице песчаной,
дедушку с дежурства я встречал,
с-под полы плаща его случайно
каждый раз конфетки получал.
Он на местной фабричке конфетной
пост на редкость важный занимал –
сладкую продукцию конкретно
от ночных воришек охранял.
И была та фабричка обычной,
но как только началась война,
все, что выпускалось здесь привычно,
отправляла на войну она.
Мне же через деда после смены
в виде трех подушечек-конфет
женщина технолог непременно
посылала добрый свой привет…
Дед берданку нехотя вручал мне,
про себя тихонько матерясь.
В Обь с обрыва осыпались камни,
видно, деда строгого боясь.
Дедов мат включал всего три слова.
Я на них учился говорить.
И сегодня, если мне хреново,
не стесняюсь их я повторить.
Кое-что еще скажу про деда.
Как он жил – он так и умирал.
Помню… появился до обеда.
- Стол собрать! - домашним приказал.
Баба Аня, Юля, моя тетка,
девочка четырнадцати лет,
я, трехлетний постреленок, кротко
ждем-пождем… чего нам скажет дед.
За окном катилось солнца блюдце.
Шел войны труднейший третий год.
- Господи! Пущай сыны вернутся.
Батька твой пущай живым придет.
С вами расставаться мне не хоцца.
Чую я… сегодня мой черед.
К Кешке в город ехать вам придется.
Славку мать приедет… заберет.
Мы мальчонку с вами подымали.
Он… с войной… концы чуть не отдал.
Молоко парное выдавали.
Вишь, похож на человека стал…
И прошлась по детской головенке
дедушки шершавая ладонь.
До сих пор во мне, уж не ребенке,
тлеет ее ласковый огонь…
А в ту полночь в духоте запечной,
ничего постигнуть не успев,
я услышал тоненький, извечный
похоронный бабушкин напев.
Дед лежал с закрытыми глазами,
как-то непривычно присмирев.
А над ним печальными крылами
бился в стены бабушкин напев…
Трех солдат, трех сыновей родимых
они с дедом отправляли в бой.
Но живым, почти что невредимым,
лишь отец мой, Петр, пришел домой
…………………...........................
Я к чему все это про деревни?
Ты ведь горожаночка, мой свет.
Я же деревенский, ты поверь мне.
«Перспектив» у нас с тобою нет.
Ты идешь, проснувшись зябкой ранью,
по асфальту, легкая, как лань.
И лежит меж нами вечной гранью
древняя речушка Потудань…