Из книги Искры жизни. Три музы и корова

                ТРИ МУЗЫ И КОРОВА

Мадам Рабинович была воплощённым Храмом, Домом, Крепостью, в которой можно было выдерживать длительную осаду.  Кельнерша Нюра была пожизненным другом, своим парнем,  крышей от полиции,  милиции,  босяков и уголовников до и послереволюционных вихрей, продувавших Одессу на протяжении десятилетий.
Фаня Шизновская была Воплощением Страсти. Наваждением Любви. Роковой, безумной. Воплощением Высокой Трагедии. Но Корова (в девичестве Зоя Зак, известная также старожилам Одессы как Зи-Зи,  Зу-Зу и Пышка) была существом самого высокого порядка. Это была Афина Паллада Рабиновича. Родом из обедневших польских аристократов с солидной долей еврейской крови, она была странной смесью революционных романтиков начала века и французской культуры переходного периода на рубеже веков.
Именно она привила любовь к книге ещё совсем юному Зямке Рабиновичу.
Их познакомила Нюра, когда Зямке было от роду всего семнадцать лет. Спрятавшись в доме Зу-Зу от полиции, он даже не заметил, как перекочевал в её постель и там, поселившись недели на три, он завершил своё сексуальное образование и впервые почувствовал тягу к изящной словесности. Зу-Зу (прозвище Корова появилось после её вынужденного замужества на Загребовском) лет на пять была старше Зямы. Она успела до разорения папаши Зак-Понтиковского получить хорошее образование, знала три языка, была музыкальна, начитана и беспечно распутна. Она курила, говорила хриплым баритоном, смеялась контральто, и басом пела женские партии из оперетт Кальмана и Оффенбаха. Она была очень красива, ленива и неряшлива. В доме, заставленном всяческим антиквариатом, царил хаос. Но её постель всегда сияла крахмальными простынями и французскими кружевами, а свое просторное тело она
содержала в идеальной чистоте. В мужчинах Корова Зу-Зу ценила три качества - способность к сильным поступкам, светлую голову и свежее бельё.
Когда с помощью юного Рабиновича она, распадаясь на составные части, улетала на седьмое небо, то начинала по-кошачьи чихать, а потом быстро засыпала. При этом она  громко храпела. Зяма накрывал её с головой пуховой подушкой и засовывал руку под  кровать, где лежали  груды книг на русском, немецком и французском
языках. Зяма начал с картинок, а потом пристрастился к рассказам Бунина и Чехова, Сказкам старухи Изергиль Максима Горького. Там же лежал томик  Лермонтова. Зяма просто влюбился в «Тамань» и «Мцыри». Начал читать переводы Бальмонта, потом французов.
Вот откуда у него появилась привычка, попадая на какой-то срок на нары, проверять содержимое тюремных библиотек.
Второй раз он попал в постель к Зу-Зу после того как она стала мадам Зегребовская. Именно она сказала Зяме, узнав от кельнерши Нюры о том, что
Рабинович покусился на любовницу мужа Зу-Зу - загадочную Ла Фа.
     - Зяма, ты пропал, взошла твоя кровавая звезда. - Корова как в воду
глядела!.. После того как Рабинович загремел на Север она бросила Загребовского, взяв с него солидную контрибуцию за годы бесцельно потраченные на этот брак,  и подалась в Москву. И вот там она обрела свой истинный мир. Её страсть была коллекционировать нелепых и талантливых евреев и давать им путёвку в жизнь. Первым волонтёром от искусства оказался щупленький, лохматый, похожий
на испуганную курицу, поэт. Это был бедно одетый молодой человек с вечно
незастёгнутой до конца ширинкой. Через два года он стал модным и знаменитым и улетел на свой Парнас. Тогда она приютила плешивого с животиком музыканта, который до знакомства с ней подавал надежды и не более того. Через три года он стал известным дирижёром и тогда она поменяла его на молодого красавца кинооператора, который вскоре стал просто знаменитым режиссёром и кинодокументалистом., особенно благодаря своим хроникам с фронтов гражданской войны в Испании. Потом был кинодраматург, потом писатель. Щедрость её сердца не знала границ ни в одной области искусства. Сколько с её легкой и поистине божественной руки получила культура молодого Советского государства! И уже спустя десятки лет ученики её учеников продолжали это великое дело. Она с годами сильно изменилась и стала похожа сразу на трёх знаменитых женщин - на Эмму Цесарскую, Фаину Раневскую и Галину Волчек.
После войны она перебралась в Польшу поднимать польский кинематограф. Единственно о ком она жалела всю жизнь, так это о Зяме Рабиновиче, который с её точки зрения остался необработанным алмазом редкой красоты и размеров. Уже в глубокой старости она вдруг вспомнила Одессу 17-го года, когда ещё малоопытному в делах любви Рабиновичу сказала,
    - Нюра говорит, что ты молодой король, не знаю, Зяма, как там у вас на Молдаванке, но в постели ты ещё Иванушка-дурачок. Странная штука эта жизнь. Мечутся люди,  мечутся, как мошки в летний вечер у керосиновой лампы, а сгорев, пропадают, как песчинки на дне океана.


               
                ИЗ МЫСЛЕЙ ВСЛУХ



                Прежде чем сесть на нары лет на 20, подумай, успел ли ты
                посеять  того, кто встретит тебя у врат узилища?

                *   *    *
                Прежде чем  начинать знакомиться с любовными талантами
                очередной возлюбленной, проверь, не оставил ли ты ключ от
                комнаты с наружной стороны двери.
               
               
                *    *    *
                «Любовь! - Восклицал Стендаль, - в каких только безумствах
                не заставляешь ты нас обретать радость».
                - Не сойти мне с этих нар, он таки прав! - восклицал Рабинович, 
                КОГДА Я ВДЫХАЮ ЛЮБОВЬ - Я ВЫДЫХАЮ ЖИЗНЬ.





                ЦИТАТА ЖИЗНИ

Однажды под кроватью Коровы Зу-Зу (о ней вы уже знаете) юный Рабинович
обнаружил книгу, изданную  в 1864 г под названием «Сказки тысячи и одной ночи».
 И там он прочёл: «...Кус ея был темен и узок, как удел мой и разум мой. И отдал я половину. И вздохнула она.
- О чём? - спросил я,
- Об оставшемся...» Как это «об оставшемся»,-
недоумевал Зяма. Ответ на этот непростой философский вопрос затянулся на всю жизнь.




В колонтитуле Одесский театр оперы и балета, одесситы
считают его самым красивым в мире. Ещё бы, эдакая смесь
то ли бароко с рококо, то ли рококо с бароко.
В Одессе говорят, что он (даже!) красивее Венского.
До Вены я чуть-чуть не доехал, поэтому мне трудно
подтвердить правоту одесских аборигенов.