Я не повинуюсь государства курсу

"Я не повинуюсь государства курсу,
Хоть что пусть мне оно пообещает."
Высоцкий слушал, как бьется сердце, слушал пульс свой.
Но беззаконие чиновникам прощает.
"Я Господом храним, храним, храним."
На Бога же Высоцкий уповает.
"Мне есть, чем оправдаться перед ним."
В то время хоть Иегову он не знает.
Удивляюсь я его безбрежью.
И всплески, выплески, его души полёт.
Но мир услугу оказал "медвежью",
Закончен был Высоцкого, жаль, взлёт.
Он пред чиновниками шапок не ломал,
С поклоном в двери к ним он не стучался.
Жалею, что Иегову он не знал.
Нашёл б его, ему бы поклонялся.
Гвоздить Высоцкого чиновники хотели,
Володя был же им не по зубам.
Но крови-то попить его сумели.
Он им сказал: "Я совесть не продам!"
Шесть лет с Мариной он снимал квартиру.
Челом чиновникам не бил, его же били.
У них с Высоцким не было же мира,
Удивляюсь, как его не пристрелили.
Ведь он мешался им, как в горле ком.
Не приближал он их к себе, не допускал.
Не преломляем был Высоцкий, словно лом
И стойкостью свой он поражал.
Система многих стёрла и убила.
Кого в войне, кого-то в каталажке.   
Высоцкому она всегда грозила,
Ведь ей не нравились его замашки.
"Спасите наши души, мы бредим от удушья.
Спасите наши души, спешите к нам.
Услышьте нас на суше, наш "SOS" всё глуше, глуше
И скрежет режет души напополам."
В Высоцких строках "Курск" я вспоминаю,
Подводники там тоже крики "SOS".
Команды не было спасать и не спасают.
Вот так в подлодке погибал матрос.
Как вспоминаю про "Курск", так вся сжимаюсь.
Володя тоже мимо б не проехал.
Я говорю Иегове: ""Курском" маюсь."
Высоцкий бы пропел: "Мир в прах уехал."
Колючкой даже если бы скрутили,
Но слог-то у него рвать не могли.
Ведь воду против него так мутили,
А сами-то седели на мели.
Он не закован был системою в оковы.
Со Сталинских времён шептались тихо.
С системой он не "Вы-кал", с ней он спорил,
А по стране летела рысью "лихо".
Деньгами бы его не прикормили,
Он и сейчас на них бы не смотрел.
При кормленного, "щёлк", и всё, убили.
Ему же не грозил деньгой расстрел.
А рот ему закрыть так не сумели,
И хоть Высоцкий был не по нутру.
Да просто:"каши очень мало ели",
Употребляли чёрную икру.
Высоцкий - человек, большая редкость.
И стих его по голове не гладит.
В стихах и смех, и пылкость есть, и меткость.
Любовь он отдавал Марине Влади.
Чиновнике те в креслах, "дыры в брюках".
Высоцкий же в полёте в песни мыслях.
Высоцкий ведь вбивал стихами крюки,
Я удивляюсь, как его не сгрызли.
Ворвался он как гром своей строкой
И многие сердца заставил биться.
А стих лилсЯ широкою рекой,
Поэтому не может он забыться.
В нём "серенького" не было, бил прямо
И наотмашь он зло критиковал.
Завистники все рыли ему ямы.
Но плохо, что Иегову он не знал.
Высоцкий встанет из сырой земли.
Воскреснет молодым, здоровым, прежним.
Завистники в Гиене полегли,
Без права воскресенья, без надежды.
Кто на верху, они имеют власть
Решать куда: в тюрьму или убить.
Торжествовать не могут они всласть
Над сердцем, кто не хочет им служить.
И мёртвые сердца им не подвластны.
В земле гниют, но при своём остались.
И все усилия верхов напрасны.
Убить смогли, но те сердца не сдались.