Светит в сумерках зимняя Руса...

* * *



Коля Дмитриев... Снежная хвоя,
подмосковной Малеевки сосны.
Там под ветками нас только двое
средь отчизны, трескуче-морозной.

Да и надо ль иного нам ляда,
летнеглазый мой Зимний Никола?
Кроме звука минутного лада
посредь смуты, разлома-раскола?

Пропоёшь ли, просвищешь ли чище
иль пропьёшь соловьиное право?
"Крепко дружат стихи и винище,
две наследных российских отравы..."

Светит в сумерках зимняя Руса
сребророзовым неба исподом.
Русь-снегурка! Снегирь твой и муза -
всё бездомней снуют пред исходом...

И кора сосняка на закате
то ли кровью искрит, то ли медью...
Коля, братец! Крестовые братья -
не Петровой захлёстнуты сетью.






К Нижнему Новгороду



Сосны, ельники, березняки
в крепко-хрустком снегу по колено.
Диким мехом блестя, битюги
тащат сани с поживою сена.
В стылом поезде мчу на восток,
греет вены пространства глюкоза.
Предзакатного леса висок
тронут розовой злобой мороза.

Января ледовитый янтарь
преломляется в царскую бритву.
И шатровая звонницы старь
молодую лелеет молитву.
А на круче, излуке реки,
срубы брызжут расколотым светом.
То из шуб пугачи-мужики, -
и бревенчаты, и высоки, -
острозубым сверкают приветом...





Подмосковье



Горит рябиновою чаркой
крутое чрево снегиря –
сквозь ярко-белый, сине-яркий
ядрёный воздух января.

Сквозь опушённых веток сети,
нежно-берёзовую вязь,
глядят три луковки, как дети,
под колокольней золотясь.

Ледышка-электричка катит
равниной снежною к Твери.
Моргает вслед, седой, как прадед,
кассир с платформы «Снегири»…