Я, похоже, сошёлся с бездомной порой

                *     *     *
Я, похоже, сошёлся с бездомной порой,
где цикличность гуляет по кругу;
где не вырубит Пётр окно топором —
только цель в холостую прокрутит.
Где-то срыв на цепи «колесу» не вернёт
за «сансарой» удобную спячку.
Из гнезда ли ты выпал смышлёных времён,
что лишь губы в задержке выпячиваешь?

В кому ль впал? До нирваны ль сто бед?
Слово слышишь, но ходишь не в паре.
С отопительных труб не разжился б Стобей:
с тех же губ как бы что мне не впарить!
За расторгнутым правом на пашню души
намежить бы картавое поле.
С чернозёмного га за грачами б глушить,
пищевод чепухой разной  полнить.

На озимых кореньях взрастить в себе пласт
чуть подмёрзшего чувства невзгоды.
Вислоухое б счастье, как агнца, закласть —
коль не с тех трёх источников всходит.
На заре б Просвещенья мне в дудку дудеть,
в парике б гнать со шпагой за тенью.
На закате ж всего, сам сидишь не у дел:
параллельно — кого чем заденешь.

Атмосфера такая, что лучше б не знать
из пещеры какой кто где выйдет.
Возрождают из пепла старинную знать —
свод святейших решит, в каком виде.
За дознаньем приспущены веки знамён:
конь Пржевальского жизнь примеряет.
Титулованным утром сам в себе заменён:
рукоплещут в штандарты миряне.

Скорлупой белоснежной обложен был пол.
C рваной раной airbus шёл в окне как по мылу.
Так из чьей яйцеклетки, какой выбрать мне пол,
чтобы бог пред полётом помиловал?
На седьмом этаже шестигранной звезды
застолбил бы солидный участок.
Но пока на Земле ничего не воздвиг,
не имею там право участвовать.

Здесь не то чтобы ждёшь, как остынут мечты,
с топором прорубиться под утро.
Не хрустальный дворец Петербурга почтить —
я пришёл протрубить что продумал.
Ограничен мой выбор и силы не те,
чтоб уйти от когтей гравитаций.
За консервною банкой планетных систем
лишь пришельцам прилично скрываться.

Иорданскую повесть замкнул я в ладонь.
Голова ж на тарелке с предтечей
шла отдельной свободой, куда-то за Дон,
чтоб душевной тоской не протечь ей.
Я навёл окуляры не вечный покров: —
слишком много сторонников взрыва.
Хоть ладонью с предтечей глаза мне прикрой,
перед тем как приход развизировать.

На Гостиничной улице гостем Москвы
забронировал номер с террасой.
В терракотовый узел забившись, завыл:
слишком страшно мне стало предсказывать.
Слишком северно стало с Востока смотреть,
слишком скверно мне в сквере повеситься, —
где отзывчивым был я на добрую треть
и подолгу качался на месяце.

На бульварном кольце, отзвонивши в звонок,
я б раскрыл своё сердце предместью.
Но, взглянув исподлобья, в ладошку б замолк:
ведь оно тебя тоже не вместит.
Белым светом накрыло, как с горных лавин:
правомерно прикинуться б пешкой.
Я, похоже, в себе его течь уловил —
как Дунай между Буддой и Пештом.

Как-то бережней смотришь на нежную твердь,
где, как пьяницу, берег обнимет,
чтоб ракитные мысли в тот берег втереть,
находясь с ним в одном топониме.
Так от холода бок у «быка» не болит —
на быках строим мира империю.
Гладь речная с восторгом примет красный болид,
что с моста дал в перила за премию.