Хотят любви, как в голод хлеба...

В её огромные глазища
Глядят похмельные глаза.
И что же в них разбойник ищет?
Чем для неё страшна гроза?

В её очах сияет небо,
В его глазах играет гром.
Хотят любви, как в голод хлеба!
- Ну, что, красавица, пойдём!

И он идёт в опочивальню,
Она за ним, как под венец.
Вернётся ли с дороги дальней,
Назавтра с боя молодец?

Отец не то, чтобы спокоен;
Застыли пальцы на мехах.
Не то, что век, а час не ровен.
Под ноги брошена краса.

И чья вина, что царь расстрелян,
У звонницы расстрелян поп.
В краях поморских буйно гневен
Идёт двадцатый страшный год.

В Холмогорах уж восемь тысяч
Расстреляно офицерья.
И страх в одних играет лицах,
В других - азарт, как у зверья.

В стране и голод, и разруха;
Сын на отца, на брата брат.
Как слово против,- пуля в ухо.
И мир молчит, и глух набат.

А рубль взлетел под двести тысяч!
И хлеба пуд - под миллион!
Легко огонь по краю высечь,
А будут правда и закон?!

И чем грозит бесправье в  буднях?
Где произволу удила?
Тридцатый год страшнее будет,
Коль раскулачат треть села.

По всей стране с  тридцать второго
Пройдёт чумой голодомор.
В веках что было дорогого,
Всё под наган да под топор.

Порушат светлые божницы,
По двадцать храмов в городах.
И долго не уймётся в лицах
Похожий на безумье страх.

Как шквал репрессии да голод
По хлеборобам, казакам.
Кто больше для России дорог,
Мольбой взывают к небесам.

Заморских денег миллиарды
Кровавым эхом по стране.
И перекроены все карты.
Топили совесть всю в вине.

И вот поныне нету права:
За стих поэтам ни гроша.
Эфир послушать - сплошь отрава.
И как ещё жива душа?!

И нету русским мыслям ходу,
Стихов на полосах газет.
Кто и когда вернёт народу
Долг, справедливость, правды свет?!!!