Саллина

Прошли года устных преданий,
Сказаний, повестей пора.
В века погребены и высечены в камне.
И помнит только лишь река.

У той, что нет ключа и времени начала,
Та, что несется сквозь врата
Эпох, на каменном пути встречая
Не проходимые брода.

Там, где спускалися вельможи,
И проходили короли,
По берегам, в туманных рощах,
Где исчезали корабли.

Раскинутых широких лодках,
Груженных солью по края,
Скользили по туманной Эльбе,
И в Заале бросив якоря,

Другие заправлялись снова.
Так пребывали и плыли.
Рожденный из тумана город,
Стоит на берегу реки.

Ее протяжные изгибы
Вдруг образуют острова.
Среди холмов, долин сокрытых,
В дали рождаются леса.

И те скрывают тайну Заале.
Преданья повести веков.
Во дни, когда в полночном Халле
Не слышно было и шагов.

Когда с заходом расходились,
И зажигалася свеча.
Ночные бабочки на свет стремились,
Своим терпением влеча.

Покуда свет не растворится в пламе,
С последней каплей янтаря.
И запах воска разойдется в спальне
В прохладном сумраке утра.

Но повесть полная томиться.
Не терпится начать рассказ.
Но вот и кончилась страница.
Настал для новой книги час.


Когда туман накроет берега
И месяцем озолотятся скалы.
Из вод выходит череда
Ночных красавиц в изумрудно-алых...

Полупрозрачные хламиды.
Искрится в свете чешуя.
И распуская в даль флюиды,
Влекут к себе. Адамовы мужья.

Так называют нимфы тех,
Кто был рожден от Евы и Адама.
Заманивая в свой туманный лес,
Кто чарами, а кто простым обманом.

Но в те далекие века,
Когда русалки населяли Заале,
Случилась страшная беда,
На долго поселившаяся в Халле.


Карета шла из Магдебурга.
За ней десяток взмыленных коней,
Загруженных, как будто с торга.
Тянулся караван людей.

Одни одеты были в рясы,
Другие в золоте перстней,
Не туго натянув поясы,
Все приговаривая – «По быстрей!»

Обоз тянулся в такт, не спешно.
Архиепископ изнывал:
«Ну скоро ли?! Когда ж конец-то?»
Один монах другому передал:

«Да вот, виднеются уж крыши!»
И замок в полусонной тишине,
Тянулся шпилями все выше.
«Гевехенстайн на том холме!»

Еще недавно средь холмов,
Другим богам здесь возносились речи.
В лесах глухих, средь колдунов,
Не спешно догарали свечи.

Но чары меркнут, гаснет вера.
И ныне мир в другой огранке.
Не верных заточа в пещеру,
Епископство теперь ютилось в замке.

И полный в рясе господин
Установил порядок новый.
Теперь в неделю не один,
А два обоза будут полны.

В ту пору ханзенский союз
Имел не гласный договор:
В реках, кто населял тот дивный мир,
Сыны Адама не имели ссор.

И люди воздавали ми дары.
В ответ русалки их оберегали
На всем пути извилистой реки.
Они торговцев направляли.

Не помнят люди день тот уговора.
Но в этих землях уж давно.
Деды и прадеды от гор и к северному морю,
Без страха отойти на дно.

Среди холмов, лесов дремучих
Жил город, в коем был покой
И лишь усердный труд рабочих...
Халлорены здесь добывали соль.

Но древний уговор пришельцем был нарушен.
Его лишь тешил золотой карман,
И бочки с медом, винные припасы.
Таков уж был его коварный план.

Расширив старые владенья,
Отстроив замок на руинах грез.
Он нее искал душе спасенья,
Себя избавив от ненужных слез.

И в новом замке лилось пеной,
Налиты кубки до краев.
И замок рос и винный погреб
Все набивался до углов.

Но утомленный своей страстью –
Богатством Заале завладеть.
Решил он свой указ утроить
И новый титул заиметь.

Бальфрид –
Так величал лишь близкий круг.
Его хмельной не трезвый вид
Увидел вдруг какой-то плут.

Один слуга, пробравшись утром в замок,
Не смев хозяина разбудить.
От страха выронив свой тапок,
Явился новость сообщить.

«О, господин, плохие вновь известья.»
«Ну полно же, вещай как есть.»
«Не смею барин, сударь... честь я
Имею вам словцо принесть»

«Про что рассказ пойдет калека?»
Ну не робей! Налить ему вина!
Выкладывай, ни то на век я
Запру в темницу без следа.

Епископ Бальфрид – страшная беда.
Народ бастует –жаждут уговора.
«Чего хотят же?» Ерунда!
Всего лишь прежнего налога.

Купцы же отказались от больших обозов.
Мол, раньше то одна ведь лодка с солью.
А впредь аж три. Купцы почуяли угрозу.
Ведь водный мир не безопасен – русалки причиняют боль.

Ведь уговор был, древний уговор.
Купцы, халлорены, дети природы –
Все за одно. А ныне, слухи ходят... «Вздор!»
Повесить, нет, четвертовать и в воду!

Постойте сударь, не казнить вели.
Ведь я лишь доложил, что есть.
Должна за это быть награда.
Ваше святейшество... «За эту лесть...»

Налить вина и накормить,
Но помни, чья рука тебя благословит и уничтожит.
От ныне, ты мои глаза и впредь,
Без стука не входи. А завтра заходи на ужин.

И в городе посыпались рассказы –
 «Епископ жаждет заточить
Не верных, а в обмен алмазы,
Кто сдаст их, будет у двора служить.»

И город утопал во мраке.
Пролилась кровь из-за богатства.
Епископство, не прекращая тратить,
Повысило налог на ханзенство и соляное братство.

В то время в замке новый пир.
Слуга приносит новые известья.
Но господин в утехах новых игр.
Считать монеты золотые перстнем.

Вдруг в зал во тьме. Не званным гостем,
Потупив взор, заходит гость.
Снимает плащ, скрывая злости,
Слуге протягивая трость.

На нем ка небеса иссиня-черный фрак,
Тугие сапоги, начищены до блеска.
Тут Берфрид молвит – вы друг иль все же враг?
Поскольку ваш поступок дерзкий.

Врываетесь в мои покои.
С каким и вы еще известьем?
Хотите извиниться за простои?
Так выплатите долг,  и будет ваш поступок честен!

Увы, прошу я лишь покоя
И сократить налог на соль.
Не можем боле бы мы утроить.
И мы закроем этот долгий спор.

Мы нарушаем уговор,
Который дали наши деды.
Ведь преступив через него.

Чума и голод, сил природы,
Не удержать златой монетой.
Русалки заведут на каменные броды...
Примите наши вы советы.

Не то померкнет золотое
Над нашим городом светило.
И чары, силы колдовские
Разрушат каменные глыбы.

И замок ваш сойдет в руины,
И не откроются врата,
Ваши покои будут дымом,
Туманом, унесенный в облака.

Минута тяжкого дыханья.
Епископ поднимает перстень.
Закрыть. В темницу без питанья.
И вашим душам – иноверцы,
Гореть дотла, дотла гореть.

Поднять налог и выловить русалок.
Из вод – примолвил равнодушно.
Каков же вид его был жалок,
Но я стоял как раб послушный.

Не смея выдавить я слова боле.
Отправили как пса в темницу.
Не по моей случилось воле,
Берфрид поймал ундин царицу.

Теперь Экберт пленный в башне.
В глуши невольной, мраке стен.
Отчаянием безотрадным. Жаждет
Облегчить свой несчастный плен.

Как вдруг, услышал Экберт голос.
Из глубины забытых стен.
В глуши ночной, где возвышался башни колос,
Под ним ундин сетями брали в плен.

Но та одна, что вырвалась и устремилась в даль
Укрылась в мраке за скалой,
Но сестры – дивные собратья – сетями причиняли боль
Ночные рыбаки в погоне за златой
Монетой.

Но тут Экберт мечтаний полный,
Речную деву ото зла спасти,
Решил бежать из плена в темный
Под башней в мутный водный мир.

Младой Экберт любовию ведомый,
Расширив узкую бойницу.
И с силой витязя огромной
Раздвинул камни он своей десницей.

И только та одна глядела,
С уступа скал - последняя ундина,
Как тело молодца летело,
И в воду – смертная картина.

Русалка кинулась к нему.
И к телу Экберта тот час припала.
Едва примкнув кубами ко его челу,
Очнулся он и сердце за стучало.

Уже ли я волшебным вихрем
Достиг высот небесных сфер?
Уже ли это ты и в мире верхнем
Скользишь по водам светлых недр?

О нет, всего лишь вас спасти хотела.
В тот час когда проститься с жизнью вы...
Но вовсе нет, и я ведь вас спасти... Уже ли
Еще желает кто-то нас спасти?

Ведь Берфрид жаждет вашего исчезновенья.
Но с прошлой ночью только лишь одна.
Моих сестер... За это преступленье
Пусть ждет его теперь беда!

Я отомщу ему, и за твоих сестер, их боль...
По стойте, как же ваше имя сын Адама
Я Экберт как и мой отец выпариваю соль.
Но вы и так в большой биде и ваша рана...

Тогда раскрой свое мне имя и рана тот час за живет.
Саллина! Милая Саллина – удача нас не подведет.

На месте славного побега
Из темной глади глубины
Потоки пенные текли
И были факелы видны.

Недруги Экберта искали.
И псы рыскали по холмам.
Но тела не было – пропали
Следы безумца молодого. Там

Где в ночи вечная прохлада,
Река, пуская рукава ундины,
В лесу на острове тумана
Скрывались Экберт и Саллина.

Уж утро красное сияло,
И солнце из-за не высоких гор.
Как знамя яркое вставало.
О чем поведает наш разговор.

В сокрытой спальне от рассвета.
Без сна ворочился злодей.
Берфрид от просочившегося света,
Вскочил и зазывал людей.

Найти разбойника, быть может с ним и та принцесса,
Речных созданий – не унятый вздор.
Что б больше не было ундин и веры в них, ни  песнях,
Ни в стихах. Развеять сей недопустимый спор.

Русалок нет, и нет речных созданий.
Какая чепуха, во что же верят люди.
Ведь это только бред преданий,
Он канул в лету, больше их не будет.

Но разве так кончается рассказ,
И можно ль верить старому злодею.
О том поведает сей час.
Настало время истинных велений.

Теперь нас общею враждою.
Берфрид темницей угрожает.
Нависли беды грудою немою.
Но чувства нас соединяют.

Любовь растопит темное мгновенье.
И силы зла развеются в лучах.
Рассвета ждут и долгого спасенье,
Те кто скрывались при свечах.

Но дни бегут, желтеют берега.
С деревьев тяжкий лист срывает.
И ветер вихрем на седых в летах.
Мороза вьюгу надувает.

Зима над городом, холмами.
И в замке растопил огонь,
Прохладу утра, но ветрами,
Несется весть как дерзкий конь.

Вернулись Экберт и Саллина,
Как будто сквозь волшебный сон
Они проплыли по волшебным мирам.
Но в этом мире правил он.

Берфрид окруженный седым туманом,
Со стражей воинства с кинжалами в руках.
С сетями, факелами. Выдыхая паром.
Настиг качающихся на ветвях.

Но Экберт храбрости и силы полный
Прокинул наземь старого злодея.
А тот в мехах, набитый брюха полный,
Прискорбно сдался, занемея.

Ведь с Экбертом все братство было,
Речных, лесных – великих, малых,
Существ волшебных и зверей.
Так он поверг Берфрида в чарах,
С поддержкой преданных друзей.

Но чем вершится сей рассказ,
Поведать я не в силах боле.
Но только знаю, что любовь
Не терпеть боли и неволи.

Ликует город, праздник дивный.
Среди серебряных окон,
Мерещатся впотьмах ундины.
Когда наступит тот волшебный сон.