Совершенно неприличные истории

               Совершенно неприличные истории из всё того же синенького блокнота.
                Особо утончённым и впечатлительным лучше не читать.
               Хотя... Я так думаю, что в каждой семье могло происходить нечто подобное.


                Говорить Ванечка начал рано. Самое удивительное, что почти сразу он стал делать это чисто и ясно, чётко выговаривая все буквы кроме, разве что, буквы «р», которая ему долго не давалась. Все вокруг удивлялись его словарному запасу и тому, как интересно он выражал свои мысли. В лексиконе у него было много словечек и выражений типа: «разумеется... возможно... имею ввиду... я так думаю... вполне…» и тому подобных.
                Отчасти, я думаю, это объяснялось тем, что у нас в семье принято было разговаривать нормальным, хорошим русским языком, без жаргонизмов, и уж конечно, без нецензурщины. Мне даже кажется иногда, что если бы мой муж «загнул», что называется, трёхэтажным матом как, например, сосед за стенкой, я бы от удивления, наверное, превратилась в соляной столб.
                Таким образом, ругательных и грубых слов Ванюшка тогда не знал в принципе. До трёх с небольшим лет… До тех пор, пока не пришла пора отдавать ребёнка «в люди». И вот тут-то его словарный запас стал расширяться буквально не по дням, а по часам, и решительно не в ту сторону, в которую бы нам хотелось.
                Первый звоночек прозвенел, когда мы в очередной раз ехали с ним из садика домой. Тут надо сказать, что как раз в те самые дни Ванюшке, наконец-то, удалось осилить букву «р», и он с видимым удовольствием «рычал» по поводу и без повода. Итак, едем.... Троллейбус, как всегда, переполнен.Чтобы сынишка не сползал с моих колен, я очень крепко обхватила его за живот и прижала к себе. Наверное, при этом я немножко перестаралась, потому что Ваня громко и непосредственно, на весь троллейбус, сказал: «Маааам… Не дави мне так на живот. А то я сейчас как пёррррну!». Поскольку он очень гордился тем, что научился выговаривать букву «р», то произнёс это так раскатисто, с таким победоносным видом, чтобы уж точно, все вокруг могли заметить и оценить его успехи. Я сидела пунцовая от смущения, и одновременно пыталась объяснить ребёнку что так говорить нехорошо, и бормотала какие-то извинения окружающим... При этом в голове моей почему-то крутилась мысль:
«О господи… Ну мог же он сказать «пукну», так нет же…» Сейчас смешно, но тогда, наверное, мне это слово казалось более приличным, хотя положения оно не спасало, конечно. Многие пассажиры улыбались, некоторые оглядывались с любопытством, а кое-кто, как мне казалось, даже осторожно принюхивался, очевидно опасаясь, что Ванька приведёт свою угрозу в исполнение... Я ослабила свою мёртвую хватку, сидеть сыну, видимо, стало комфортнее, и в конце концов, мы благополучно доехали до своей остановки.
                Это было первое, самое безобидное неприличное слово в  лексиконе сына. Дальше – больше. Однажды  дед с бабушкой взяли его с собой в сады. Мы со старшими детьми по какой-то причине поехать не смогли. Тут надо сказать, что дед Коля у нас был большой рукодельник, и любил всё делать своими руками. И если вдруг у него что-то не получалось, он ругался. Но делал это очень смешно – самое страшное ругательство, которое мы слышали из его уст, было: «Едрёна корень!». И это несмотря на то, что в прошлом он был лихим фронтовым артиллеристом, и участником сталинградской битвы. Мы до сих пор гадаем, что бы это ругательство могло означать, но произносил дед его смачно, с душой и, видимо, испытывал при этом явное облегчение.
                В тот день, о котором идёт речь, вечером дед с бабушкой привезли нам Ваньку – чумазого, усталого, но довольного. Я сразу же повела его в ванную, отмывать. А поскольку живём мы на верхнем этаже то, понятное дело, с водой бывают перебои. И вот, в тот момент когда я включила душ и стала смывать с Ванюшки мыльную пену, резко прибавилась горячая вода. Не настолько горячая, чтобы обжечься, но и не настолько приятная, чтобы этого не заметить... Ванька мгновенно обернулся ко мне и завопил на весь дом: «Да горррячо же, едрррёна корень!» Я поняла – наш младшенький добросовестно помогал деду в работе, и видимо, у них не всегда всё получалось…
                Но был ещё один случай, совсем уж нецензурный. Девяностый год. Люди постарше помнят пустые прилавки магазинов. Купить невозможно ничего – ни продукты, ни вещи. Всё по талонам. И тут нам открывают границу в Китай, а это значит, что можно поехать в соседний Хэйхэ, и обменять там какие-то ненужные вещи на китайский товар. Помню, что особенно ценились у них шерстяные шапки и кофты, и изделия из любого металла. На них можно было выменять всё – пуховики, кроссовки, спортивные костюмы, сладости…
Правда, качество у китайских вещей было такое, что обувь вскоре разваливалась, а вещи линяли и теряли форму после первой же стирки. Но всё же, хотя бы на несколько дней обновка становилась предметом зависти всего двора…
                И вот однажды муж из такой поездки привёз детскую ветровку. Она была так себе, из дешёвенького материала, и рукава почему-то отличались по цвету, но ни у кого во дворе не было даже и такой. Ветровка подошла старшим сыну и дочке, но она была одна на двоих. Второй такой не оказалось в наличии. И вот Василий с Анюткой по очереди козыряли в ней перед своими друзьями.
                В тот день они собирались идти гулять. Мы уже тогда стали доверять им младшего, который под их присмотром ковырялся в песочнице со своими ровесниками. Но в этот день Ванюшка гулять не захотел, а сидел спокойно в своём уголке и собирал конструктор.
                Я гладила бельё в той же комнате. Дальше произошло следующее: Вася с Аней не поделили ветровку. Они никак не могли договориться, кто сегодня её наденет… В результате они перетягивали несчастную куртку как канат, каждый в свою сторону, и при этом громко спорили: «Сегодня моя очередь! Нет, моя! Дай мне! Нет, дай мне! А я говорю – дай мне!» И в этот момент Ваня, которому, очевидно, смертельно надоел этот спор, негромко но внятно, не поднимая головы от конструктора, произнёс: «х... тебе…» Непонятно, к кому он обращал эти свои слова, да впрочем, это и неважно. За сим последовала немая сцена, как в «Ревизоре». Утюг выпал у меня из рук, Васька с Анюткой выронили ветровку, и все трое мы круглыми от изумления глазами уставились на Ваню, который, как ни в чём не бывало, продолжал тихонько играть в своём уголке…
                Немного придя в себя, я поняла, что больше никогда не буду отпускать его гулять со старшими братом и сестрой, поскольку присматривали они за ним, судя по всему, из рук вон плохо. Справедливости ради надо сказать, что этими тремя неприличными историями и ограничилось Ванино «хождение в народ»…

                ***
               
                И ещё одна история, но уже не про Ваню.


                Когда родилась Анютка, Васе был год и девять месяцев, он уже ходил в младшую ясельную группу в садике, «работал ребёнком», как мы шутили между собой. Но чаще оставался дома, с мамой и маленькой сестрёнкой. Мы с отцом объяснили ему, что теперь он стал старшим братом, и должен вести себя соответственно. Бедный ребёнок... То и дело раздавалось: «Вася, тише, Анечка спит. Вася, не балуйся, ты уже большой. Вася, не лезь... не трогай...» Ну и так далее. Однажды я укладывала их спать. А детские кроватки стояли рядом, перпендикулярно друг другу. Анечка, которой к тому времени было месяцев девять, уже заснула, а Васёк всё вертелся. Потом громко позвал меня. Я подошла и, приложив палец к губам, тихонько сказала: «Вася... тсссс... шёпотом...» На что Вася сделал круглые глаза и удивлённо переспросил: «Жопа там?!»