Бредовые записи. Вчерашняя ночь после Лолиты

Бредовые записки. День первый. Вчерашняя ночь после “Лолиты”

Небывалое отчаяние сходне бессилию, простому, без вычурности и патетики, бессилию, граничащее с латентной тревогой и пассивной бредовостью. Галлюцинации снов, тишина дыхания потерянного, никогда тебя не знавшего человека. Грустный вздох, запыленная пустота мыслей, импотентное желание злословить, только зарождающееся желание по-настоящему в себе разобраться.

Вот я ходок для непонятных словосочетаний, которые понятны лишь в миг их написания; потом они теряют свою привлекательность, потом и смысл, потому что забываются переживания их побудившие, презираются и стираются временем и другим более впечатляющем событием, воспоминания чувств и подлинной смысловажности во многих иносказательностях.

Мне душно. Мне холодно. Только подушечки пальцев, истинно постигающие холодную дрожь, могут без преувеличения, знать многое в колдовстве колющего холода. Только кривая и зудящая шея, носящая томную голову с весьма сбивчивыми мыслями и откровенной бестолковостью жизни, знает  ощущение настоящей, изнуряющей, противной тяжести непонятно откуда взявшейся на протяжении нескольких дней, многих лет. Только взъерошенное сознание, путающее крупные звезды на мракобесящем небе с мелькающим задом   ночных самолетов, боящееся свежего, тяжелого воздуха, света ночи, сияния луны, излишней учтивости в прежним переживаниям, покинутой любви и непременно страдающее очень часто воздушной амнезией после пробуждения от сновидений; к рассвету отрицающее все свои обещания, данные под покровом оранжевой луны, моложавой ночи и тихого сопения циничного умиротворения, знает, что такое безликость дыхания дрожащего воздуха при внимательном взгляде, при одновременном свечении бескорыстия радости с требовательностью грустной истерики; знает оно так же забытые воспоминания, которые создают иллюзию второстепенной, но не менее значимой и не бессмысленной жизни, сопричастность с возможностью укротить скрываемый блеф течения жизни и застоя очевидности.

Я ожидаю. Выжидающе крадутся стрелки на любого из вида часов, я пытаюсь наслаждаться пойманной красотой мира, в котором связывается зима с весной, а переулки прорастают в широкие дороги с карманами для автомобилей и удобными пешеходниками, по которым я всегда хожу, укутанная в дымку печальной рассудительности, искореженная собственными исчезающими через минуту мыслями. Стрелки наяривающе крутят сотые круги, я с годами проходу такие же круги дорог, нет не круги ада, не блаженство рая, по правде, я никогда не думала о такой альтернативе, лишь сейчас употребляю для красоты моего корявого словечка; просто почва, то бишь дороги, по которым я хожу, пока за мной плетутся мои мысли и следят, чтобы схватить врасплох, ядовитые минуты конечности и законченности, очень похожи на что-то извращенное, ухабистое, неровное, некрасивое, неудобное.

Только ноги, с почти вывихнувшимися лодыжками, с бесконечной сетью пунцовых, черничных вен и барбарисовых, персиковых синячках знают всю бессмыслицу проложенных каждый день этих шагов. Но не идти вовсе - нет смысла. Остановка дыхания вызывает лишь смерть. Остановка движения - застой крови, а что хуже - погибель, если, например, самодовольно, самовольно остановиться посередине автострады и не спасаться, когда на тебя налетают машины с дребезжанием  тормозов.

Но все сказанное сейчас - иносказительность. Временное облегчение, тупиковое освобождение от скрытых, замаскированных даже у себя в сознании мыслей, которая забудется, потеряет свою первоначальную значимость и видимость всякой ценности для автора, но оно сохранится из насмешки самому себе, для себя и во имя обычного писательского захламления. Очень хочется иной раз вспомнить свои неряшливые страдания, бредовые признания сочного вкуса сгнившей вишни с середине февраля, понять суть начала, раздробить его на мелкие части и пить словно чифирное наслаждение дабы не упасть от изнеможения, авитаминоза и попусту обезвоживания. Это пища для размышления, неблагородная почва для роста одной единственной мысли: как все началось, как все развивалось, как все шло к концу, но так к нему и на ближнюю милю не приблизилось.
;