Форма N14

ЭСКАДРА

полупустые корабли в дали морской
окуренной предутренним туманом
спрямляют путь похмельным капитанам
уютно спится каверзный покой
их не трезвит прохладною рукою
бриза с лёгким запахом гниений
и не терзает полуночный гений
их совести на риф береговой
суда несутся а команды пьют
на полубаках и горланят песни
о том как хорошо держать всем вместе
вернейший курс и ожидать приветствий
в желанной гавани а корабли плывут
на отмелях увенчивать маршрут



ХРАНИТЕЛИ

в начале сентября ещё светло
прохладным вечером на петербургском рейде
когда прозрачной тоникою бриз свистит на флейте
а горизонт за дымчатым стеклом
волной размеренною ласковым свинцом
качать не устаёт гранитной колыбели
и предводитель ангелов стезю к небесной цели
указывает поднятым перстом
и мирным взором ввысь ведь торговать лицом
удел не вестников но нанятых актёров
которыми исполнился бы город
молитву подменив кромешным сном
не будь на страже всадников и львов
и выступающих из стен полубогов



ЦЕНТР

из мимолётных вожделений
сомнамбулических девиц
сплетает местный ангел-гений
ажуры виршей вдоль границ
садовых парадизов или
нанизывает чётки лиц
на тротуары улиц пыльных
рифмуя их полётом птиц
над берегами из гранита
где за фасадами сокрыта
иная область бытия
твоя а может быть моя
пусть ангелов средь нас немного
но всё же есть и слава Богу



КОЛДУН

напялив трудное лицо
на каверзную шею
рычать картонным подлецом
усиленно хмелея
исполнит дрыг закрутит шмыг
и мигом маленький старик
свирепо заковырист
из-за плюща вертлявый вылез
из-под листа на веточку ползёт
и под себя простор небес гребёт
воды начал лишившись
осев и утомившись
правдоподобною змеёю
по-над сомлевшею землёю



СИНЯЯ ГУСЕНИЦА

проходы переводы перелазы
возможность выбора практически к нулю
зажмурившись задумчиво курю
стекают красносеросиние топазы
сокровищами канувшего сна
загадками неспрошенного сфинкса
раздвинут неприметную границу
за мраморной мембраною окна
там выход кажется но это переход
в каморку механического хлама
и есть пролом в подвалы возле храма
сияющего перезвоном нот
под музыку развалин бытия
подсохнут крылья и увижу я



ВСАДНИК

природа гор покорных кирпичей
покрытых непросохшей штукатуркой
о фреске с верховым на аргамаке юрком
взлетающем над суетой вещей
мечтает но не сопрягает дней
периода для красок нанесенья
с их сочетаниями в стадиях движенья
растянутых во времени коней
которые несутся сквозь века
по плоскости изогнутой под своды
и всё не могут завершить броска
от перемены дат до рубежей исхода
и ведомые только Одному
их сроки чтобы вздыбить нашу тьму



ПЬЕРО

дни вымеряя плутовским манером
считая только праздники подряд
предполагая ограничить меру
самозабвений и самоутрат
он лабиринтами зеркальных стен
больных перекривлённой перспективой
где за углом подстерегает тлен
где мир дробится вечностью фальшивой
катал слова в карете ли в телеге ли
пытаясь нашептать им мадригал
но выходили в основном элегии
и шли похмельным строем в карнавал
где он их в балаганчик зазывал
и лик лица в толпе личин искал



КИНО

в унылом фильме нанятым статистом
мечусь по лестницам мелькая в эпизодах
подобранных как грязные очистки
помойных баков зрительных отходов
прокуренным надрывом ассистенты
изматерили бедных лицедеев
играющих героев и злодеев
под мерное шуршанье киноленты
банальный мыльной оперы сценарий
любовь и кровь и лепет разговоров
война и мир на временных просторах
и заключительный апофеоз печали
но вот экран погас включили свет
пришла пора за роль держать ответ



ЭНТОМОРФЕОЛОГИЯ

в горизонтальной фазе сна
метаморфоз дарован отдых
тень бабочки ударит под дых
и вмиг китайская весна
где сливы цвет в роскошных кронах
и крылья лепестков парят
восточный ветер их парад
угомонит на горных склонах
но насекомьи мудрецы
не в силах различить знамений
окуклившийся Чжуан-цзы
в переплетенья сновидений
глядит из вертикальных грёз
он знает происки стрекоз



ПОСЛУШНИК

пытаюсь зафиксировать пейзаж
развалин пограничных укреплений
покоев тыловых выздоровлений
и впечатлений медленный вояж
но ускользает видимость извне
как будто бы ландшафт меняет место
от лёгкого прикосновенья жеста
и блика света на пустой стене
то знаки и бесплотные указы
неспешно правят череду шагов
в забытый дом сквозь сумрак непролазный
где в ворохе невысказанных слов
молчание приобретает силу
растить траву над праздною могилой



СУБЛИМАЦИЯ ИОАННОВСКОГО РАВЕЛИНА

еле тлевшее утро погасло в проёме оконном
сквозняками хрипит белой ночи больной антипод
серый свет хмурый дым сизый день не выходит из комы
и прохожий шершавым моллюском на ощупь бредёт
чернобрюхая туча недужной базальтовой пеной
из залива вползая в разбухшей реки рукава
навалилась на город закрыв небосклон постепенно
в неустойчивой ртутной волне отражаясь едва
в ожидании солнца в забвении летних иллюзий
в перемене печальных одежд на сомнительный снег
в относительную свежесть вод головой человек
смело плюхнется чтобы проплыть пару метров на пузе
пусть невидимый ангел со шпиля его умудрит
не нырять далеко и вернуться на скользкий гранит



КОВРЫ

предметы и явления хозяйкой
их послевкусий и фигурных снов
томятся зимнею обыденною байкой
неторным снегом пуганых ковров
доставши из парадных сундуков
забросив на плечистые закорки
она их избивает палкой вёрткой
в жестоко опрокинутый остов
и серый негатив домашней пыли
вне фокуса впечатан в белизну
не распознать прекрасную страну
по смазанным следам восточной были
когда из пыли вырастут цветы
цвета ковров уже не вспомнишь ты



НЕВОЛЬНИКИ

рабам страстей заложникам эпох
нам всё ж оставлено немного утешений
не раствориться в кислоте сомнений
и пережить свободы краткий вздох
когда сорвётся злая пелена
покрывшая весь мир своей печалью
и воля воссияет светлой далью
которой края нет но есть стена
меж упованием и мутным полусном
облекшим нас одеждами страданий
обманных слов и тягостных мечтаний
где так легко забыть про отчий дом
и ожиданье радостных вестей
рабам эпох заложникам страстей



КУСКИ

куски рассыпанных мозаик
пока не поглотила тля
как мусор тысячи хозяек
на общей кухне бытия
лежат они в пыли и тихо
поблёскивают если свет
их тронет проступают лики
и узнаваем силуэт
из детских колыбельных хоров
где явь и дрёма пополам
ломают хлеб на здесь и там
и всех накормят без разбора
досыта и достанет слов
на все двенадцать коробов