Ожог

                Ожог
  На пути моего отца, испытавшего  многие, казавшиеся несносными,   беды и напасти,  встречались  и забавные ситуации, а иначе, так по крайней мере мне кажется, человеку не прожить.  Нагромождение смертей и рождений, смешного и трагичного, –  отец хорошо знал все эти составляющие сложного организма, называемого жизнью, что никогда не позволяло ему поддаться крайней степени отчаяния и, тем более, свести с нею счеты.
  На заводе, где работал отец, произошла авария, в результате которой многие рабочие погибли. Отец получил страшные ожоги и, находясь  больнице, где лежал завернутый в простыни и испытывал страшные муки, он имел все основания желать себе смерти, и он желал. А она, словно издеваясь над несчастным, все откладывала свое появление. Никто из персонала ожогового отделения не надеялся на его выздоровление, а потому, увидев его утром в числе  живых, врачи, сестры и нянечки с трудом скрывали удивление. Не замечая тонких граней человеческих отношений, никому не мешая и не помогая, он тихо, можно даже сказать, интеллигентно, умирал на узенькой больничной кровати, которая под ним даже и не скрипела, потому как лежал он неподвижно, словно мертвый. Иногда на нем раскручивали простыни, мазали страдающее тело его различными мазями, а потом закручивали в чистые простыни до полного сходства с мумией. Именно на перевязках он понял, что выражение «небо с овчинку» вовсе не метафора, нет. Он видел такое небо.
  Молчаливый, безучастный к жизни палаты, он почти не слышал происходящее вокруг него. Лишь однажды нечто удивительное заставило его испытать настоящее волнение: один из больных попросил у сестры разрешения покурить, и она, пусть неохотно, пусть после длительного ворчания, но разрешила. От магического слова «покурить» в нем впервые за многие дни по-настоящему рванулось, зашлось, и с такой силой забилось  сердце, что он не мог слышать ничего, кроме позабытого этого боя. «Сестричка, – послышался его слабый, отвыкший от человеческой речи, голос, – а нельзя ли и мне покурить?» От изумления девушка выронила приготовленную для кого-то утку. «Тебе?» – переспросила она. «Мне, сестричка, мне!» – теперь уже с потугой на некую игривость ответил он. «Тебе уже и выпить можно!» – расхохоталась девушка и чиркнула спичкой…
«Бог ты мой, – думал он, – беда не в том, что я хотел умереть, беда в том, что ожидание смерти лишало меня сил жить, оно давало окружающим основания не брать меня в расчет…  И эта милая, эта добрая девушка, не скрывшая своего презрения к человеку, не желающему шага сделать навстречу своим спасителям, только она показала мне истинное положение вещей…»
  От крепкой дешевой папиросы голова его кружилась и от этого кружения, от наслаждения, столь неожиданного и столь прекрасного, он чувствовал в себе молодые, способные горы свернуть, пробуждающиеся свои силы.   
 21 августа 2015