Трубач
пришёлся выдох на алеющий песок.
Не видел он, как шли в атаку роты
и плакал кровью изувеченный висок.
Его звезда погасла в девятнадцать,
застыли облака над головой.
Другие звёзды в эти же N-надцать
сошлись холодной сталью в штыковой.
Труба, зажатая в руке, молчала,
мундштук к губам прижался навсегда,
лишь полковое знамя наблюдало,
как сыновья уходят в никуда.
А ночь была беззвёздной после боя,
где полегли друзья – слегли враги.
Им общею постелью стало поле,
нанизанное грудью на штыки.
Трубач, он не успел – другие губы
ласкать невесту будут в кабаре.
Так пусть же позолоченные трубы
ему симфонию сыграют на заре.
Трубач не выжал из трубы последней ноты,
юнец-поэт не дописал стихи,
ту песню бравую гвардейской роты
чужой страны засыпали пески.
Так пусть же в небе, в море и на суше
не полыхает зарево войны,
свет дальних звёзд пусть успокоит души
всех тех, кто верил, ждал и видел сны...
Трубач не выжал из трубы последней ноты,
пришёлся выдох на алеющий песок.
Весна в пустыне – это таинство природы,
когда пески вокруг – и вдруг расцвёл цветок...
Свидетельство о публикации №116020502069